Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
Антологии
TOP 10
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи


Инициативы
Антологии
Журналы
Газеты
Премии
Русофония
Фестивали

Литературные проекты

Освобождённый Улисс

Современная русская поэзия за пределами России напечатать
  предыдущий автор  .  к содержанию  .  следующий автор  
Ольга Мартынова

Сумасшедший кузнечик

Летит с кустов какой-то пух,
На соснах дрожит смола.
И птичьих клювов вечный страх,
И ледяная игла,
И ватка с эфиром,
Что веет над миром —
Всё у небесного кузнечика в руках.
Осы тенями мелькали в росе,
И густо-слоёные крылья ночниц
Чёрным снегом роились в овсе,
И медвяные дождики не начались,
Когда он прилетел,
Как листок пустотел.
— Так о чём твоя песня?

— О жирной земле,
О прозрачных плодах в звенящих садах,
О том, как можно в остывшей золе
Зарыться — не вспомнит никто обо мне.
Было: сто тысяч таких, как я,
С земли поднялись во внезапном огне,
Казалось, что не
сжигая всё, но наново кроя.
Среди голой зимы я очнулся один —
А воздух от жара дрожал —
Я себя ногами отгородил
И щёки руками сжал.
Пала тьма, блескуча, густа и жестка,
Как плащ какого-нибудь жука.
В этих кры́льцах укрыл бы я без труда
Жалкую зелень стыда,
Но я мчался без времени и пути,
И я-то рад, что сумел найти
Этот край, где покой и роса,
И лёгкие небеса...

... Он остался с нами, всегда на былинке одной
Покачивается, вглядывается в пустоту.
Мы облетаем его стороной
(Что мы? — даже птицам невмоготу
приблизиться). Этот жалкий блеск,
Этот жаркий треск
большой и шумной его головы —
Во всех решётках росы и травы.


На сквозняке Европы

Так странно жить на сквозняке Европы.
Щелей пространства здесь никто не конопатит.
Четырехпалый ветер-клевер катит
Туда-сюда росу ненужных снов.

Рассохся стебель — ось розы ветров.

Карта передёрнула плечами
(Как будто мало было ей печали),
Лоскутный плащ разъехался по швам —
Никто и не заметил наготы
(Как будто бы Европа, умирая,
Скатилась в сад потерянного рая,
Где, впрочем, вытоптаны все лужайки,
И высушены все цветы,
Где только ветер, да песок сыпучий,
Да старые скрипучие лежанки...)

...на сквозняке эпического шага
не выдержать...


Пересадка на Кипре

вечерние тени
уходят ступенями вниз
к обесцвеченной пене,
ступенями ломких террас
к немокнущей паутине
киприды бесцветных волос.

здесь зелены ромбы забора,
обветрены губы плюща,
здесь поступь неслышного хора,
здесь чёрные молнии ласточек блещут, неслышно треща,
здесь ласточкина сноровка
легка, как душа нищеты,
здесь русская речь, как воровка,
хохочет из черноты,
здесь белые зонтики душно
накрыли террасу кофейни, забор и меня,
мне ничего здесь не нужно,
ничему здесь не нужно меня,
здесь сухая игла самолёта
штопает неба края,
здесь где-то в неделях полёта
гуляют лишь ветер да я,
здесь молочные сумерки рая
кажутся близкой судьбой,
здесь время рычит, умирая
на розово-чёрный прибой.

(на верхней террасе некстати
мне вздумалось было сказать:
когда-нибудь на закате
здесь время придёт умирать.)


Из цикла «Подлинные похождения ночи»

Небритым сном забылся злой чечен.
Заснёт и русский, лишь танку задаст овса.
Казак ехидный
Печь затопил и в тёплую постель
улёгся. Ночь заводит карусель
В расстрелянном курпарке для себя самой.
Она зимой
Страшней и тише. Равнодушный снег
Спускается к её пустынному подолу,
И тихий свист в ночи неразличим.
Она скучает по ночной метели,
А время едет без билета на скрипучей карусели.


Звёзды

R... усмехался вам из канавы и Ф... внимал с отдыхающего сенокоса,
ЗВЁЗДЫ! и мне были когда-то новы нежалящие ваши укусы.
одному вы пели хоры и гимны, другому
насвистывали отвращение к дому, а я,

проходя по чужому лугу, по чужим следам, по чужому полю,
по чужому лесу, отдавая испугу от вашего шороха то,
что предназначено было вам,
знала только, что вы равнодушны и дики,
как дикие пчёлы — равные души — в чёрных ягодах бзники.

ЗВЁЗДЫ! проходя по ухающей, голодной земле,
видя себя чужой и свободной всегда бродить по чужим садам,
по чужим дорогам, по своим следам,
я не догадывалась о многом,
о том, например, что скоро настольная лампа станет
мне интереснее ваших странноприимных, но равнодушных станов,
о том, что потом я уже никогда не выйду  (в чужое поле,
где в центре воздушных переплетений
неприятно пахнет пыльцою каких-то растений)
под ваши холодные, никуда не летящие стрелы.

не зная этого, вашей вести
расслышать я не успела.


* * *

Глина речи в начале была молоком,
мёдом, воздухом. В луче пылинки висели.
Мир был невесом. Как на карусели
можно было объехать бумажные дали:
Три ключа, Старинную башню, Теснину Дарьяла,
Холмы Грузии; Ласточки шумно сновали
в прорехах вечернего неба. Стояла
вечная осень. Мир был прозрачнобагрян и знаком,
и уютен, как конфета под языком.

Уплотняется мир, усиливается притяженье.
Пыль оседает, скатывается в шарики, вытягивается в паутину.
Дрожат колени от ласточкиного скольженья.
Чтобы сыскать ту башню, надо её отстроить, размять эту глину,
(наследники бросили дом, чтоб не платить по счетам),
глина затвердевает, отпечаток крыла незнаком;
снег не тает; карусель вращается, но не там,
где растут три пальмы и роза лежит в фонтане.
Конфета теряет вкус — нетающим камешком под языком.

Но мир истончится снова, снова во влажном тумане
мелькнёт холодное лезвие ласточкиного крыла;
рассыплется искрами пыльный ком;
На воде в птичьем гаме засвищет бедная флейта твоя,
глупый Тамино, испугавшийся нарисованного дракона;
и ручей побежит, огибая Мельницу. Замёрзший пруд
покроют Жёлтые листья. Глина станет как воздух. Забьют
Три ключа, неясно о чём говоря,
чему-то вторя;
снова осень будет царить всегда, не зная закона
и благодати. И слишком быстро, чтобы это обдумать
растает мир, как конфета под языком.


* * *

                                                                                                          ...im Winde
                                                                                                          Klirren die Fahnen

                                                                                                                  Friedrich Hoelderlin

Однорукий шарманщик. Невидимый ветер приносит запах печёных каштанов. Зима.
Обезьянка в мятой жакетке с плеча чужой обезьянки
(бунин в линялой обложке. Юг. Европа. Берег недальний, сараево за поворотом).
Не пой при мне, бумажная пыль, песню детства.
Хромая музы́чка. Ветер невидный-неслышный
сметает фантики, бантики, билетики и окурки.
Но пыль оседает. Бумажная пыль. Никуда от неё не деться.
Ходит-бродит германский народ, по преимуществу турки,
мимо шарманки и обезьянки туда и обратно.
Странный труд у меня: продувая пыль, бормотать невнятно
то, что сказано внятно было вчера.
Ветер уносит бумажки. Незнамо куда. Хромая музы́чка.
Жизнь оседает, как жирная пыль, тяжело.
А незнамо куда тем временем столько всего намело.
Берег дальний. Ветер невидим. Кавычка.
Дребезжат на ветру флюгера.


* * *

                                                                                  На смерть И.Н.

Там в глубине само по себе на цыпочках ходит кино.
Белые корни шевелятся в чёрной земле.
Тускло блестят доспехи, кости, какие-то железяки и стёкла,
Чья-то жизнь, что здесь, наверху, уже стёрта,
Как монетка блеснула и в узкую щель провалилась, —
Заполняет собою экран.
Движется лента. Здесь, наверху, туман.
Утром все парки обернуты в мягкую морось.
Шаркая, заполняет зал всё, что не стёрлось:
Сначала мусорщики, бегуны и терьеры,
Потом серолицые женщины и мужчины,
Потом все возрасты, все цвета и размеры —
Все покорны любви, все цветут, все молоды и незнакомы.
Движется лента. Каштан, как пожилой баритон,
Смотрит вверх подведёнными белым глазами.
Там, высоко, сквозь линялый картон
Проступает чаша весов с настоящими небесами.
В ней ветер поёт свою песню, выдувая с нажимом
Через все пустоты. И не трудно: там всё пустоты.
Там расставлены серолицым женщинам и мужчинам
Сквозные длинные лестницы и чёрно-белые пулемёты.
Крутится лента. Все полые трубочки мира
Крутятся вместе — самоходные глухонемые бобины.
Здесь, наверху, уже вечер. В серых парках всё так же сыро.
В жёлтом вечернем свете переминаются женщины и мужчины.
В другой чаше без просыпу спит Геката...
Платан, как тенор — стоит, опустил все ладони,
Смотрит вниз и в угол, как его учили когда-то.
Крутится лента. Обрывается. В зрительном зале волненье.
Пропал кусок. Мы не увидели, кто на троне.
Сеанс начинается, белые корни приходят в движенье.


Воздух-одуванец

Воздух — одуванец колючий и непрочный,
Но невидимые твари в нём свили столько гнёзд,
Что он не разлетается, а ими замороченный
Только перемигивается с пузыриками звёзд.

Возможно, шеренги планет,
Выстроенные по-птичьи,
И пузырчатый свет
(Отсветов лапки паучьи),
И гулкие ямы полночи,
И мягкие сферы полудня,
Всё ещё ничего не знача
(Даже размеров небесного студня
не рассчитать),
Так напугали молчаньем, прозрачной тенью молчанья, что пожелтел и сник,
В дудку разума оборотившись, когда-то бездумный, весёлый, зелёный и острый тростник.

Ни вулканы, в которых рычали драконы,
Ни узкие змеи в песках,
Ни толстые змии, ни острия
Белых сабель, что лишней музыкой остывают в ушах,
Ни тела, что пылятся в висячих садах
Славы и чести, фонтанчики крови струя,
Ни чумные повозки на пирах опустелых,
Ни странные сказки больших городов пустотелых —

Но только молчанье небес,
Только отсутствие эха:
Так ребёнка пугает дремучий лес,
Щекотка ночного смеха.

Во все свои дудки надулся окоченевший тростник,
Но звук к нему не вернулся, в белёсое небо проник.


Пуримшпиль

Серый туман прорезан голубыми лучами,
В каждой капле тумана лицо отражённой луны.
Влажные груди холмов, между ними деревня в молочном тумане,
Тесно домам, в тесноте голоса не слышны.
В тесноте голоса одичали.
Ранние сумерки ранней весны.

Я читаю табличку: здесь пахло раньше маком и мёдом,
Готика, как славянская вязь, они побратимы,
В каждой капле тумана — лицо, голоса не слышны,
Капли уходят паром в чёрное небо, невозвратны, необратимы,
В каждой капле — радость, в каждой радости — смерть (плодовая косточка, рильке),
Я каждую каплю не могу рассмотреть.


Орфей

Выдыхая слова на длину своей жизни недлинной,
Как гусеница шёлковую свою слюну,
Превращаясь в шарик на блескучей нитке
(Забвенье-бабочка внутри) ,
Забыл свою жену,
Пусть пронзительный глюк комариный
И влажный взволнованный гайдн
Лепят в воздухе звук —
Вздох подземельный.

Забвенье-бабочка распластана на белых небесах.

Как сонно и тепло в стекловолокнах
Потрескивающего кокона кружиться,
Как сонно и томительно не спится,
При каждом вздохе нежно жарит сердце
Оса забвения, осиротевший звук.

Менады — обиженные пьянчужки на танцах под фонарём,
Они танцуют друг с другом, огрызаясь на инвалидов в медалях,
Хихикают девочки-музы.

Не везло аполлону в любви — только в звуках в шелестах лавра.
Только в шелестах лавра любимцев своих он не мог никогда уберечь.

Мне хотелось сказать о менадах, да что говорить о менадах.
Пусть заплаканный верди их жизнь обрывает (дионису везло), пока они девочки-музы.

Забвенье-бабочка скользит по шёлковой струне.
Всё изменилось, посмотри, и жизни нет в слюне,
В хрустящем коконе темно, то Божий куст в огне,

Как были счастливы, кто знал своих богов в лицо,
Оливки, слёзы, мёд несли к их алтарям.
А в нашем коконе темно, не видишь, что поёшь,
Только жёлтая иволга плачет в чеховских скромных кустах.


Стихи с повторами

Я сегодня весь день смотрю в сторону юга,
В сторону юга, в сторону юга, востока,
Т. е. если представить, что я на карте,
То вниз и налево.
Я смотрю туда, будто там оставила друга,
Будто между нами моря, города, камни и травы,
Будто кто-то смотрит оттуда с терпением кобры,
А на самом деле там никого, одного не считая пророка,
Который, конечно, не смотрит на север и запад.

Я стояла над солнцем, вдыхая дыханье пустыни,
Жар пустынного выдоха вскрыл какие-то жабры,
Сердце выплыло на середину груди и застыло, как солнце,
Я ушла, а оно стояло, расширяясь, сужаясь,
Шевеля письменами святыми.

Сонный солдат сидит у входа в мечеть над гробницей,
Над гробницей мечеть, под мечетью пророк Самуил,
Солдат отвечает туристам, где Самуил:
«Над гробницей мечеть, под мечетью пророк Самуил».
Пьёт воду, пот со лба рукавом отирает.
Геометрия солнца под куполом этой мечети прочерчена птицей,
Птицей, пойманной в сети лучей, полдень застыл,
Застыл в полусумраке света под куполом тёмным.
Здесь Державина рифма всё гонится бегом наклонным,
Припадая хромым удареньем на солнечный тыл.

На долину смотрю, вдыхаю дыханье пустыни,
Жар пустынного выдоха вскроет другое дыханье,
Сердце выплывет на середину груди и застынет, как солнце,
Я уйду, а оно так и будет стоять, расширяясь, сужаясь,
Шевеля письменами пустыми.


* * *

Введенский говорил друзьям, что счастливы живущие у моря.
— море — время — море времени — время моря —
Кинохроника: мальчики взапуски с торопливой волной,
Усы, пахнущие табаком/чёрно-белой любовью на одичавшее племя детей,
Странно высокий голос диктора, девушка, повернувшаяся спиной,
Поднимает ракетку. Как у молодого хищного зверя ходит под кожей её лопатка.
Учительница говорит: город наш был построен Петром
На костях. Я, не видя этих костей,
Верила ей, но не понимала.
Мелкое море на севере, у меня под боком.
Глубокое море на юге, потягивается сладко.
Тот, кто живёт у моря, каждый день наблюдает время,
Оно показывает себя с ленцой, с пижонским размахом,
Взрослые женщины в страшных светящихся платьях
Ходят вдоль моря, им шатко на каблуках и валко,
Их поддерживают седые мужчины, Чьи усы пахнут вином и страхом.


* * *

Перед кирпичной кирхой, придавившей своим колпачком задорным
Когда-то готическое основанье собора
Дуб стоит в рассвете своей дубовой жизни,
С именем вздорным,
Один, в окруженьи корявых берёзок и прочего сброда,
Называемого северная природа.

У меня дома, у того же моря другого залива
Такой же сброд растёт и натура так же неприхотлива,
И так же рычит на прохожих чёрно-зелёная пена.

Этим убогим, полуночным, спящим летом
Как проснёшься вдруг — раздражают даже деревья.
Я говорю: дурак ты дуб и не знаешь об этом,
Ты должен был усохнуть, как та смоковница, когда тебя посадили и нарекли.
Прошло 66 лет, а ты растёшь и даже не знаешь,
Что должен усохнуть, краса деревень горбатых,
Тварь бессловесная в зелёных дрожащих латах.
Ты мог бы усохнуть сердцем своим древесным,
Не говорящим по-немецки и датски,
У меня дома деревья молчат по-русски и фински.

Как проснёшься вдруг, всё кажется бессловесным.


Был дождь

Был дождь. Шиповник блестит высыхая
Разделяющий встречные полосы ночи.
Машины, что едут передо мной, оставляют багровый свет преисподней,
Золотом рая сияет обратная полоса.
На языке сутолока речи.
Речи ночных пассажиров свалялись, как пух в перине.
В лесу вдоль дороги умолкли жалобы птичьи,
На то, что вчерашнего лета нет и в помине.
Дорога смотрит прямо в автобус, прищурившись против ветра.
Косули, переминаясь на тонких нерусских ножках,
Волки, кусая себя в лопатку,
Ёлки, передёргивая бровями, —
Стоят здесь веками, ждут своего утра,
Когда можно будет хлынуть на площади и перекрёстки,
Затоптать копытцами, замести хвостами, затопить ветвями
Страшные, движущиеся, звучащие блёстки,
Вылизать кровь, зализать раны,
Забыть, забыться.

Когда дождутся,
Подстриженный ровно шиповник будет смотреться немного странно.


Дождь и ветер внутри и снаружи

Люди внутри, а Бог снаружи,
Кому из них хуже?
Вся Наружа дождём изрезана на серые полосы.
Он один, заглядывает в окна,
Синие кошки сужают ему навстречу глаза
(Они не видят его),
Дождя торопливые змейки,
Как волосы.
Кто кому эту игру навязал?
Он идёт переулками Наружи,
В Его карманах бренчит последняя мелочь, сдача столетий
(иногда заходит всё-таки в чей-то дом, не знаю, какие находит лазейки,
вешает мокрый плащ в прихожей, пьёт молоко, засыпает.
Тогда хозяин на цыпочках подходит к плащу, всю ночь эту мелочь считает,
Но, сбившись со счёта, начинает петь и смеяться, а другие безумцы в страхе сползают с кроватей).

Люди снаружи, туда ветер доносит неясные жалобы изнутри.
Бог внутри, в безоконной темнице,
Как в дереве. На ветвях Нутри все птицы
(Он не слышит их, только ветер).
Он ходит в квадратной темнице своей,
Бренчит кандалами столетий,
А птичка какая лазейку найдёт — из ветвей
Чирикнет такое, что прочие птички в страхе слетают с кроватей.


* * *

                  Праздничный зверь, составленный из тиар.

                                                                   Элиас Канетти

Животное из маленьких нот
Льнёт к животному из пустот и длиннот.

Животное из кружков и крючков
Воду заспанную лижет.

Животное из лунных облаков
Скачет на лыжах.

Зверинец, в грудной размещённый клетке,
Собирается-ловится по крупицам:
Какие-то маленькие лошадки
Фыркают в уши большим лисицам.

Там есть зверь, живущий в ночном саду,
Там есть зверь, живущий в чёрном пруду,
Там есть зверь, живущий во льду
И забывший все языки какаду.


Бог, судьба и случай пьют чай с сухариками

бог ставит чашку мимо блюдца (рука в гранёных венах, чайных пятнышках, белых морщинах).
судьба перед зеркалом веселится,
примеряет принесённые случаем лица.
случай роется взглядом в завтрашних женщинах и мужчинах.

«кайрос, хочешь сухарик?» — судьба (прямая спина, милостивая улыбка).

случай хихикает: «да ну его, давай лучше во что-нибудь поиграем».

«ах, — говорит судьба, — опять за рыбу деньги?»

он: «да что ты, рыбка,
«я ж ничего, я же так, горе у меня как раз кончилось, а удачи
«ещё целые кучи.
«хочешь, бросим монетку, кому достанется выигрыш в лотерею:
«вон тому мужику в майке или тому душистому брадобрею?»

«скучно, — говорит судьба случаю. — я бы чаю... скучаю...»

случай размазывает кулаком слюни, слёзы и сопли
(лицо по-балетному тонко):
думает: «вот всегда они так, чуть что, сразу вопли:
а кто просил тебя всюду соваться, сидел бы тихонько»

бог берёт сухарик, подносит ко рту, бросает на блюдце, поднимает снова.
думает: «но ведь бывает же всё спокойно, всё тихо,
«урожай, например, хороший, или вот какой-нибудь моцарт,
«его тоже, конечно, жалко... или вот кто-нибудь так выскажет лихо:
«кто слёз на хлеб свой не ронял? А ведь и правда, ну кто же?
«...или вот мальчик и девочка спят в обнимку
«в плёнке пота счастливые и не знают, что спят над кручей,
«не знают, что им завтра выкинет случай.
«...или вот старушка, всё у неё хорошо, сидит, телевизор смотрит,
«три засушенных поцелуя лежат в шкатулке.»

— роняет слезу на сухарик —

«...да пусть их всё делают, всё, что хотят, что им приятно,
«пока не настанет лихо —
« хоть чужих жён соблазняют, хоть обвешивают на рынке!» —

он глядит на судьбу, как она спокойна, опрятна,
белые руки, на щеках ни морщинки.

«да брось, — говорит судьба (бог думает, как хороша её осанка, её улыбка), —
«ты же знаешь, это одно мгновенье.»

«и правда, какая разница», — подголосок-случай.

бог говорит: «ну, ладно, сыграем,
кому завтра сидеть дома, кому поиграть с людьми».
«нет, — говорит случай, — мы твои повадки знаем,
«завтра моя очередь».


Не о Венеции (2)

Утомлённые цикады падают с деревьев,
Молкнет Адриатика, стынет смятый воздух.
Мелькнули столетья между этой ночью и «верь я в...».
Холода край остаётся за круглым морем Гипербореев,
Цикада-Каренина бросается под ноги, не в силах осилить молчанье.

С утра воет в волнах мускулистый дурак,
Страшно чужое безумье: его выловят, увезут в белой машине,
На него смотрят, смеясь, женщины в прозрачных платках
На непроницаемых бёдрах.
Уж лучше цикады, чем немолчное это мычанье.

Ложноцвет южной ночи выглядит как настоящий,
В траве притаились змеи, ежи, скорпионы,
Верь я в нежную песню цикад, не знай я, что заводят они граммофоны,
А сами давно уже спят,
Я ушла бы в тяжёлые волны, как умолкший наконец-то дурак.

Да вот беда, говорю я, запрут, поймают...
...На другом берегу Адриатики выпуклой, полой, покатой
Безумцы привольно гуляют.
В Венеции старой, горбатой,
Я слышала их бормотанье, повторённое падшей цикадой.

Усмирённый дурак,
Окружённый белой тихой пронизанной солнцем палатой,
Улыбается страшному миру,
Мускулистая грудь мерно дышит.
Ёж съел скорпиона, цикады застрекотали, море опало как тесто.


  предыдущий автор  .  к содержанию  .  следующий автор  

Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service