* * *В час, когда солнце садится на корточки, чтобы добрать земляники и прочих ягод, становится всё неразборчивей шёпот и глуше, как с возрастом — почерк. Почерк ведь тоже звучит — всё отрывистей, резче, и буква бежит предыдущей буквы. И ветер в гривастой игривости никнет и — шёпотом — глуше и гуще. Буква пугается буквы и качества слова, когда прикасаются разные, и замарает, и вытравит начисто разум податливый жёсткими фразами. — Жуткая жёсткость ножа... И удушливый запах акации крáдется в форточку. Почерк и шёпот всё мельче и глуше в час, когда солнце садится на корточки и торопливо и нервно набрасывает будней каракули, меря шагами камеру вечера. Но — понапрасну: считывает, комкает и сжигает. * * *
Но в белый день не мне, не Вам снега залаженно кивали — так охлаждал больной январь затылки душ и наковален. В сугробах нежилась листва, явившись к холоду с повинной. Но как листве, ни мне, ни Вам нельзя сгореть наполовину. Мятежно множили ветра попытки видимых идиллий: прохожих строили в отряд и уводили, уводили... От одиночества легка, едва-едва берёза тлела. Лизали землю облака, иль это небо обмелело? И в чёрном сумраке квартир, И в белом сумраке кварталов на то, чтоб счёты с ним свести, недомоганья не хватало. * * *
И тьмы темниц, и тьма бессилья, и математики туман — в них заплутали дни босые, и самого себя впотьмах отыщешь вряд ли ты, как будто бы — нищ, и свет твой не мерцал... — Как оставлять следы обутым на нежном лезвии творца? Как будто нищенство — обуза, как будто смертность затяжной зимы когда-нибудь пропустит в поля, не виданные мной, в поля нехоженые — мимо подачек, милостынь и льгот. Мы — не из пригорода мира, мы сами — пригород его. Сквозь сгустки вёрст и розни розги — пусти! — сквозь лопнувший висок, — в свой дом на дальнем перекрёстке, от времени наискосок.
|