Перерыв
Встаёт, разгибает спину,
смотрит в окно на голубей внизу на крыше,
вспоминает, что нужно сыну
купить то-то и то.
Надевает платок, пальто,
проверяет, на что горазд кошелёк,
есть ли в кармане ключ. Запирает квартиру.
Четыре коротких пролёта,
стеклянная дверь, не приобретшая вид парадной.
Воздух. Улица. Переход.
В овощной лавке мимоходом корейцу: «Хелло», —
проверяет дату на картонке с молоком,
берёт коробочку помидор и укроп к салату.
За газетой в соседний киоск,
после приветствий иранец с фаюмским лицом
говорит, что не потеплело.
«Да, становится холодней. Декабрь», —
забирает сдачу.
Мимо цветочного магазина,
поздоровавшись с израильтянкой-владелицей,
поправляющей на полке в ячейках сухие букеты.
Мимо исплаканного лица Варшавского гетто
в витрине «Ликёры-вина», не прихватить ли к обеду?
— ни к чему; про себя подумавши: «Винокурня».
Мимо запаха пиццерии на углу,
в её открытом окне торчит итальянец,
опираясь на по локоть голые руки,
словно он нарисован.
Кивнув ему, добавляет: «Холодно».
Дальше, ответив несколько раз
осклабившимся соседям,
мимо китайского ресторана на углу напротив.
Стоя на переходе,
смотрит в перспективу квартала,
где на ярком небе располагается парк,
как чугунный памятник шевелюре Людвига ван
Бе... не опоздать бы в банк.
Теперь канцелярский товар,
здесь побудет;
кончается бумага для пишущей чужой машинки,
характер которой соответствует её хозяину,
им обоим и собственному названью «Грома-колибри».
Надо найти для него открытку,
заодно поздравить кого-то с чем-то.
Ветерок. Газета.
Вспоминает, есть ли хлеб-
соль, что в холодильнике, каковы запасы,
надо когда-нибудь постирать,
когда было метено в последний раз?
Взгляд, зацепившись за итальянца,
живую витрину, снова на парк,
потом под ноги на каких-то сорок-ворон,
что облюбовали клён, живущий у самых окон.
Хочет дышать — гулять — бродить,
но мёрзнут руки, полны покупок.
«Как это можно забыть перчатки в такую
погоду?» — близкий голос матери, которой больше
нет. Не сразу справляется с замком,
входит в дом.
Надписи под калифорнийскими фотографиями
1 — долгий путь нежности,
Великий Шёлковый Путь;
пока восхожденье не кончится,
не торопи событья и не пытайся
начинать извлекать выгоду по дороге;
2 — что знаю я о любви и что
обо мне любовь, чтобы
на это ответить, к тебе отсылаю
остаток рифм и не знаю, с чем остаюсь сама;
3 — на идущего рядом
снизу взглянув и промахнувшись глазом,
обнаруживаю над его головой месторожденье звёзд;
если б такое, думаю, с ним приключилось,
он бы в траве оказался;
4 — Время отодвинулось в сторону,
краешек скамейки уступив; каёмка
циферблата, разъехавшись, соединяется с горизонтом;
мы, как проводники бесконечного бытия,
в антропоморфной оболочке природы;
5 — какой-то внутренний во мне распорядитель
подтверждает: да-да-да-да-люби,
раз получается, плыви в золотистой водичке,
как при подводной съёмке;
дальнейшее не может быть известно,
но неизбежна встреча с ним;
6 — вечное ценит то, что бренно; и наоборот;
вот почему слиянья душ не бывает;
душа любит другое тело, тянет
в него поводок, а другого тела душа
рвётся в тело это; что-то четырёхмерное,
крест-накрест, словно сообщаемое издалека;
7 — эхо каких-то смыслов аукнулось
где-то в галактике от столкновения двух комет;
солнечные опилки стекаются в сердце;
не просила любви, но она просыпается снова;
8 — как восхождение на гору, когда невозможно
предсказать, что там тебе откроется,
так и путь двух людей друг к другу
и в другие формы собственного сознанья;
9 — «сперва, вы знаете ли, так себе холмы...»
пейзаж невзрачен, почва камениста,
невыразителен кустарник и непредсказуемы
вершины, приближаясь к которым, замечаешь:
всё позолочено выпавшим тальком;
10 — мы поднимаемся, а встречное движение
с горы спускается; краснофигурная керамика
потрескавшихся неодинаково, как после
неудавшегося обжига, трёх деревьев;
«Конечно, — отвечает, — три разных дерева:
сосна, сосна, сосна»...
11 — кустик спит как убитый;
дождевые черви хоронят камни;
луч поглощается землёй, как хлебом нож;
12 — пока из вида не исчезнут два облака
в расколотом ущелье, смотрим;
ты говоришь, что «кто-то, на холод вышедший,
их надышал»;
13 — пухлый, как тело младенца, воздух;
геральдика листьев, игольчатых лап, орехов:
солнце лежит на озере, как масло;
14 — стремление гор дорасти до неба и своё —
до взрослого состоянья; и ещё желание:
в глаза, где, как на вершине, светят льды голубые,
посмотреть перед смертью;
15 — ньютоновская механика вселенной,
внутри которой мы — плашмя, и притяженье;
стягивающие край одеяла сны,
расплывчатые, как границы отечества,
где наши дома так и стоят поблизости друг от друга;
16 — состоянье разреженности горного воздуха,
рассредоточенности вершин в пространстве,
размагниченности метафизики речи, ко мне
обращённой: «Так смотрит ленинградская весна»;
17 — ветки пишут и пишут кудряво
расходящиеся строчки бесконечного текста;
облако, как с доски, стирает их попытки
высказаться членораздельно;
18 — муж говорил: «Когда ты окунаешь кисточку в тушь
и задумываешься, лицо твоё ужасно»;
и возлюбленный мой туда же: «Приезжай, — говорит, —
весёлой», — печальную, видно, меня
никто и любить не станет;
19 — чтобы любить, человеку необходимо
особое оснащение души, этому не научишь;
вообще же эта работа не труднее
всякой другой, хотя и, возможно, не легче,
например, нахождения словосочетаний;
20 — всё на тебя похоже: вольный жест ветки;
ворох часовых пружинок на ясеневой макушке;
то юношеский, то стариковский северный
скрип и войлок, смягчающий после согласной
лишний в окончании слова мягкий знак;
21 — так океан перетекает в океан,
не уследишь, какого где начало,
где их смешались воды или где
двоим отпущенное время оканчивается...
22 — всё имеет свойство одно: кончаться;
ничего не повторяется: ни миг, ни встреча;
свои дни научусь занимать то так, то эдак,
простые действия в задуманном порядке повторяя;
23 — расставшись с человеком — к словарю
бросаешься за помощью: проверить,
что может это значить расставанье,
и много-много лучше понимаешь потерпевших
прежде тебя собратьев по перу,
что сходные событья описали;
24 — мы-то в живых остаёмся; остались, остались;
это Любовь покидает остывшее место,
про себя запомнившееся повторяя: «Ты всё моё».
— «Всё, даже с половиной», — как всё
непрочно, что нами любимо...
25 — так начинают меркнуть клетки того свеченья,
что сообщала радость жилкам под кожей,
словно натёртой крепко древним снадобьем,
звонкоголосые пузырьки сворачиваются в крови,
как в шампанском, когда оно выдыхается, умолкая;
26 — светлокудрый весёлый и яркоглазый
костенеет в ступоре истуканом;
вот что, видно, в мраморе вожделенном
остаётся от грека, с которым больше
глазами не встретишься;
27 — единственное, с чем не могла согласиться:
что с целью праведной нас наказывают,
убеждая к тому же, что это
делается для нашей пользы;
28 — разговор не идёт
ни внутри, ни снаружи,
ползёт на подножном корме; все слова
как будто в помешанном словоупотребленьи,
означают другое, толкуют превратно;
ничего обо мне ему больше не интересно;
пойте теперь песни;
29 — стоишь на пустом берегу, взывая:
«Море, — просишь, — соедини нас, море», —
ветер гонит песок серпантином по пляжу,
то ли сам он взлетает сухою стружкой;
30 — как-то зябко на целом свете, и город
в сумерках условен: бумажно-плоский;
и пока не нахлынет последней волною ночь,
просишь, чтобы собственная хотя бы твоя
любовь продолжалась;
31 — всё усложняется тем, что ты женщина,
вот именно, дедушка Фрейд; то ли
облегчается этим дело: тоже всё-таки
избранничество своего рода: кому рожать;
неполадки состоят в том, что умеешь делать,
чтобы с тобой было хорошо, а не чтобы:
хорошо в то же время было тебе;
32 — так небо упорно глядит, тяжёлый
снег посылая; так запряжённая в сани лайка
взглядом со всем, что в нём осталось
дикого, волчьего, провожает;
33 — слабость сумерек, покорность темноте;
разнобой квасцов небесных; успевает
сказать: «Туча рваная, но живая», зеленоватый
рисунок волокон дерева на подаренном тобою
блокноте, подошедшем к концу;
34 — во сне, просыпаясь рядом с тобой, боялась
посмотреть в глаза и опять не увидеть любви;
отгоняла гремевшую коваными сапогами,
ходившую по мне всю ночь строчку стихотворенья;
35 — под сухую овсянку снегопада, под
золотыми фондами осеннего банкомёта;
под голубым форзацем полуденного шёлка;
под шелест ассигнований канцелярских товаров;
хорошо умирать от избытка любви ко всему живому;
36 — год прожила, наблюдая с балкона шестнадцатого этажа
жизнь садиков на крышах, жизнь часов,
оправленных в эклектику фасадов,
безработных дымоходов, качанье сквера —
почти морской пейзаж; и как две белки в нём
и тут же рядом две крысы мирно сосуществовали;
и как по вечерам укладывался город на ночь
в коробки электрические вафель.
Набор слов
«потому что куча бумаг пропала»
замусолено, завозюкано, намазюкано
явочным порядком
напортачили, нагородили непролазного
послевоенный мир ноющей раны
отрядили с сопроводиловкой
с хренком
«отсутствие зла не есть присутствие добра»
в обстановке семейного уюта
хлорная известь,
пух и перо, перо и пух
«это всё у него наносное»
аэропорт — греческий театр новых трагедий,
античность зрелищ террористических актов по ТВ
страшно вырастает разлука, заслоняя горизонт
ничегошеньки больше не просишь
устройство его отдельной части вообще: ухо
соната для мужского и женского голоса
единица: поэточеловек, человекопоэт (поэтому)
гангрена
на молекулярном уровне
что означает лядащая?
была б я уличной воровкой // иль проституткою с угла
уж больно распростецкий, как сексот
сопряжено с потерей голоса
дитенька моя
мартынушка
невозмутимая детская сосредоточенная недоверчивость
закат как червивое яблочко
турбаза, наваждение
говорящий ясно
оловянного жуткого цвета
вживление биомеханических качеств
прополка, проработка, разнос
щавелевая кисленькая влажность
ибо пишет не для тех юнцов, которыми были, но для
тех взрослых, которыми стали
небесная механика Ньютона тянет лямку
зубчатая передача придумана Леонардо в Амбуазе
щепетильность, взыскательность, вескость
«своевольница какая»
«Будешь кусать себе локти»
с хохотком несчастья обрывок речи
грассирует, как будто это кратчайший путь в Париж
членовредительство, уживающееся с чистоплюйством
мотовка: не поладили
последыш
плацкарта дальнего следования
бытует такое выражение
читается туго: словесная ткань непроходима
происходящий слог
поломка
выходные данные, библиография, сноски,
переходящее в прозу
приставная лестница
по буквам
узлы словосочетаний
искромётный, конфузливый, неказистый
в слюдяном вологодском резном окошке
смерть стыднее греха: открывая глаза видишь
себя с кем-то
порядком струхнул из-за недоукомплектованности
на попечение
фефёла, фифа, флакон «Красная Москва»
мемуарный характер зазубрин
доводка
излучина речи: теплокровное, меховое
отшелушивать, раскурочивать, отрубаться
вхолостую
потерявшего шарм ловеласа
раскрашенный анилином
спровадил, сварганил, урезонил, стушевался
двусложных и трехсложных внушений
предписание: всё вытравлять за появлением
то ли выдача армии пленных в маскхалатах
гуси-лебеди, утки-аисты
как облупленных
всё — неправильно!
заручились поддержкой залучить в гости
подмывает округлить и оторваться
умерла от избытка любви
самоутверждаться за чужой счёт
ревнитель, радетель, каратель, взыскатель
попустительствуют
касатик тянь-шаньский — луговой цветок
разбойник с большой дороги
в перечне, в реестре, в дубликате
ей было неприятно слушать и вообще присутствовать
ветер вдумчиво дует с запада
смятение, стеснение
не гнушался никакой работы и вышел в люди
сошлись в условиях
гудок
лакейски, подобострастно,
слаженно, энергично
на пергаменте полууставом
пасечник, москательщик, утильщик
«скобяные товары в низочке»
всеядность
от нашего постоянного корреспондента
мухи, дневные и ночные мотыльки, оводы,
осы, шершни, рыжие муравьи и чёрные, гусеницы,
кузнечики, стрекозы, бабочки, светлячки, комары
словно экспонаты кататонии
всё на потом разговор оставляла
создавать из нас себе сторонников
вялость, рыхлость, провинциальность, тягомотина
«из земли не растёт»
тайновидение, тайнослышание
серьёзный предварительный страх
также как не знать правила орфографии
пыжится, вон из себя лезет
заскорузлость, постное, захолустное
паутина условностей
венчик, метёлка камыша, щипковые инструменты
с двумя горбами Пульчинелла, офеня, скоморохи,
балаган, клоунша, шутиха, буффонша, Полишинель,
Петрушка, бродяжка
древко, фестоны, венчик, набалдашник
оглобля, шпингалеты, щетина, щёточка
губчатые берега, соляные копи, каменоломня
сетчатость, звездчатость, чешуйчатость, трубчатость
машина восприятия
«картина отечественной литературы существенно
изменилась коренным образом за последнюю четверть
века»
это всё не должно быть такое
мельница осуществляет полнолуние
стихи плохие и получше
справедливости ради
наутро, действительно, всё другое
не представляемому более ни укладу и быту, ни
обиходу человеческих отношений
пасует перед другим
отзвуки кононады докатились до канцелярии
пушкинская гадливость по поводу «нравственной
декламации»
экспрессионизм: толпа деревьев, заламывая руки,
поведением которых недоволен ветер,
деревянные глухонемые жесты рощи
стираные стишонки
иное в языковом воплощении
золотистая пенка кипения голубого
охранительные клапаны
не возбраняется
телам деревьев не тесно
спелись, допекло, закаялся
несозвучно
на высоте положения
нежданно-негаданно
вполуха
чтоб эту ласку разрешили
неразговорчивое поколение
вышла высочайшая воля об отпуске
бесчинствуют
так и подмывает
любовь как фотопроявитель
спровадили
сдавая их, гремит ключами: дело его жизни идёт прахом
шугануть
картография, планиметрия, межа,
форзацы голубого шёлка, шмуцтитулы, фолианты,
акварели Ухтомского, Садовникова,
Музеум Книги и Письма
занимательной повести: заковыристо, с кренделями
до белого каления
музыкальный сварливый автограф оставил ветер
литейка, кувалда, пресс, маховик
кино: по Нью-Йорку идёт в узбекском халате
в еврейскую контору для русских иммигрантов
среди китайцев
другое кино: 200 лет Бастилии, Париж танцует
Дунайские волны, о голубка моя,
ой-ой-ей-ей, что за девчонка
рисовка
окаянство, мостки, веретено,
жизнь, накопленная годами
морозоустойчивость
беспорядочными движениями снимает облачные сливки
с верхушек
сладенькие прогулочки
вязкий состав синего наполнителя упоительной
эластичности
Вавилонское письмо
почтовым голубем
О пользе свободного передвижения
Пётр первым уехал и увидел,
вернулся и увидел.
Екатерина Вторая приехала и увидела.
Княгиня Дашкова уехала и увидела.
Онегин уехал и увидел,
вернулся и увидел.
Пьер Безухов вернулся
и увидел.
Гоголь уехал и увидел.
Тургенев уехал и увидел,
вернулся и увидел.
Герцен уехал и увидел.
Князь Мышкин вернулся
и увидел.
Малевич уехал и увидел,
вернулся и увидел.
Кандинский уехал и увидел,
вернулся и увидел, опять уехал и увидел.
Шагал уехал и увидел.
Замятин уехал и увидел.
Цветаева уехала и увидела,
вернулась и увидела.
Многие уехали и увидели.
Я уехала и увидела. Вернулась
и увидела.
* * *
Есть страна, где говорят на моём языке,
где со мной одинаково понимают кота в мешке,
окажись он ёжик, лиса, с дитём в животе кенгуру,
или кот в сапогах с вещмешком за плечом
хвостом к врагу.
Есть страна, куда я приеду, любимый, и насовсем уйду,
я останусь с ансамблем песни и пляски, ногой крутану
ручку старого радио в тёмной кладовке, покуда мешком
не прогонит семья, отечество, родимый детдом.
ЮБИЛЕЙНОЕ
«Государство двадцатидвухлетних».
Листики, цветочки на обоях,
на клеёнке пепельница, нож.
Хлебников и химик Ломоносов
вместе запускают самолётик
на карачках и чтоб немцев бить.
Только что-то больше их не ездит.
Купчики, куличики, погоны
в атомное поле залегли.
Шарики сцепились в хромосомы
и как «гуси-гуси» полетели,
также разноцветно, насовсем.
Гладенький маршаковский шекспирчик
чешет гриву лошади убитой
по науке, школа: перевод.
Будетляне: ну, давай сбиваться
с шага, сумасшедшие ведь норма,
инвалиды, дети, старики,
женщины. — Заладила. — А кто же
я тебе? И женщины ведь тоже...
чувство смерти, смерти и любви...
Cafe Reggio
Из цикла «Панихидная лирика»
Вот, дорогой покойник, сижу себе
в резном королевском кресле, напротив афиши,
висевшей в дешёвой рамке в твоём сортире,
вручённой почётному завсегдатаю, то есть тебе.
Со вчерашнего дня ты уже третий год, как не...
не живёшь нигде, кроме памяти виноватой.
Что меня потянуло сегодня сюда, неясно,
проходила мимо, совсем уж было прошла
и вернулась. Вожу иногда знакомых,
ездят в гости. «Он здесь бывал...» — говорю.
Смеются, узнав строку, и я не плачу.
Много народу. Солнце. Холод. Конец января.
Официанты из нелегалов, как в начале
восьмидесятых. Светится у стены блондинка,
ты бы не преминул. Собственно, что?
попробовать силы. Мы б обсудили
это, и то, и сё. Дочка твоя растёт.
Жена хорошеет. Книжки выходят.
Пишут в воспоминаниях разную чушь.
Ты бы злился. Жизнь происходит.
С тех пор как ты умер, жизнь моя изменилась,
менее интересно стало писать стихи.
Это ль не высшая похвала прежней
железной хватке, в памяти продолжающей
не отпускать. Был всегда у моих любимых
мужчин соперник. Девочка без отца.
1996-99
* * *
Мечтаешь, обошлось бы без
оледенения пространства,
чтоб не поскальзываться
на поребриках на старости лет,
не падать со ступенек
Оссиана, Клопштока.
Что бы ни говорили, по-русски
они звучат как «осанна» с клопами,
тараканы прошлого с их усами.
* * *
Памяти С. В. К.
Кто-то умер недавно, кого я любила когда-то.
Нет, ещё не умела любить, но в пятнадцать училась уже
по трамвайным развязкам, в чертежах докомпьютерных улиц,
соскочив на ходу, по спинам мостов
со львами и безо львов.
Дед его был казак, и когда они отступили,
открыл ресторан в Краснодаре — всё равно, кто закажет
«налей». Дочь, его шестнадцатилетнюю маму,
с новорождённой старшей сестрой
бендеровцы прячут во вторую войну.
Он стеснялся: «Они у меня не любят евреев».
Отец военным хирургом на Кубе, начгоспиталя,
заработает звёздочку, семья не без прошлого, но лояльна,
приоделись на боны в распределителе, особый отсек ДЛТ.
Русским глазом степным, как отечество,
колючим сукном нависает, маячит журавликом под окном,
пойдёт по стопам, «потомственные врачи», запьёт,
но об этом не принято, особенно при прощании.
«Пришли, — попросил, — инструмент хирургический,
режем мозги, как мясники».
Год назад позвонил: «Слушай, Маня, билет покупаю,
прилетай и поженимся, ты же моя навсегда».
— Где ты есть? — «Я в Салониках, море и солнце, и классика,
и купальник возьми, и бросай своего, а деньги — вода...
...Не даёшь развернуться мечте... я из Питера».
Песни в гробах, сольные и хоровые.
