Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
Антологии
TOP 10
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи
Стихи


Инициативы
Антологии
Журналы
Газеты
Премии
Русофония
Фестивали

Литературные проекты

Освобождённый Улисс

Современная русская поэзия за пределами России напечатать
  предыдущий автор  .  к содержанию  .  следующий автор  
Марина Георгадзе

* * *

Чёрный и бледный, весь в волосах и в коже,
шахматист из страны, страшной своим размером,
говорил с небоскрёбами, пил, как лошадь,
жил на улице, будучи миллионером.
И рыдал, как будто упал из рая,
и смеялся, как будто взлетел из ада.
Говорил: «Я в шахматы не играю,
и вообще, мне ничего не надо».

То ли умер он, то ли выкупил дом в Майами.
Кто-то видел — то ли Медведь, то ли Сева, —
как он шёл по Нью-Йорку: то шёл углами,
словно конь, то наискось, как королева.


Смерть в Нью-Йорке

                                                      Памяти Ю.Д. Кашкарова

Любите крыс и акул. Их никто не любит.
У крыс — дрожащие пальцы.
У акул — улыбчивый рот.
И акулы тоже умрут. Они тоже люди.

Вверх идут нью-йоркские башни.
Дождь вниз идёт.

Человек умирает.
Приливают его "не надо"
 - есть, стирать, надевать, ходить
 - и платить Марии за водку,
чтобы отрадно
расщеплялись мысли.
Уже и так отличить
не умеет ёлку от герцога.
Человек умирает.
Он любил дождь и церковь.
Дождь идёт и в церкви звонят.

В это время учёные крысам хвосты прищемляют
 - "чтоб скорее вас, люди, от смерти спасти", —
                                                                  говорят.


Американцы в Париже

Тошнит дождём химеру-водосток.
Химера-умник вылупил язык
в лицо Парижу.
                               Белый, как носок, Единорог
ластится к Даме; та довольно шепчет "кыш".

Мешая кофе ножечкой от "Я",
закинутой округло на другую,
сидят в кафе изящные друзья
и взбалтывают жизнь свою пустую.

Культуры столько, и её плодов,
что хочется стать вирусом, заплыть
в дремучую какую-нибудь кровь,
залезть в ядро и сном себя забыть.

И посмотреть во сне в твои глаза
и видеть в них не ноты и не строки
— а те длинноволосые леса
и волны, бьющиеся на пороге,

и мускулы большого муравья,
который черeз дюны тащит крошку,
— но только не коленки чёрных "я"
и живших и умерших понарошку.


* * *

Падать, тонуть всё глубже на Юг.
Где лес пушистый ночью мурлычет,
и бьёт электричеством прикасанье
босых ступней к вспотевшему меху.

Потом — туда, где якорь и корни.

Туда, где дрожат на экране волны.

Где дети разводятся на мелководье.

И глубже — где тьма становится светом
и надо китом быть, чтобы осилить.

И ниже — туда, где одни подлодки,
а в них — сумасшедшие и торпеды.

И глубже, выше — снова свобода.
Зрачок сияет, ползают звёзды.
И пальцы пальм, облитые миррой,
бренчат.
                   В полуночном песке буксуя,
бежит Суламифь, зовёт Соломона,
и плещут на мачтах белые стражи.


* * *

                 — Что вы будете делать после смерти? — спросили Черчилля.
                 — Первую тысячу лет я буду рисовать.

Первую тыщу лет ты будешь солить и перчить,
а я буду в мебель кидать свой чёрный метальный ножик.
А за окном на заборах пузатый Черчилль
будет красным мелком рисовать прохожих.

Господи! — отпусти, дай нам делать лажу,
на голове стоять, продавать зубную
пасту; это в жизни надо быть важным
— рисовать, летать и писать стихи врасписную,

а после смерти всё хорошо, красиво.
В белых рубашках чистые дети рая.
Можно лежать на пляже и быть счастливым,
раз в тыщу лет занятье своё меняя.

Не надоест, не станет тошно и скучно,
и на душе — не мрачно, как в чашке с чёрным
кофе, и не удастся себя замучить
ради того, чтоб поэтом быть и актёром.

...первую тыщу лет
                                   Эйнштейн будет держать аптеку
Рабиновича,
                      продавая в ней панацею.
Я иногда поднимаю голову кверху,
чтоб посмотреть, как проходят, тихо белея,
по небу наши жизни, как лев и лодка.
Вон они мы — это ли не утешенье?

Кто там внизу ищет себе решётку
и надрывно летает по дням рожденья?


* * *

Голова небоскрёба в тумане,
будто крепко вчера перепил.
Полисмен с телефоном в кармане
на Бродвее коня осадил.

Мокрый ветер — и дышится жадно,
будто жизни осталось на дне.
Будто в детской коляске обратно
я упущена вверх по горе.

Словно в сказке и в смерти — не жалко
и не страшно включаться в игру.
Так нью-йоркцы выходят из банка,
вспыхнув чёрным плащом на ветру;

так, всё ярче и ярче сияя
и сужаясь, окно за окном
вверх уходят — ещё не до рая,
но уже что-то зная о нём.

И в мультфильм превращается горе,
и становится правдой обман.
Всё, как улицы, падает в море
и уходит, как башни, в туман.


  предыдущий автор  .  к содержанию  .  следующий автор  

Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service