Нестоличная литература, , Поэзия и проза регионов России

Саратов


Евгений Заугаров

* * *

Мне все равно, какой сегодня день,
хотя известно, что по гороскопу
он был благоприятным, но, поскольку
я снова вижу собственную тень
и слышу лампы похоронный зуммер,
догадываясь о кончине дня,
я рад, что день не пережил меня,
и рад вдвойне, что я ещё не умер.
Какое счастье чувствовать, что жизнь,
пусть бренная, закончится не скоро,
пусть голосу не вырваться из хора,
как времени — из часовых пружин,
пусть я один, и мне сейчас так плохо,
что моя жизнь единственно чего
достойна — это крика одного,
живущего меж выдоха и вдоха.


* * *

Электропоезд проехал немного дальше,
чем нужно. И здесь, в непривычном месте,
в тени акаций мерно звучало
что-то незнакомое — тихо-тихо.
Пассажиры, рассказывая что-то друг другу,
показывали солнцу себя с разреза.
В солнечных зайчиках грелись руки,
ставшие пятернями на фоне солнца.
А там, за окном, направо, в тени,
отброшенной поездом на остановке,
было почти темно: зелень, умбра.
Птицы крыло, как рука с пилой,
монотонно билось о ржавую бочку,
осторожные глазки каких-то красных
цветов иногда появлялись в чаще.
Все смотрели вперёд. Плакал ребёнок.


* * *

Любовь, что довелось мне испытать
когда-то — лет, наверное, уж десять
назад, а то и более, — была
причиной бесполезной писанины,
опять же — отвращения к себе
и ненависти к людям. Ну и что?
Ведь если бы всё было по-другому:
к примеру, проводил бы я её
до дома, даже если б не хотел
переться в переполненном трамвае
в такую даль, тем более рискуя
обратно возвращаться на своих
двоих... ну, так о чём же я?.. ах, да —
до дома... И она бы мне дала:
я рисовал в своём воображенье
детали вроде звёзд над головой,
безлюдной улицы, её дыханья.
Пусть так, но я соврал бы сам себе,
случись всё так... Ведь знал наверняка,
обманывал себя, куда-то ехал,
о чём-то говорил, чего-то ждал...
Но слава Богу! — он меня избавил
от скуки, порождаемой любовью,
хотя и наградил другою скукой.


* * *

Бесполезными, красивыми вещами
окружу я свою жизнь, насколько хватит
содержимого дырявого кармана,
силы мышечной и слабости сердечной.
Пусть стоят они на пыльном пианино,
пусть тенётами седыми зарастают,
я не буду к ним притрагиваться тряпкой,
буду вечерами любоваться ими.
Для того и существую. Счастье жизни —
это знать, что в мире что-то существует,
покрывается тенётами и пылью,
(это прошлое твоё стихотворенье
закрывается исписанной страницей)
существует вне тебя, гораздо дальше,
может быть, на недоступном расстояньи,
или здесь, на запылённом пианино
с исцарапанною крышкою, откуда
вещи смотрят на твоё существованье.


* * *

Всю жизнь бы я шёл до окна,
не зная того, что я прожил.
Светила бы где-то луна,
роняя задумчиво на
поверхность ушедшего прожелть.
Я шёл бы к окну, как ко дну.
И путь мой, ни много ни мало,
подвластен бы не был уму.
Отчаявшись, я б на луну
взглянул, и меня бы не стало.


* * *

«Смотри, ты видишь синий абажур,
вон там, чуть-чуть левей, под потолком?
Надень очки и обрати вниманье
на маленькие вспышки белизны
вокруг него». «Привидится же спьяну!
Болезнь незакрывающихся глаз.»
«Ну полно, не пугайся, это только
ночные насекомые — жучки,
стрекозы, бабочки, другая мелюзга,
крылатые ночные организмы,
похожие на белые снежинки.
Вообрази, что каждая снежинка
несёт в себе бесплотное подобье
слепого лётчика, который отпустил
штурвал, отдав себя на волю Бога,
и тот его вращает по спирали.
Давно пустуют топливные баки,
заглох мотор, а он ещё летит
в своём миниатюрном синем небе,
и синие глаза его открыты.»
«Признаться, я завидую тому
пилоту, не имеющему плоти.
Поскольку он, в отличье от меня,
имеет за спиною только крылья.
Но как же его выпустил диспетчер?»


* * *

Пора ни о чём не заботиться мне.
Количество свежего воздуха не
уменьшилось. В щель между рамой и за-
навеской по-прежнему смотрит звезда,
лишь ветер её иногда заслоня-
ет листьями чёрных кустов от меня.
Тогда ей, наверное, перестаёт
быть виден мой взгляд, но она не сдаёт
позиций, хотя ей осталось совсем
немного: проходит каких-нибудь семь
коротких часов, и июльская ночь
обычно кончается. Чтобы помочь
звезде не погаснуть, достаточно, в грудь
набрав никотина побольше, заснуть.
И время удобно для этого. Су-
ществует для этого. В пятом часу
окно представляется просто пятном,
виной сему — свет, привлеченный окном,
какой-то зелёный сегодня. Источ-
ник света не виден. Волшебная ночь!


* * *

Положусь на усталость. Она меня не подведёт
и поможет заснуть. Завтра утром другие законы
будут властвовать мной —
                                    надо будет бороться за что-то...
Я не знаю, как мне они осточертели — все эти
постоянные эксперименты, попытки, потуги
на какую-то жизнь: результаты невзрачны, убоги.
Например, рассмотрев повнимательней некий предмет,
обнаруженный мною примерно в четыре утра
(я включил специально для этого лампу), вернее —
я СЕБЯ обнаружил сжимающим этот предмет,
неизвестно каким оказавшийся образом в пальцах, —
я увидел... какую-то дрянь, что-то чёрное — с виду
сгусток грязных волос или даже... стесняюсь сказать.


* * *

В сером-сером городе зажглись
фонари. Ещё не наступил
вечер, а они уже зажглись —
жёлтые, как все на свете солнца,
или фиолетовые, как
море, освещаемое в полночь
вспыхнувшей под облаком зарницей.
В некоторых дальних фонарях
чувствуется близость к городским
звёздам, что появятся позднее,
где-то в полдвенадцатого, если
там, куда смотрю, не будет туч,
смога, дыма, прочих испарений,
что мешают мне смотреть на звёзды,
звёздам же — следить, переливаясь,
за моей пришибленной походкой.
Фонари, как родственники звёзд,
склонны вызывать все те же чувства,
что и звёзды. Если посмотреть
на фонарь вблизи, можно заметить
лампочку с дрожащею спиралью,
либо — галогеновый источник,
бьющийся под кварцевым стеклом:
иногда он жёлт, а иногда
бел до синевы, но чаще — жёлт.
В сером-сером городе зажглись
фонари. Их бледное сиянье
разлилось по улицам, проникло
в подворотни, осветило пьяных,
полилось всё дальше, дальше, дальше...,
заглянуло в тёмные подъезды,
выманив оттуда котофеев...
Кто-то прошептал: «...тепло сегодня,
да и ветер стих, как бы не сглазить,
ночью ожидается гроза».
Кто-то повторил, наверно теле-
визор или радиоприёмник:
«ночью ожида...» и, недокончив
фразу, заморгал зелёным глазом.


* * *

Ночь. Полыхание газа
на кухне. Около часа
или начало второго.
Ни звука. Радиолампы
безмолствуют. Головного
мозга кристалл сжимают
тьмы мохнатые лапы.
Шершавые сигареты.
Ни звука. Собаки лают.
Ночь. Думаю, где-то
без двадцати пяти
три. Я хочу пойти
на железнодорожный мост
осмотреть пути.
Там, между белых рельс,
красных сигнальных ламп —
васильки, васильки.
Поезда поздний рейс,
склады «Саратовснаб» —
глаза мои велики,
будто читаю некий
перечень грузов: изгарь
всякая, фосфор, нефть,
металлопрокат, печные
выломки, якоря, переводы
стрелочные. Ночь — порожний
вагон, загнанный маневровым
тепловозом в тупик. Ночь —
лисьи хвосты за Базарным
Карабулаком. Ночь —
жёлтое в тёмно-синем,
оранжевое в гробовом.
Ночь — первый автобус.
Деньги при выходе. До
подстанции. Остановите.


* * *

И опять мимо мрачных вокзальных строений,
одинаково мрачных и ночью и днём,
где дымы расползаются в северном ветре,
где в течение часа проходит примерно
восемь-девять машин, да и то с тормозным
ярко-красным сигналом, где ты задыха...
задыхаешься, чувствуя дрожь в локтевых
и коленных суставах, что симптоматично
для таких ситуаций... Как руки дрожат!
Третий час. Слава Богу, осталось полпачки...
Как тепло и уютно, наверное, в зданьях,
из которых исходят дымы. В этот час
только дым поднимается в чёрное небо,
да ботинки скользят по пустому шоссе.
Лишь ботинки скользят, лишь дымы уползают
в одинаково чёрное небо, в пустоты
мирового пространства, где звёзды, кометы,
словно окна в огромных ночных поездах:
под колёсами трупы различных животных,
на которые смотрят с мостов фонари,
отражё... преломлённые в лужах мазута.
А в строеньях вокзальных электротепло
поднимает чучмеков с колен. Раздаётся
резкий голос диспетчера: поезд такой-то
прибывает... с хвоста... Находясь на вокзале,
ты пытаешься вспомнить, о чём ты подумал,
помнишь только, что мысль показалась безумной
и похожей на то, что творится вокруг:
например — вот на этот пожарный рукав,
что висит возле двери в мужской туалет,
нет, скорее — на сам разговор в туалете,
где сверчки поднимаются с мокрого пола,
угрожающе выпятив нижнюю челюсть.
В крайнем случае можно сослаться хотя бы
на пустое шоссе, уходящее вдаль,
на шоссе с одиноким ночным пешеходом,
рассуждающим о направлении ветра.


* * *

Связка ключей, забытая на столе,
может пролежать тысячелетие,
прежде чем я вспомню о ней.
Вечер, окружающий эту вещь,
будет достаточно светлым, чтобы,
не включая электрического освещения,
различить её блеск.
Внешний вид этой связки вряд ли
сильно изменится. Я обычно
не обращаю внимания на такие мелочи.







Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service