Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
Антологии
TOP 10
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи


Инициативы
Антологии
Журналы
Газеты
Премии
Русофония
Фестивали

Литературные проекты

Освобождённый Улисс

Современная русская поэзия за пределами России напечатать
  предыдущий автор  .  к содержанию  .  следующий автор  
Наталья Горбаневская

* * *

У фонтана с фигурой архангела,
где пострижен народ полунаголо,
где бесформенный шпик из охранки
наркомана берёт ин флагранти,

где под небом, не вытканным ветками,
всё уставлено мотоциклетками
и не прячутся нежные ласки
ни от сглазу, ни от огласки,

— ровно там, только в тёмную, позднюю,
и не в нынешний зной, а в морозную
ночь нечаянно затевалось
то, что после куда-то девалось.


* * *

Я пишу письмо, но не в дальний век,
а туда, где подать рукой,
где в скалистый брег ударяет ветр,
но и ветер, и берег другой.

Я пишу тебе, но не знаю, кто
ты, и скоро забуду, кто я.
Дважды в тот же рукав не надеть пальто,
не испить воды из ручья,

по которому пеленой мазут
расплывается в океан,
над которым стоит, раздет и разут,
то ли бакен, то ли башенный кран.


* * *

Это пето на заре
завтрашнего утра,
на затоптанной золе
от любви как будто.

Это пето с холодком,
будто бы нетрудно
разжигать костёр тайком,
а топтать прилюдно.

Это пето кое-как,
не стараясь чище,
словно жизнь была пустяк,
а не пепелище.


* * *

                                        A.Б.

Видно, пора
до того добираться предела,
где воск на флейте
и ноты в конверте.
На флиппера,
в которые я сыграть не успела,
слёзы пролейте
по моей смерти.

Но, расстеля
ту же скатёрку, садитесь за ужин
— я всем прощаю,
всем завещаю
звон хрусталя
расколовшихся льдинок на луже,
стол со свечами,
выклик «С вещами»,

краешек кромки
пруда в Тимирязевском парке,
крохотку неба
над озером Нево,
гипса обломки
от Дионисьевской арки,
корочку хлеба,
щепотку гнева,

каплю росы
на трилистнике четверолистом,
каплю веселья,
каплю везенья,
пенье осы
над сосною на севере мглистом...
И до свиданья,
до воскресенья.


* * *

Как сладко, и сонно, и весело жить,
когда разрывается Паркина нить
и ты подлетаешь, как мяч,
в хрустальный, распахнутый купол небес,
где ангел с цевницею наперевес
радушно прикажет: «Не плачь».


* * *

Выгоревшей, выцветшей, скомканной любови
даже и не дышит бедная душа.
Просто денег отодрать старые обои
и оклеить новыми нету ни гроша.

Кого не ждёшь — приходит, а зачем?
Равно бессмысленно: не ждать и не не ждать.
Равно не значат ничего ничей
приход и чей-то неприход. Скрипит наждак,

сводя концы с концами. Зачищай
вчерашний день и послезавтрашнюю ночь,
в полсуточных вылавливая щах
и дух, и гущу. Знаешь, по тарелке нож

не так мучительно скрежещет, как
глухой, несмазанный подшипник нелюбви,
и сумрак рыж, и ржав полночный мрак,
и губы сини заржавелые в крови.


Из цикла «На чём заложен кленовый лист»

От лености обвиснет потолок,
и паутина, пылью обрастая,
засушит прошлогодних мёртвых мух,
и голову повесит молоток,
гвоздей невбитых разбежится стая,
но, главное, ни в мыслях и ни вслух
не вспоминай, как был когда-то зво́нок
труд поутру, как был когда-то склян
лёд на пруду, прорезанный коньками,
не говори, как сказочный ребёнок,
что кто-то гол, мохнат и обезьян,
ведь всё равно и ловкими руками
не выпрямить, что сделал Он кривым,
и, значит, опускаем руки, мудро
твердя: «Всё это суета сует
и всяческая...» — и пока твердим,
сидим впотьмах, хотя настало утро,
хотя в окне зажёгся белый свет.


* * *

Какая-никакая — а я.
И строчка убегая — моя.

Не очередь отточий строча,
я как гранатомётчик — сплеча

живу, дышу, надеюсь, на день
вперёд не заглядевшись. Надень

стихи мои, как шарфик, на грудь.
А станет завтра жарче — забудь.


* * *

В далёком давнем далеке,
но не лишённом смысла,
в том городе, на той реке,
чьё имя... но не Висла,

а — Влага вроде бы, в руке
моей моя повисла
судьба, слезою на щеке,
дугою коромысла,

осою, в марлевом сачке
на том жужжащей языке,
в котором смысла нету,
который больше не язык,
а заунывный ультразвук,
просверливая ланиту.


* * *

Надоевши разумное сеять,
сев на землю, картуз протяня,
запоёт Николай Алексеич
про себя, про тебя, про меня.

Под ленивую эту погудку,
под мотивчик, затёртый до дыр,
ты проснёшься, как будто побудку
для тебя приказал командир.

Встань, умойся, а там постановишь,
ухмыляться ли, волком ли выть,
ибо сказано верно в основе ж:
выдь куда-нибудь, главное — выдь.


Из цикла «Новые восьмистишия»

По дорожке, усыпанной гравием,
с чистой душой
отошед к селениям праведных,
да не дошёл.

Оглянулся на землю грешную
да так и стал
и вдохнуть свою душу прежнюю
поднёс к устам.

*

Обойдя и круго́м и кру́гом,
где стояла вчерашняя ты,
возвращаться на тот же угол,
тот же крест долготы-широты.

Где недетские сороковые,
а как дети ревут ревмя,
бо им накостыляли по вые
ни за что кулаками двумя.

*

Ни за рифмой, ни за славою,
как и прежде, не гонюсь.
Всходит солнце над державою,
и ему не поклонюсь.

Мне ни грамоты, ни ордена,
на заплаты эта честь.
Но позволь мне, Боже, Норвида
«Vade mecum» перевесть.

*

Русский язык
потерял инстру́мент,
руки, как бы сами,
о спецовку отирает,
так и не привыкнет,
что Иосиф умер,
шевелит губами,
слёз не утирает.


* * *

Получается, вышла зацепка,
заковыка, иначе говоря.
Не отпустим, говорят, без рецепта,
не столкуемся без словаря.

Как штанину защемила прищепка,
чтобы в спицы не попал матерьял,
так последние остатки решпекта
конь стальной к седоку потерял.

И сквозь небо бельевою верёвкой
след колёс, и незримою бровкой
огороженный Млечный путь.
И полощется, как облак, рубаха,
и луна, как начищенная бляха,
не даёт ни забыться, ни заснуть.


* * *

в эту речь утекающую подобно ручью
я хочу ступать сколько раз захочу

и под ту же самую тень ракит
что бы там ни рассказывал Гераклит

ибо в обе стороны здесь и сейчас
ходят стрелки лучась на звёздных часах

ибо зяблик за облаком греется и
не в одну только реку впадают ручьи

ручеёк ручеёк не ходи на тот чаёк
там чайка живёт тебе чайник обобьёт


* * *

Ты, человек, ты, Божий образ,
ты изобрёл нам всем автобус
(сказать не смею — мне одной).
И я вхожу, я, образ Божий,
со всеми схожий и несхожий,
и предъявляю проездной

как пропуск бормотать невнятно,
кругом французам непонятно,
да и себе понятно ли?
Оставь, оставь маршрут свой косный,
мой першерон шестиколёсный,
и как захочется рули...


* * *

Тук-тук в твоей груди
ничем не знаменит,
от всех укрыть изволь
непрошеную боль,
неторопливый пот,
готовящий в расход.
Струись, эфир, гуди
от пенья Аонид.

Ночной зефир, струи
эфирные масла,
сирень и резеду,
крапиву-лебеду,
предутреннюю дрожь,
и васильки, и рожь.
Ты веришь, что ручьи
река времён спасла?


СТИХИ О РУССКОЙ ПОЭЗИИ

И время звучит, и пространство звучит,
и учит, и мучит, и точит,
и только последнее что-то молчит
просторной строфой многоточий.

В пустые дырявые руки словлю
что ссыплется в них само,
сомну, изорву, искрошу и слеплю
своё звуковое письмо.

Туда, где вода не смывает следа,
где ветер не сдует пепла,
где корочка льда у того пруда
навеки не окрепла.


* * *

И только одного — по возрасту, видать,
а экая была бы благодать
по нашим милым западным Европам
проехаться, как прежде, автостопом,

как прежде: затемно добравшись за кольцо,
зажмурясь от слепящих фар в лицо
и вовсе без надежды уповая,
что вдруг притормозится легковая,

и, простояв, казалось бы, века,
внезапно изловить грузовика...
А прочее я всё здесь испытала:
как с Курского на юг — с Лионского вокзала

в Венецию, Флоренцию и Рим,
но лучше с Северного, где так сладок дым,
— как прежде в Ленинград ночными поездами —
и просыпаться утром в Амстердаме.


* * *

— Спой, светик, не жмись,
не уткнись в стекло,
чёрное от дождя,
жёлтое от фонаря.
— Нет уж, я только жмых,
а масло утекло,
как под дождём лыжня,
как за дождём заря.

Впиталась песня в снег,
снег уплыл в океан,
океан воспарил в облака,
облака пролились в горах,
гора обвалилась в ручей,
ручей заледенел,
и жёлтых клякс ореол
как фонари на льду.


* * *

Зацепляя подолом траву,
не спросясь, чего просит утроба,
проторивши в бурьяне тропу,
не отступишься тучного тропа.

И до той, Покрова-что-на-Рву,
не покатишь коляску, как встарь,
как стакан прижимая ко рту
пожелтевший стенной календарь.


* * *

Я знаю, зачем мне
дана глухота —
чтоб стала ничейною
речь изо рта,

чтоб стало нечаянным
слово из уст,
как если б пил чай
Иоанн Златоуст,

как пламя вдоль просеки,
сбросив тряпьё,
посмотрит и спросит:
«Где жало твоё?»


* * *

Шелушуся, как краска на стенах,
осыпаются дни и недели,
как загар облупается на стегнах,
так и памяти мои облетели.

Перечитываю тупо ту же книгу,
взад листаю страницы журнала,
только помню — удивительно — чернику,
ту, которой никогда не собирала.


* * *

Мне не так уже стала нужна музыка
в чистом виде, но как вспоминание бывшей когда-то,
как за кривою околицей пьяная песнь мужика,
проводившего в армию любимого брата.


* * *

На длинной-длинной-длинной
улице Вожирар
нет ничего интересного,
кроме её длины,
но город чудный, дивный
зыблется по сторонам
в мареве света нерезкого,
каменотёсной волны.

На долгой-долгой-долгой
жизни поставишь крест,
но выйдешь на улицу длинную
и тут же, за крыльцом,
ты оживёшь — не догмой,
а памятью детских мест,
коротенькою Неглинною,
протяжным Бульварным кольцом.


* * *

И весь-то труд — глазеть в окно
автобусов и электричек,
чтобы с мотором заодно
урчал ручей журчащих строчек.

А время, вместо быть пустым,
течёт и полнится журчанием,
как ключ, пробившийся в пустыне,
как луч из туч светлом нечаянным.


* * *

По Петроградской стороне,
по проходным дворам,
двадцать пять лет тому назад
— назад или вперёд? —
а нынче это не родней,
чем Люксембургский сад,
и веницейский тарарам,
и тот ночной полёт

над океаном, по горам
недвижных облаков,
где пыль и даже пыль веков
навеки вмёрзла в лёд,
и двадцать пять минувших лет —
как один миг, как взгляд,
как листопад столетних лип
в неназванной стране...


* * *

Неузримый при свете и
прозреваемый в темноте,
Ты почти междометие
на меже между этим и тем.

Вдох и выдох — зазором ли
продыхаешь кругло́-кругло́
меж морозов узорами
выходящее к свету стекло...

И у круга трамвайного
не сойти мне, а повернуть.
Не оставь, не отдай, не замай меня,
между рельсами тесен мой путь.


ИЗ ПИНДЕМОНТИ

И на ощупь, как полено,
и на вкус
это право, это лево
на диску́рс,

отвоёванное право
сотрясать
бедный воздух невозбранно
и плясать

на открывшемся просторе
площадей,
где вчера в чуме и море
жгли людей.


  предыдущий автор  .  к содержанию  .  следующий автор  

Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service