* * *Далёкая птица кричит в синеве,
далёкая, глупая, злая.
Мой пост затерялся в высокой траве,
и, толстую книгу листая
о гадах и птицах, жуках и траве,
разнежился я и ищу в синеве
далёкую, глупую птицу —
не курицу, а девицу,
горбатую, злую, о синих зрачках,
приспущенных крыльях, коротких руках,
наколка на бёдрах, цигарка в зубах.
Пускай накудахчет, накличет
судьбу мою глупую, птичью,
без птицы прекрасной, а с люлькой в дому.
Я книгу листаю — слова не пойму.
* * *
Булату Окуджаве Кричали кошки тяжело,
как будто ухали бичами,
как будто время подошло
кричать. И вот они кричали. Они кричали, как могли,
как не могли, как не умели.
В упор разбойные угли
из ничего в ничто смотрели. Они кричали, словно бы
не на живот — на смерть. Очами
визжащими прочь от судьбы!
Навстречу ей они кричали. Так воют бабы пред войной
ещё без страха и печали.
Так задыхаются виной —
и в крик: «Из дому! Нет, домой!»
Ещё сильней они кричали. — Ну, звери! Загубили сон. —
И вот, откинув одеяло,
я встал, я вышел на балкон,
плеснул водой — и всё пропало.
Дом
...а мы такие зимы знали,
вжились в такие холода... Илья Эренбург Не по холоду плачь, не по холоду,
а по молодому голосу своему.
Ах, не честь поберечь бы смолоду,
а по льду, по чистому голоду —
дом найти. И осесть в дому. Спотыкался снегирёк, кувыркался
по перильцам аварийного балкона.
Дожидался, жил я — дождался
над долиной летящего дома. Нету в доме ни крыльца, ни светёлок.
На ноге я сыночка качаю.
Вот заглянет соглядатай-бесёнок,
вот предложит изумрудного чаю — откажусь. Чертёнка поглажу.
А наскучит играть забаву —
я на царство сына помажу:
голос дам — голубиную славу.
Возвращение
Олегу и Алёне, с любовью Я живу так, как меня несёт,
поднимаю слово, что плохо лежит.
Мне известно — никто не спасёт,
даже если красный зверёк мимо не пробежит. А (и если) спасётся кто,
какой-никакой:
— Вишь ты, жить захотел, —
какой-никакой спасётся
и вернётся домой
(он не помнит домашних дел),
и домашний кот
не узнает и отвернётся, не улыбнётся. И отвалит он, куда глаза не глядят
(никуда не глядят),
точно зомби какой,
будто долбаный голем из Праги, —
а умеет что? — Сочинять лексикон щенят,
оставляя значки на закапанной чаем бумаге. А куда он пойдёт? — он чужой, и креста на нём нет.
Он захочет на остров, где вереск на красном граните, —
лишь минувшего след. А над Ладогой дождик и свет.
Ничего не сумеет. А вы всё равно не гоните. Потому что не время надежд, потому что закончилось время,
и рассвет упырём обратился в последний закат.
Остаются печаль и тепло — только горечи дивное бремя
прежних лет,
уходящих разумно назад.
|
