* * *как война с арабами эту страну берёт
за живое за душу горло за всё что есть
так во мне полыхать вовсю начинает лёд
по прошествии тоже восьми с половиной лет
или около этого в среднем какой счёт
если жизнь одна на всех и любовь одна
одинёшенька жалобна истова как месть
и единственна и убийственна как война
я не помнил голос не помнил твоих глаз
я узнал тебя потому что всегда знал
я сказал люблю и не важно в какой раз
потому что тебя и не важно где опоздал
по прошествии чёрт его знает каких лет
по стечении главной леты с живой водой
я встаю убитый стареющий молодой
и пою глаза твои весь твой свет
и чимганский ветер и тот белорусский лес
и одесский берег где тоже встречались мы
а теперь и эти светящиеся холмы
проникают одно в другое наперерез
как войдя в автобус протиснувшись ни усов
сумасшедший смертник хамасовец щурит взгляд
как зрачки двоятся на лицах у пикассо
ещё миг и в один сольются и полетят
и летит на свет по ущелью моё шоссе
и купальщицы ренуара мне шлют знак
и давид и владимир-зеэв и все все все
три товарища пьют довоенный уже коньяк
за неважно какого цвета твои глаза
за мой смертный пьют и даже посмертный бой
за живое за душу личная война за
независимость за остаться самим собой
Пограничное
на краю столицы и значит всему свой край
а теперь уже на границе поскольку пошёл процесс
по холмам струятся отары чужих огней
в тишине заполняя поры ночных небес
эти тысяча и одна ночь а потом дней
за арабских принцесс я спокоен за них да
а у наших иные сказки покой рай
и повсюду повсюду наши туда-сюда
на границе добра и зла и другого зла
на краю последнего города и мечты
осушив до дна улыбаюсь уже дотла
ни луны вокруг ни полиции только ты
и твои стихи от мужского чьего лица
и твоё лицо ботичеллиевских мадонн
или это бог ко мне возвращается
или это рок отлучается за кордон
за границу прожитых в этой и той стране
человеколет моих нечеловеколет
не болит и похоже дело идёт к войне
вот и тело тоже сказало физкультпривет
на границе любови-крови весны-красны
на краю что даже и камень взорвётся рыж
ты стоишь со мною печальная только сны
ты сидишь со мною прощальная а лежишь
ну а миру конечно мир и любая твердь
на свету во тьме подымайся и падай ниц
если жизни нет не имеет значенья смерть
если смерти и предела нет а границ
и твоих ресниц а волос нерассветный дым
вдалеке приснится во сне и сто раз на дню
и когда по новой отстроят ерусалим
и когда я буду свободен и позвоню
* * *
Парк независимости. Фейерверк.
Народное гуляние евреев.
И лысый панк и бородатый клерк
Струят восторг неядовитых спреев. Мой независимый народ объят
Безалкогольной радостью до пят,
Или, скорее даже, до макушек.
И наши чудо-головы легки,
Как эти надувные молотки.
Ударнее не выдумать игрушек. Как долго не стихает людоход,
И хороводы образуя даже.
И пишет мой народ наоборот,
А пляшет, кто его поймёт, куда же. ...На то был вечер, а уже с утра
Машины понесутся на природу,
Где моему любимому народу
Пора мангалы выдать на-гора,
Расслабиться и закусить по ходу. На фоне государственных флажков
Во цвете лет запечатлеет «Кодак»
День независимости шашлыков
От предвоенных сводок.
* * *
боюсь боюсь боюсь бабочек и выровнять заново смысла почти не теряя
уже не по центру а снова от левого края
по новой почти что живые слова повторяя
лишь переставляя
конечно же можно их перерасставить равняя
по левому краю и смысла уже не центруя
а вновь группируя
почти не ушедшего смысла уже не фильтруя
отчасти рифмуя
живое
почти не ушедшего ада ушедшего рая
Ягодное
Меж нами
земляники не случалось.
Она была у каждого отдельно.
Моя — по свежим просекам алела,
но кончилась ещё на первом курсе.
Потом — не помню земляники и в лесах. Была малина. Сладкая и много.
Аж потом прошибало. Всех сортов.
Соседний куст — а вкус совсем другой.
Варенье
вечерами и с утра
варили почти неделю.
За три долгих года
было не съесть ни нам, ни родственникам нашим.
Оно засахарилось и засохло. И только лишь однажды — ежевика.
На берегу прозрачного ущелья,
где колокольчики рассветных птиц
будили нас и вновь соединяли.
Мелодию забыл я сразу, но до сих пор
не сомневаюсь
в единственности и реки, и песни. Последней осенью, в ненужный наш сентябрь
я привозил зачем-то с гор печальных
шиповник, барбарис... Сушил, сушил... Ещё была клубника временами.
По рубль пятьдесят.
|
