Из цикла «Алеф-бейт»

АЛЕФ

По наклонной — ух! — плоскости слева направо
Гулко катимся вниз, нашей партии Слава
Задолжал пять рублей с предпоследней получки,
А с последней десятку, сказал он: «До ручки
Надоело, обрыдло... Зловонная яма
Перед нами отверзлась. Не Слава я — Зяма.
Тридцать лет забывалось прекрасное имя,
Я теперь возвращаюсь, я вновь со своими
Стариками родниться хочу, я не лишний,
Да услышит молитву баал-тшувы Всевышний!»
Мир вверху, мир внизу, вот и мы на качели
Забираемся, всё, ни лазейки, ни щели
Не осталось для совести. Всё. Выбираем
Равновесие между геенной и раем.

ХЭЙ

Вот гортань — как свободно движенье воздушной послушной струи,
Превращаемой в звуки речные, как будто бы руки твои
Соскользнули легко с раскалённого бешеной ночью плеча,
Водопаду сродни, что гортанные песни на камнях журча,
Исчезает в долине, в песке и траве, обращаясь рекой,
Так и руки твои, так и звуки, сулящие вечный покой.
О, свобода какая, о сила дыханья! Попав в унисон,
Так и рвутся на волю стихи вместе с теми, что плёл Аронзон.
Кто нашёл эту щёлочку, ход из утробы в рифмованный мир?
Кто плывёт по траве, толщину ощущая зелёных рапир?
Кто стихами наполнил с плеча убежавшие руки твои?
Вот гортань — и свободно скольженье воздушной горячей струи.

КОФ

Шаткий шалашик построим с просветами в крыше,
Чтобы увидел Господь, чтобы Всевышний услышал
Наши стихи, разговоры, робкую завязь учёбы,
В северном климате выросшей скромно под соснами. Чтобы
Буквы структуру заметить — нет никакой перемычки.
Как хорошо под ногами гриб иудейский — лисички —
Вдруг обнаружить у самой кромки песчаной, дорожной.
Целый кагал, поселенье. Не наступи, осторожно!

Из цикла «Опыты резервистской службы»

* * *

Я уснул на посту. Безобразие просто.
Мне приснилась Эстония-тюня,
Остров Кихну, зелёное пиво и
Дохлая рыба на досках. Шестого июня
На мопеде старушка, как чёрт полосатый народный,
К промтоварному центру в траве потемневшему скачет.
Там секаторы чёрные в масле, и пьяница Лийв
Представляет советскую власть, но не верит в удачу.
И ни слова по-русски! Так вот где закопан барбос!
Вот где недра поэзии, блин, и её уголок медицинский.
А на остров похмельный я будущим летом вернусь...
Так и сплю на посту. Ни ку-ку. Клаус Кински
Не пугает меня ни оторванным ухом, ни сном
С пятизубым кастетом, ни светом за сопкой, ни свистом.
Заместитель сержанта ни в чём не ущучит меня.
О, искусство великое — быть при луне похуистом.
Может быть, послезавтра поедем на сутки домой.
Будет дуло в автобусе трогать колени у сучки...
Но, пожалуй, про это не надо показывать сон,
Ибо здесь не сбываются сны. На ажурной колючке,
На заборчике жидком, потомке ужа и ежа,
Пляшет кукла ночная и крыльями вертит, гангрена.
Всё давно развернулось, и сдвинута с места луна.
Покурить (это тоже нельзя) — и постов перемена.

* * *

Да уж, Гаврила Романыч, птицы твоей, снегиря,
В наших краях оперенье — редкость такая... А зря!
Впрочем, логично, что звуки вражеских голеньких флейт
Рёвом своим заглушает Зигмунд Шомронович Фрейд.
К маме эдиповой нежной будешь ты послан в поход
Потный и в полном прикиде — каска, винтовка, эфод.
Песни военные, кстати, тоже иначе звучат.
Ибо и смерть тут другая. Тянется из-за плеча,
Но без косы, без хронометра, etc. без особых примет.
С ней, некурносой, флиртуем. С ней, ненаглядной, на свет
Близких селений взираем. Топаем древним путём
Через Себастию в Наблус. Так и не вспомним о том,
Что барабан был когда-то, флейта и бедный снегирь.
Камнем по кумполу — здрасьте, — вот и упал поводырь.
Вот и пестреют цветочки с именем злым маккавей.
Впрочем, их ночью не видно. Тоже логично. Так бей,
Бей, суррогат барабана, флейты подобье, свисти!
Нет ничего за холмами, что не могло бы свести
Тридцатилетних подростков с белого в пятнах ума...
Да уж, Гаврила Романыч, — тьма палестинская, тьма.

ИЗАБЕЛЛА

                                    ...сорт позднего периода созревания, получившийся в результате
                                    естественной гибридизации между видами Лабруска и Винифера.
                                    ...Из данного сорта готовят посредственные красные столовые вина:
                                    малоспиртуозные, слабоокрашенные, с характерным земляничным
                                    привкусом, малостойкие (быстро стареют и теряют окраску).

                                                                                                                    <http://ad.cooking.ru>

Говорил пророк

Говорил пророк: «Запомни, сын Омри, царь шомронский Ахав,
Славные ханаанские овчарки, хвостами репейными помахав
Ангелам и всему, что выше, будут лизать твою пыльную кровь
На поле Навота. Кто-то уже прополол виноградники, а ты готовь
Площадку для танца шершавого языка. Вот и место для смерти есть
Под кислой кисточкой изреельской. Запиши, запомни, сие не месть,
А за грехи воздаяние. Объясни это своей придурошной Изэвэл,
Она же Изабель, Езавель — хрен один... Жаль, что ты раньше не овдовел.
Так вот, объясни цидонянке, что хоть характер её и крут
(На пару с бёдрами), но и её однажды собаки сожрут.
Ступни, череп да кисти — вот и всё, что оставят от той
Изавели, потому что ангел смерти* — вот кто в натуре крутой.
Что дочь Этабаала? Малахамойвес** круче, чем Microsoft Word,
Хранящая этот текст, потому что он выведет новый безумный сорт
Чёрной ягоды на лозе того, чьё имя было изреельтянин Навот.
Запомни, Ахав сын Омри, так и будет. Вот преступлений свод,
Совершённых тобой и твоей этой стервой. Пахнет уже не тюрьмой
Первой, второй, третьей, четвёртой, пятой, шестой, седьмой,
Восьмой, девятой, десятой заповедей нарушение. Ладно, не ссы —
Прекратятся скоро твои грехи, и кровь твою вылижут псы
На поле Навота. А бабу твою разорвут на клочки, на куски.
Теперь иди, сын Омри, пеплом себя посыпай, пальцы кусай от тоски».

* Ангел смерти — Малахамойвес.
** Малахамойвес — ангел смерти.

Говорил Навот

Говорил Навот: «Эх, свалить бы туда, где всё покажется раем,
В Иудею свинтить бы, в горы, в город Ерушалаим.
Ведь никогда не видел Храм на закате. Долькой глаза,
Срезом зрения взглянуть бы на первосвященника Иохаза!..
На то, как ладно пояс к нагруднику золотому подогнан.
Вот выходит во внутренний двор в штанишках коротеньких коган.
Одежда его из шерсти индиго на всякие штуки богата:
Зототые звоночки, гранаты... А на груди, на гранях агата,
Изумруда, рубина, топаза, сапфира, яшмы, оникса, аметиста,
Бирюзы, хризолита, алмаза, а также опала живут лучисто
Имена Авраамовых внуков. Эх, наверное, не пожалею
Умом пострадать ради тайны устройства такого дисплея,
На котором ответы вспыхивают драгоценным боком
Под воздействием внутрипервосвященного тока...
А ещё говорят, что в карман между тканями вложен
С шестью дюжинами букв имени одного клочок кожи.
Я бы прилежно учил основы этой механики. Но вот обида:
Неоднократно я слышал, что после смерти царя Давида
Святые одежды Арона, включая нагрудник, никто ни разу
Не видел. И я никогда не увижу первосвященника Иохаза.
Ибо останусь здесь, на земельном участке предков Навота,
Следуя закону из Пятикнижия о наследстве. И если кто-то
Пожелает купить виноградник, то разведу сокрушённо ладони
В знак бессилия. С надеждой, что кто-то меня правильно понял
И к погребам, к огороду, дому, саду, к бутылям в сарае
Не будет рваться. Как и я уже не стремлюсь в Иудею
и не мечтаю об интегральном рае».

Говорила Изавель

Говорила Изавель: «Ну, здравствуй, косматый скиталец.
Лучше, чем гадости каркать, расскажи мне про палец,
Про перст, ковыряющий истину ни шатко ни валко...
Правда ли, что «палец» корень имеет общий со словом «палка»?
Если так, то ковырять удобнее. А правда ли, что набралось
Много таких словечек с корнем одним. К примеру, «фалос» —
Ведь того же поля ягодка. Ну, так истина, небось, стонет и воет.
Очень хорошо её понимаю и ещё одно изваяние золотое
В виде этого корня поставлю во славу любимой богини
Ашеры, то есть Астарты, то есть Иштар. Да пусть не покинет
Она, четырехгрудая, холмы поганого израильского анклава.
Давай, пророк, надрывай свои силы, кликушествуй. Браво!
А всё равно Ахав дом построит из нежной слоновой кости,
Испещрённой именами Пидрай, Талай и Арцай*. От злости
Тряси бородой — по барабану мне! Вот сейчас сладкий мальчик,
Подобный любимому сорту длинных ягодок «дамский пальчик»,
По имени Йейу придёт, чтобы убить меня. А я насиню очи
И волосы перед смертью золотой гадюкой украшу, ибо очень
(Тебе не понять) хочу разложиться на поле, отобранном у Навота,
Удобрением стать идеальным для этого бесплодного болота,
И кровью, перегнившей в сок виноградный, следовать Йероваму,
Заставлять потомков твоих забывать и Б-га, и папу, и маму
Ради дружбы народов под дубравной сенью плодородной Ашеры
И ваалова фала, ради свободы от вашей мрачной, унылой веры...»

* Пидрай, Талай и Арцай — дочери Баала (Ваала, Балу).

Говорил Йейу

Говорил Йейу: «Ахав служил Баалу вяло и мало,
А Йейу будет служить столбообразному Баалу
Усердно и много. В сторону отойдите, ревнители Б-га,
Из-за холма взирайте на смысл «усердно и много»,
А это значит, что острие меча собравшиеся в зале
Дворца культуры имени Дагона никак не ждали,
Но непременно получат. А болванов бааловых из асбеста,
Дерева, меди, глины — в труху перемелем. Отхожее место
Организуем на месте мерзопакостной цидонской ниши,
Где главный идол сидел. Вот на что помазал меня Элиша,
Вылив елей рукой отрока на нарождающиеся седины.
Грядёт укрепление монотеизма! Не всё ли равно и едино,
Кто отомстит дому охуевшего Ахава за кровь пророков?
Ну, Йейу, так Йейу. Управлюсь. Тут не сложно: око за око,
И так далее... Но, стараясь блюсти приличия крохи, кусочки,
Ведь хотел же предать земле тело царской цидонской дочки.
Увы, не нашли мы трупак из окошка выброшенной Изавели —
Как известно, его со всех сторон хорошо собаки подъели.
Как говорил Тишбиянин, так и стало, но я до конца не верю,
Что эту гадость крашеную могли на вкус попробовать звери...
Мне — не судить, мне вершить — мечом или с помощью лука.
У Ахава одних сыновей — семь десятков, а сколько внуков?
А жрецы и вельможи? Рефлексировать только мне не хватало!
Ей-ей, Йейу усердно и много (не то что Ахав!) служит Баалу...»

Говорил Ахав

Говорил Ахав: «Двадцать два года царствовал в Шомроне Ахав,
Пока не сбылись пророчества. Шелудивые псы — гав-гав! —
Не устрашились мальчиков с медными прутьями розг
И кинулись к колеснице, кровь слизнули с неё и мозг.
Так вернулся на поле Навота строительный материал
Для выведения новой культуры. О, деревянный Баал,
Ты стареешь, но до сих пор я готов искренне биться лбом
О колено твоё. О, Ашера дубовая! Верным твоим рабом
Был Ахав. Но теперь концепция изменилась. Я немного убит,
И нелестная летопись сохранит обо мне столько-то бит
Информации об идолопоклонничестве откровенном моём,
О том, как не слушался старших... Повозку мою в водоём
Городской опускают воины для омовения, драным собакам дав
Вылизать то, чем стал после битвы на Гиладских высотах Ахав.
Как мне в таком состоянии сохранить прежний беспечный дух?
Сомневаться я начал в тебе, дорогой Баал-Звув, Повелитель Мух.
И в тебе, Ашера сисястая, в честь которой посажено двести дубрав.
А тебя, Изавель, как и прежде, не любит, но хочет Ахав.
Спасибо тебе за то, что ляжем на поле Навота навозом вдвоём,
На века мы сольёмся в экстазе мичуринском, так и дойдём
До результата, о коем не мыслил Лабруск, не мечтал Винифер,
До перегонки имён знаменитых из высших, но внутренних сфер».

Говорил М. Король

Говорил М. Король, такой из предместий Ерусалима поэт:
«Длинной строкой любимой соединю себя и этот сюжет.
Всю тревогу свою, зуд внутри позвонков, разного сорта боль,
Сладость гадких предчувствий перекачаю в героев. Изволь,
Изавель, не спорить — своё, ох, получишь. Не знаю, созерцаю ли я
Или просто со всеми там умираю. Даже пророк Илия
Вряд ли знает ответ. Он устал от шомронских интриг.
Заходи, отдохни, сосед. Под сенью гранатов и фиг
На участке моём, не Навота, раздавим с тобой под луной
Тот культурный нарыв, трансфизический выпустим гной.
О костях служанки Астарты память мы разотрём в астральную пыль,
Уничтожив вдвоём Изабеллы в два литра бутыль.
Это тебе, Илюха, слабая компенсация за поганое то вино,
Что в пасхальную ночь погружаем в отдельный бокал, как звено
В цепочке надежды на твой не уловленный оком визит...
Наливать или ёмкость пустим по кругу? Чем же грозит
Хулиганство моё с виноградом и длинным стихом?
На вопросы такие не будет ответа — умчался верхом
На лошадке горящей любимый народами древний пророк
На последнее небо. Пойду, подтяну ослабевший шнурок
Между страхом по имени «против» и страхом по имени «за»,
На котором повесится завтра и в смерти живая лоза».