* * *Для чего живут поэты и поэзия при этом? — чтоб стоять посреди лужи и глядеть на дырку в небе. Воздух пахнет червяками и запрошлогодним снегом, а ручей бежит с-под палки, весь из бельевых прищепок. Языку по вкусу рифма, хоть банальна, но про лето, — в древних стенах новый город скачет с детскою скакалкой, кубарем туман, и солнце сквозь подброшено монетой, о, весна и школьный ужас, о тщета! — зла — человекам. * * *
Куриными лапками ходит береза, где сосны хвостами павлинов метут, коньками фигурными ездят ракиты, ивы ракеты, шутихи про имя. Не все подобрались, не все еще тут. Но вербные тапочки с детства бегут, турецкие туфли с бубенчиком, чьи вы? Чьи ножки по досточке в небо идут? * * *
Вот этот сумрак и синий мел в ладье покойницкой уже имел. Глаза набрякли, давят виски, снег перечиркан, пото́м ни зги. Сырой и тайный в грудь ветерок, и вечно знание, и одинок. На междуречье ночи и дня опять личина знает меня. * * *
Когда осмотришь взором Бога: сугробы, облаками — вниз, что оседают тихим вздохом, и пены корочкою разошлись. Еще не вскрикнули морены, и горы вверх не обнялись, герои мифа разбрелись, — следы в сугроб обыкновенны. * * *
Руина, на руине куст — в сугробе наверху, гостеприимен. О, время — ты опять не виновато, что человеку этот угол пуст. И кладка чудится зеленоватой, где розовый, заместо неба, иней — к заснеженной руине под уклон. И куст смеркается, зарей не опален. * * *
Гнездовья мысли, колтуны — древесное сознанье косно. Вздохни, что разум перенес унылую округу сносно. В галчиных счётах несть числа, и слух костяшками отщелкнут. Безличный свет, из неба сточный, пустые ветки расчесал. * * *
Ну, трещи, трещи, река — ну, дави, дави, мороз! Все окрестные дымы друг от друга тянут врозь, — чьей рукой разведены? В нас играть кому не лень! — восклицает царь Давид, — в Русь бежит, и убелен. * * *
Я лежал под капельницей неба, там юнела из меня ракита, — клювиками в стороны блестела, тишина была — почти ракета. Птиц не слышно: христоцеловались, в ледобег шипела пеной роза, штукатуркой церкви распушались, — вербочками цельны и венозны. Из последней силы я старался кулачишком сердца на: Воскресе! — крашеное шелухою лука, скорлупой оно цеплялось: здесь я! О, Хозяйка неба, — шелухи припаси же мне, егда разлука...
|