Смерть автора — А смерти автора, кстати, радовались и раньше: один иерей врал о похоронах Лермонтова: Вы думаете, все тогда плакали? Никто не плакал. Все радовались. — Что нам до поля чудес, жено? но спит земля в сияньи голубом, те залитые известью ямы шаламовские, ученики в Гефсимании (в паузе слышно, как в детской дребезжат стёкла вослед трамваю), есть, пойми, узкий путь, — узкий путь, а с виду безделица: звон каких-нибудь там серебряных шпор, когда ни одна звезда, когда звёзды спали с неба, как смоквы, и небо свилось, как свиток, как тот суда́рь, и лишь тахрихим, та холстина в опалинах (в паузе — отрывок блатного шансона, проехавший мимо), и подумать только: какой-то там фотолюбитель, какой-то Секондо Пиа
Синдология112 борозд от «бича, наводящего ужас», 30 точечных ран от терний, округлая рана между 5-ым ребром и 6-ым; сукровица, вода и пыльца, занесённая ветром ночным из пустыни Негев или с берега Мёртвого моря: Reaumuria hirtella, Zygophyllum dumosum
Луна Мела ГибсонаФильм о Пасхе Распятья — «Passions of the Christ» — снимался зимой: луна над садом Гат-Шеманим белела над окрестностями Матеры; не в зелень иерусалимской весны одета была Гефсимания, но вопрошала, как Иова Иегова: Входил ли ты в хранилища снега и видел ли сокровищницы града? Кто проводит протоки для излияния воды и путь для громоносной молнии, чтобы шёл дождь на землю безлюдную, на пустыню, где нет человека? И луна над югом Италии белела как жертвенный камень в Вефиле. Благословен ты, Господи, Боже наш, Царь вселенной, мыслил в сердце своём Каиафа (Маттиа Сбраджа), благословен за плод лозы виноградной и за хлеб, изведённый тобой из земли, за горькие травы и эту луну, под которой что было, то и теперь есть, и что будет, то уже было, и Ты воззовёшь прошедшее, истребив сбивающего с пути, совращающего — да погибнет память его! — людей Твоих Израиля. — Тридцать, Иуда. На этом сошлись мы. Судный нагрудник с рядами камней, с именами Рувима и Симеона, Иуды и Левия, Вениамина, Иосифа и Ефрема, Манассии и Завулона, Гада, Дана и Неффалима, — к ним прикоснулся первосвященник, произнеся это «мы», пресекая порыв к бегству экс-казначея (Лука Льонелло): — Не Сам ли Ты, Господи, разве не Сам, — вопрошает он пламя пасхальных жаровен, — не Сам ли Ты, Господи, заповедал нам чрез Моисея не жалеть и не прикрывать отвращающего от Тебя народ Твой? А деньги — при чём тут деньги? Что вы смотрите так, будто все вы здесь первосвященники? Пальма осанны на каждом из шекелей, надписанье и храм, который бесчестят. И луна над зимней Италией, светило живых существ, белела как чаша Грааля над гротом агонии; ветка маслины в саду на переднем плане висела колючей проволокой, и звёзды, — стражи святыни, небесное воинство, — звёзды спадали с небес, расхаживали по саду: жёлтые космы пламени, ру́бящие синеву — синеву Караваджо в скандальной ленте голливудского австралийца.
Восходящая от пустыниНе Саломея, нет, соломинка скорей, просто соломинка с улицы Клязьминской, не Люська в общаге с зимним северным солнцем, словно расколотым на крылья стрекоз, не нагая плясунья — былинка Иезекииля: сын человеческий, оживут ли кости сии? я сказал: Господи Боже... — Я ему говорю — молодой такой, русый-русый! — я ему говорю: ты бульон-то попей, пока он горячий, а пирожки потом съешь, и не ходи к баптистам, зачем тебе? Здесь, прямо по Урицкого и налево, и ещё метров сто и снова налево, у Макдональдса, бывшее трамвайное депо, да ты знаешь, наверное, церковь там восстанавливается, как же её? Дмитрия Солунского, кажется, да, Дмитрия Солунского, — это там мне сказали, что радоваться нужно, а не об исцелении просить, помнишь, рассказывала? — так вот, я ему говорю: ты сходи, сходи туда, там наверняка бомжам работу дают: снег убирать, лёд колоть, да мало ли что? сходи, говорю, а он мне: ты ангел, да? Ангел, а кто же? Не Саломея на пиршестве 29 августа / 11 сентября, не Суламифь, восходящая от пустыни как бы столбы дыма, окуриваемая миррою и фимиамом, восходящая как бы столбы дыма котельных, как бы сполохи, тропы оленьи, оленьи глаза мерзлоты, не европеянка нежная — просто Россия, просто соломинка в неугасимом огне Его. И сказал мне: изреки пророчество на кости сии и скажи им: «кости сухие! Слушайте слово Господне!» Так говорит Господь Бог костям сим: вот, Я введу дух в вас, и оживёте. И обложу вас жилами, и выращу на вас плоть, и покрою вас кожею, и введу в вас дух, и оживёте, и узнаете, что Я Господь. — А что, тридцать лет осталось, ну, пятьдесят по самым оптимистичным прогнозам, — вставляет отец Андрей, разрезая фаршированный рисом с морковью постный перец, — семинаристам профессор Осипов на лекции об Антихристе заявляет: вы, мол, сами его увидите, и ещё с хоругвями встречать пойдёте. — Отец Анатолий, вам чай или кофе? Компот? А вам, отец Константин? Тридцать лет, пятьдесят ли, пока — властью Его, мне данной, — расскажу тебе, как разгоралось неделю назад, блёкло и снова то здесь, то там появлялось и молоком убегало, ходило за мной по пятам, колыхалось лучами зеленоватыми, как соломенный смутный навес на ветру, сияние в Салехарде.
ИконографияСевер и смерть или просто солнцестояние вод в венецианском стекле полярного круга: Ангелы, Силы — как по воде расходящийся круг И золотой сухостой удлинённых фигур учеников у одра: так свечи, теснясь на каноне, гнутся от жара, и видишь сквозь воду север и смерть, облака или белый хитон
Петровский парк зимойВознесён невесомою ношей до утра нисходившей парчи, за оградой стоит он, непрошен, и ветвит неподвижно лучи, словно этим морозным изводом уверяет, что не было, нет для тебя, созерцатель, исхода, кроме света, и вот он, твой свет
|