Кухни: 1959В год, когда Никсон стоял в Москве на стенде,
перед образцовой кухней Мэйсис, и тыкал пальцем в широкую грудь Хрущёва, мама впервые потеряла ребёнка.
Русские толпились у огороженной кухни: так вот как живут в Америке.
Шерстяные пиджаки пахли пригоревшей едой, дверцы серванта открыты — смотрите, как много места,
рядом лежит раскрытая упаковка губок для мытья посуды. Хрущёв в разговоре с Никсоном вворачивает крепкое словцо,
говорит, мы вам покажем кузькину мать, Элиот Эрвитт переводит, сочиняет английские конструкции на ходу, я потом прочитаю об этом в книге:
двое озверевших мужчин на кухне, такой тесной, такой идеально чистой, и это та же самая кухня, где готовила моя мама, можно увидеть её как бы из-за спины
Эрвитта, если сесть за стол, уже накрытый для завтрака в тесной квартире, на Фернвуд-стрит, в Портсмуте,
в военном городке, где, убирая кровать, скатывают матрас — потому что клопы.
Но здесь, в общем, даже уютно. Фаянсовая раковина, новый холодильник, плита, за которую надо выплачивать
семьдесят пять долларов в месяц. Отец через год уволится в запас, русские вот-вот возьмут последний рубеж,
атомная бомба в любой момент может упасть с небес, все дома на Фернвуд-стрит сплавятся в стеклянное озеро,
но сейчас у мамы одышка, лицо белее бумаги. Кровотечение началось внезапно, быстро прошло,
ребёнок был так мал, что она не успела увидеть того, что вообразила: ручки, ножки, собственное крохотное лицо, —
и вот, через несколько дней, она, шаркая, подходит к холодной плите. Та дышит на ладан, одна спираль
перегрелась — и всё поломалось. Мама выключает плиту, вынимает спираль,
распутывает. Ладно, у неё есть мясной рулет: принёс сосед, он работает в лавке, два квартала отсюда.
Через пару недель она увидит предвыборный плакат в продуктовом: Никсон и Хрущёв орут друг на друга.
Она проголосует за Никсона, надеясь, что, может, тот настоит на своём и спасёт этим её, мужа и те
несколько клеток, которые однажды всё-таки станут ребёнком. Но она уже сомневается, думает, нет, ни на что
нельзя положиться, ни на собственное тело, ни даже на Америку. Она включает плиту,
смотрит на медленно краснеющую спираль, чувствует запах: что-то очень маленькое
горит.
Холодная война: мои родители только что поженились
На случай, если русские нажмут красную кнопку,
родители договорились встретиться у магазина, на углу, там, где Первое шоссе, дорога на Калперер,
пересекается с Третьим. Папа работал в центре, Белый Дом был виден из окна его офиса. Он служил
в патентном бюро, охлаждал пыл изобретателей пылесосов: промышленных потолочных —
для хлопкопрядильных фабрик, гигантских уличных или обычных вроде того,
что был у матери. Они оба знали, что в центре всегда пробки, он не успеет. Папа взял
с неё слово, что она будет ждать полчаса, а потом отправится на запад. Переехав в Арлингтон, они условились никогда
не выключать радио, ни на минуту, — потому что счёт шёл на минуты. Она должна была взять с собой трофейный немецкий Люгер,
привезённый дедом с войны, фамильные драгоценности, жестяную банку с деньгами из отцовского комода.
У них всегда был залит полный бак, запас воды в багажнике, карты. Я тогда была только сгустком у неё в утробе, единственным,
что она могла принести в жертву — во искупление. Много лет спустя мама призналась мне, что и не собиралась никуда уезжать,
так и ждала бы его там, на углу, возле магазина, пока небеса не свернулись бы свитком, не обернулись багряным пеплом.
|
