МАРТ В ПРЕДМЕСТЬЕСерый проулок. Клочья травы на обочине. Солнце в свежей листве, словно раненый лось, расшибает сплетённые корни. Его хрип — маяк для идущих по следу. Для натасканной своры собак в просеке кружится шмель, просыпается между ветвями, в прорывках. Его жало в разодранном горле быстрее свинца — ни пыль, ни свинец. * * *
Листва, озарённая солнцем. Ты — грек. Жёлтое, жёлтое, жёлтое — кричит южная птица. Яннис Рицос Вот он, интенсивный жёлтый цвет, как на полотнах Ван Гога. Его отблески всюду — стены, паркет, плитки кафеля над подоконником. Медсёстры, похожие на монашек, в больничных сутанах разносят подарки. Муниципалитет определил гуманитарную помощь инвалидам детства. Рядом — будни южного порта. Ветер мечется по переулкам, солнце льётся на разбитые стёкла, школьный мяч бьёт по чугунным плитам двора. Мальчик, подперев ладонью щёку, мечтает поменять себе родину — ни глухих переулков, ни этих осколков, ни даже девчоночьих кос над партой — только цвет, интенсивный жёлтый цвет. Он гудит в парусах. Одинокое судно, ослеплённое солнцем, без надежды на выигрыш преследует ледяное течение, уходящее за горизонт. Но Лули, милая Лули — её только жаль. Она будет ждать, вышивая тоненький пояс для брата. Склонясь над перилами, слушать медленный шаг в колодце парадного. Вечером в каждом облаке, заслонившем солнечный диск, видеть радужный парус, воздушный поцелуй, приветственный взмах руки — всё яснее, всё отчётливее, совсем близко — вот он, интенсивный жёлтый цвет, расплескавшийся над больничной палатой. Весь солнечный купол для неё теперь брат, только её брат, обнимающий тихо за плечи — и встречам не будет конца. Серый диск восходящего солнца освещает долину. Хриплая флейта пересекает холмы. Можешь не возвращаться. ОТВЕТ
Господь мой, твоё чрево пространней, чем купол небес. Ты меня укрепляешь в совете и доле. Твои эмиссары, наследуя отсвет предвиденья век от века, меня окружили заботой, покамест одна, как слепец, совмещаю наощупь долги моих прошлых обетов. Под непрочным усилием снискали они Твоё благоденствие. Впечатанный в двери Твои мой ответ, уцелевший средь славы Твоих оглашенных, ко мне возвращён, чтобы вновь обнаружить былое ручательство на спалённых путях. Неизбывен их крест, не прервётся Тобой отворённая вена, и золотая секира не устанет преследовать рану — безудержно, втуне, как с губ моих тают дары обещанной в детстве смоковницы. МУЛЕТА
Одна, среди роз и тщеты, обжигаясь о призрачный провод над заботой и небом. Крылья матери под моими ногами истлели, как веки её, почерневшие от страданий и слёз, бесполезные в жалкой стезе, бессменные над своей позолотой, освятившие путь мой... Так гибнут в расцвете своих обещаний и трепета маковки рдеющих маков, затвердевшие в ветре и солнце, и ты спасена между ними. В эпоху обетов и битв ненасытная преданность проникала твой хлеб, и, высоким копьём обагрённый, в твоих волосах безутешный советчик очерчивал род твой — безмолвно. Во вражеском стане склоняешь ты сердце своё над чужими опорами — в смирении. Ведая мой несгораемый путь, ты чтишь его выбор, что отнят в безвинность и свет и затем поднесён как премудрость. Спасённая, в долгом пути среди новых бессмертных, чей гнев не пройдёт твою жертвенность, ты мной уязвима — так близко, как юность твоя, что растерзана дикой планетой, и крест от твоей несвершённости ломит и ломит мне плечи. ПОТОК
В испепелённом сердце крепнет зной. Ему порукой свет из глубины. Он очертил над гаванью вершины, где жар — неисчерпаем. В тонкий пласт спрессован каждый блик. И мощь ветров прокладывает путь и утихает под моей ладонью, и ещё яснее согбенное плечо среди даров там, на чужбине рода. За хрупким бортом серебристый след прокалывает кромку горизонта. Здесь — ответ. Ярок, до крепчайшей боли, готов разжать кулак для горстки и питья. Выткан в его основе труд, и гнев, и срок — к нему стремятся реки. Я вхожу в поток.
|