Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
Антологии
TOP 10
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи


Инициативы
Антологии
Журналы
Газеты
Премии
Русофония
Фестивали

Литературные проекты

Освобождённый Улисс

Современная русская поэзия за пределами России напечатать
  предыдущий автор  .  к содержанию  .  следующий автор  
Олег Золотов

* * *

так скажет ребёнок «халва» — так сладко, так сладко!
так вязнут в зубах, так липнут
две строчки — такие вот, с ними бы
споткнуться на дымной аллее:

вкус спирта у сердца,
вкус спирта.

и повторится ли таяние
прерывистых, словно фламенко,
двух пальцев у воротничка?
и прочеркнёт ли ласточка?

и в дёсны лизнёт ли любовь — так сладко,
так сладко


НА ОБОЯХ

в дождь, в болезнь, в беззвучности и в вымок-
шей, как плакать, перелистывая, пере-
шептывая старость — жизни, где от первых
ливней до последнего, на выбор —

ожидание, и всех метафор
скученность, и невозможность вариантов
в дождь, в болезнь и в церемониально-
сти и скудости событий и деталей;

связь и невозможность спазм и спален,
сквозняков и спазм, и по диагонали
ливнем рваных листьев, ливнем начисто
веток обрываемых, как пальцев;

ливня и дождём простёртых кладбищ
дивной нежности пред их соитием —
невозможность тем уже, что ими
полнилось, что — повторяемость, от края

и до края, от ограды и до липких,
вяжущих, и тех, как приступ малярии,
в тяжесть и прозрачность глицерина
вписанных, как в невозможность — ливней;
тем — и это главное — что пере-
плёт от переплёта окон в вязкой глине
облаков; шпалеру от шпалеры
отделяют красные павлины


ПЕРЕВОД НАСЛЕДСТВА

продаю (зачёркнуто)
отдаю домъ за нагишомъ

две полслезиночки от Феди
скуластенький лафитник страсти
Голанскую Святую Матерь
а пуще мыши боронитесь

так в схламе в уголку
старушка выводила
буквы


* * *

что за бес в полукружиях окон закатом тиснён —
опершись головой о метель, с чешуёй в кулаке,
опершись, как о барскую шубу в передней — лакей,
это Моцарт пирует хамсой,
это всё называется снег,
это рыбьих головок с небес кутерьма и печаль,
это жгут православные ворвань в золотых витражах,
и не будет метелью распят пианист с этажа,
но метелию сбудется, как пианист обещал:

в ароматной картонной коробке
апельсиновых шкурок очаг,
и кальмары плетут свои страсти на южной стене,
и когда-то ещё догорит ледяная свеча,
и хамсы ещё полный карман, и за окнами снег.


* * *

небытия желаю, мистификации небытия хотя бы; сроки
безразличны; блистательных кошмаров — сдвоенных, строенных,
где лишь птицы слоили бы тишину, пугаясь дыма или
предмета на тёмной воде; где лишь птицы слоили бы

дымные пласты тишины со звуком удара воздуха о дымовые трубы,
где лишь птицы, повторяющиеся, длящиеся. Трудно
лишь кровищу смывать с одежды, только бессонницы водорослей
быть свидетелем у таких берегов, где История ещё не начиналась, а всего

уже предостаточно: шарик дракула бордусан — ряд бессвязный, но столь же бессвязны любые
ряды. Только рефрены, рефрены логичны в основе, как птицы, как быстрые
птицы. Все всех забыли — сколь трогателен во склерозе Создатель, сколь нежен!
как Тынянов местами. Путаясь от перины к перине в блеске трижды нежнейше

вложенных друг в друга кошмаров — сколь нежен! В жесте крохотной балерины,
брызнувшей с комода при попытке зажечь лампу или хотя бы приблизиться
(всё рассыпается!) Если это полиэтилен выпрямляется в мусорном ящике
(if!) — не оборачивайся, не оборачивайся в холодном доме, в звенящем,

как зимние тамбуры на бегу — тишиною, изболевшаяся в своём уголку душа, не мучься.
нет вещи, которая не могла бы твоего Спасения стоить, ибо ты ничему
не кратна. (Встать и с такого песка и брести и очнувшись под взглядами всех балерин
встать и очнуться: под взглядами всех балерин
встать и т.д.


* * *

там там там я серьёзно
в подражание бабочкам и виолончелям — нимало не
краткой жизни, где повторения не успевают даже начаться
едва как намокшие крылья бражника приподнимая
крылья над [нрзб] там там там — означает:

в слегка несовпадающих пространствах, где над одним потоком
рыдая, мы не видим друг друга там там там что-то не совпадает: ты давала
мне время для смерти, себе для вдовства, но всё бездарно на потом
оставлялось на когда-то там там там в каком-то из скорых, раздевая

на ночь оставшееся от себя после касаний одежд твоих, ридикюля с копилкой
и предметов туалета; после двух-трех местечек в приморье, их шпал,
пансионатов, кофеен и всех почти городских маршрутов — раздевая и т.д., или
как-нибудь по другому в темноте ощупывая впадинки,

ямки: подвздошная, подключичные; сгибы — локтевой и т.п. когда ударит
там там там когда-то там надевались шпоры: Франц Кафка
тормозил спешащего по вечернюю душу Франка (лошадь) не далее
как вчера там там там когда-то там иначе лучше точнее не скажешь —

подражая музыке, сверяясь с краткими записями чьих-то боевых действий, обнаруживая поразительную сметливость.. если бы не седативный
эффект повторениий. Между горлом и временем нет между губами и детством
был мех или воздух всё равно — две парные кольцевые рифмы для дефективных


ВТОРОЕ ПОСЛАНИЕ К ГОНДЕЛЬМАНУ

1

Раздумывал, Гондельман, я насчёт двух этих Кантовских вещичек, ну, тех, о которых
                      чем больше думаешь, тем большим проникаться должен
трепетом: о звёздном небе над нами и о нравственном внутри нас законе. Присутствует,
                     я уверен, и
некая третья трансцеденция, и чем дольше размышляю, тем твёрже, но и как-то трепетнее
                    становится моя уверенность.
Даже перо дрожит, тебе, Гондельман, тайну сию поверяя: это необъяснимая, воистину
                    загадочная любовь ко мне Коли Гуданца.

2

Между «Sony» и «Candi» выбрал я двор проходной, знакомый, для справления малой нужды, 
                   а если понадобится, и большой,
выбрал, скорее, по привычке, нежели с иными мыслями сообразуясь. Помнимый, 
                   потому что сюда забегали и Элис бесплотный,
и Алекс-малина; Шакуль, покойный тож (Шакуль, ты помнишь, плюя на природу,
                   всегда был покойный), памяти светлой
девица Бомбицкая, вечно привязанная за ногу верёвкою к пудовой гире (а вот
                   не уберегли ж!) со своею канувшей в Лету
близняшкой-подругой по фамилии Штольц; Миша воистину Слон, первый к богам
                   отошедший, как героям и подобает, —
да ты, Гондельман, мог его видеть... Ну и я, никогда не имеющий чёткого представленья, 
                   не на том ли я, к счастью,
свете. И тут представитель порядка грубо (и это в Городе!) хватает меня за шиворот 
                   и на университетской (что приятно!)
латыни произносит: ........................................................................................

3
(Millenium)

Сон мне приснился, иль было виденье, иль выпил чего, не разбавив... только вижу вдруг 
                  в сумерках... да, конечно, виденье,
иначе всем учителям нашим шекель цена бы была. Итак, распростёрши крыла маскарона
                  или, скорее, химеры (слишком малы
для массивного тела), с томами Брокгауза и прочей немецкой начинкой в складках хитона 
                  (прежде сорвавшийся с арки на голову
интеллигентного Равдина; Левкина пнув рикошетом и плюнув в сладчайшеголосого 
                   версификатора... как бишь... попался случайно).
Горько мне стало, но не как на пирах Гименея, да на пирах Гименея и орут же «горько».
Тайными Савкиными тропами, над тайными Савкиными тропами скользит он углами 
                  брандмауэров, сужает круги над слоями культурными, маргинальными, по воле Богов; некто до боли знакомый, но, как всегда в        
                  бреду, не вспомнить. Опускается подле мусорной урны,
в академической шапочке собирателя фантиков, бронзовея... хотя куда б бронзоветь 
                  штукатурке? Опускается некто Геродотоподобный
возле урны, куда мы когда-то бросали рачьи скорлупки, яичную шелуху цвета аметиста, 
                   фантики шоколадок всех стран и
пачки от «Примы», тогда пурпурные, помню. Видишь, Гондельман, как люди делают
деньги? И тут раздался голос с небес, чему, уж не знаю, подобный: «Гороскопические
                   цвета дня — аметист и пурпур». Но пурпура нет в Городе!

4

Может, и впрямь, Гондельман, чей-то прах, очутившийся в старых обоях (случайно,
                   случайно!), скрутили мы вместе в один рулон с разбитыми скляночками,
                   мокрыми ватками и вообще мусором бытовым (избавим друг друга от
                   подробностей) и мимоходом выкинули в один из мусорников ближайших,
                   идучи ночью; ну, плохо видя?
Однако из всего, связанного у нас с тобою с Царством мёртвых, я могу припомнить случайно 
                   агонизирующую у нас на пути серую полосатую кошку, каковую и предали
                   земле в моём единственном пеплосе (а была середина октября!) возле
                   Покровского кладбища, ближе к улице Менесс. Безо всяких церемоний, не
                   было ни даже молитвы, ни тем более салюта... Гондельман, чем ты 
                   думаешь, и чего он там всё копает, этот Абызов? Ноги мои холодеют 
                   от этих мыслей, а у тебя, верно, разливается жёлчь.
Ещё раз хочется написать слово «жёлчь»...

5

Вот, Гондельман, нашёл я одну неточность у Екклесиаста, где можно поспорить: не все
                     ветры возвращаются на круги своя, тот, например, что франки
                     называют «задним звуком», не возвращается! Жаль, умер учёный 
                     старец, указал бы ему на неточность, 
                     посмеялись бы вместе, выпили. Ах, да что до меня хоть тому же Екклесиасту,
                     не говоря уже о Каргине безвестного рода, о Карле Марксе и Заратуштре
                     безупречном!

6

В Поднебесной, Гондельман, существует обычай: в мирное время там владычествует
                    Император, во времена же смуты правит военный государь — Сёгун.
                    Вот и думаю я: десять лет уж как у нас власть Сёгунов, каждый сам
                    себе Сёгун, и ни я, ни ты, увы... В узком
                    живём коридоре меж нищетой с одной стороны, как Сциллой, и криминалом
                    с другой, как Харибдой; в полустопе от сточной канавы. (Вот и сегодня получил
                    по морде у себя на кухне, но после об этом.)

7

Если дозволено просить у Создателя нового себе воплощения, молю тогда, всех прежних
                      Богов забывший:
сделай в будущей жизни меня ослиным хвостом или женским причинным местом... Об этих 
                      вещах худо-бедно ещё заботятся и ухаживают. Да и здесь, Создатель, всё
                      равно о чём думать и с кем спать, следовательно, жизнь такова, что
                      всё равно — нету её или она есть. Просто, Гондельман,
                      бывает очень холодно и страшно хочется есть.

8

Кормишь ли ты, Гондельман, Бетховенского Сурка, живущего в твоём патефоне? Выносишь
                  ли какашки? Так, в сущности, проста и забавна обязанность эта: в одну
                  щёлку суёшь морковь или там репу (это и в трудные времена возможно), а из
                  другой получаешь музыку или что там. Ещё это дело алгеброй можно
                  поверить: взвесить, понюхать, перемешать с водою, только мне кажется, всё
                  волшебство исчезнет... Только бы он не ушёл.

9

Лучшие, божественнейшие женщины, Гондельман, как правило, обманывают и уходят;
                    Богини ж — обманывают и остаются.
Но ведь и нам, и нам, Гондельман, до́лжно откуда-то уйти, но и остаться где-то. Так
                    бывает, когда заводят часы; особенно стенные: перед окончательным
                    мироустройством земного хаоса.

10

«Этот ливень переждать с тобой, гетера»... Видишь, Гриша, здесь и Плиния имали
                    иль обоих ... «с покрывающего тела...» «за две дранки четвертного
                    будет мало». Затащить её б куда-нибудь повыше, да «от...ть», 
                    «отъ...ть», как бывало, да узнать бы, у кого она «под
                    крышей» ...по весне всплывёт, конечно, у канала...
Жизнь... собачья! Доводящая, как... Лота (!) до совокупленья с дочерями!
Не о том хотел писать, да в глотке что-то... У тебя такое ж? Вместе ж начинали.

11

Помнишь, Гондельман, у Гомера божественное местечко: «В море, лозы лишённом»
                  и ещё много лишённом чего.
Дело, безусловно, в неточном, как всегда, переводе; надо бы так: в лозах, лишённых
                  вод вообще, кроме, конечно, сидру...
Странно, Гондельман, я бы даже сказал «больно!»: всё изменилось, но неизменно главное:
                  так же жива тоска по слепым, оттого бесконечным гомеровским волнам и —
                  жажда... Жажда — ничто, сказали б теперь. Главное — имидж. Понял бы это
                  рапсод с профессионально пересохшим горлом?

12

Это вечная смерть моя, точнее, смерть вечно подле меня, суицид, как сказали бы, Гондельман,
                     умные люди — это просто нечто вроде забавного аквариума с одиноким
                     тысячелетним карпом, поставленного в изголовье постели. Одни Боги ведают, 
                     с какой стороны ложа вскочу я (или моя подруга) после утомительного разврата.
Убрать аквариум? Тогда вообще незачем жить, выходит.

13

Ага, Гондельман, вот и ты заметил: жирком, мясцом обрастаю, хотя всегда жил по
                     поговорке: «Никогда ничего не просите», клянчил только. Видят Бессмертные,
                     правда здесь таится: сами придут и сами всё отнимут. Пусть веселятся, волки.

14

Вспомнилось вдруг: в детстве грозил няньке, кормящей меня из миски каким-то варевом:
«Если на дне миски к концу еды не появится, скажем, лошадка, — удавлюсь!» И Богами
                   клянусь — удавился б.
...Гончары в те годы добросовестнее, видать, были или нянька боялась и выплёскивала
                   половину; или сама половину съедала, не помню.
А вот что удавился бы — помню, Гондельман.

15

Приближаются, говорят, праздники языческие — с украшенными хвойными ветвями,
                   чем-то ещё и главное —
с этими маленькими ароматными плодами золотистого цвета. Придётся и мне отпраздновать:
                   раздобуду где-нибудь сколько-то этих плодов и рассыплю в углу (если
                   найдётся угол), лягу и медленно, Гондельман, медленно стану снимать с
                   них податливые золотые лепестки и, прицелившись тщательно, как учили в
                   гимнасиуме, швырять в тараканов.

16

Ну какой ущерб причинила городскому хозяйству матрона, выскочившая из нашего
                   мусорного контейнера, будучи облаянной моею змеерождённой сучкой,
                   что я держу за собаку, унося в суме перемётной пару-другую
разбитых кувшинов да что-то из овощных обрезков? Не успел я её поприветствовать даже,
                   так быстро она убежала, прихрамывая,
однако исполнил второе из долженствующих мне поприщ: с утра я был в горах (ты знаешь
                   мои привычки), так вот этим большущим букетом
шавку свою беспородную так отхлестал по морде и прочим телесным местам, что никуда
                   букет стал не годен, только на компостную кучу.

17

Помнишь, лет десять тому... справила мне Маринушка пуховичок китайский.
Вот уж где теплота! Утром наденешь и так сидишь дотемна,
Ночью накроешься — спокойно спишь до утра, как Бо Цзюй-и.
Теперь таких, Гондельман, шить не умеют.

18

Вспомнил я, Гондельман, твоего крокодила, к чад и домочадцев охране приставленного,
                  да самих чуть не распростёршего их (вместе с гостями) в корысть плотоядным
                  птицам окрестным и псам.
Слава Богам, все теперь там, где им быть надлежит. Ещё раз пользуюсь случаем
пожелать твоей благоверной выздоровленья скорейшего и просто всяческих благ.

19

Свобода, Гондельман, полная свобода. Холод и полная, полная свобода. Сам себе
                     и любовница, и соперник, и егерь, и свора собак.
Как олень между опушкою леса и морем, с истончёнными от постоянного бега, от тренья 
                     о воздух рогами.

20

Обдумывая это послание к тебе, Гондельман многомудрый, о многом и многих я вспомнил;
                     десять лет пролетело, об этом можно судить по тому хотя бы, что подросли
дети; мой вообще без меня вырос. Прошлого как бы не было — я читал не те свои книги,
                     ты, оказывается, не те — свои.
А здоровье не вставишь обратно, не вдавишь, как пасту, обратно в тюбик... а будущее 
                     так неопределённо,

21

что, поднимая привычный «За святое ремесло» тост, лишь одно осознаешь душою более
                    или менее отчётливо:
если ты не способен, не замочив одежд, дойти до отхожего места, но ещё способен
                    без спазма желудочного выпить стакан алкоголя,
если ты уже разучился давить на себе насекомых, но ещё способен, не зажимая носа, 
                    выпить стакан алкоголя,
если ты давно забыл имена своих детей, но точно помнишь, что способен выпить глоток 
                    алкоголя,

22

если ты годами не можешь добраться до могилы своей матушки, но способен, протянув руку
                   с пола,
выпить стакан алкоголя, — упейся, упейся, несчастная безумная душенька, ужрись,
                   усандалься в последний
Божественный хлам, в «звёздную пыль», вернее, картечь, как говорят готы, вообще 
                   в словотворчестве
тяжеловесны, но здесь точны, как Пифии...

23

И пусть тебе включат отопление в твоём апельсиновом ящике, и пусть сойдут к тебе 
                    любезные тебе тени,
чтоб уже никогда, никогда не разлучаться. Я и себе желаю такого: не на пирушке ж
                    пошлой пить цикуту
и не в грязных термах нетвёрдой рукою кромсать вены. Чтоб уже никогда, никогда, 
                    Гондельман, не разлучаться.

24

Просьба к тебе, Гондельман, не из последних, но как бы последняя просьба, кою
                    уважить любой за честь посчитает,
я ж на тебя уповаю: надпись на камне моём надгробном, не на державной мове
                    исполненная, пусть
будет закрашена нежно-блакитною краскою; стилистики Города я этим не нарушу, а
                    проходящие мимо
пусть думают «здесь лежит патриот, а не какой-нибудь х... безлошадный». Обещаю то 
                    ж сделать и с твоим камнем.


  предыдущий автор  .  к содержанию  .  следующий автор  

Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service