* * * Все начинается с маленькой механической улитки, ползущей по краю бездны, образованной огромным столом из почерневшего дерева и рыжим полом, испещренным иероглифической сложности и плотности царапинами, — результат бесконечного разговора ног здешних жильцов и посетителей
улитка, чьи глаза — глаза малюсенького и любопытного человека, ползет не отдыхая, и тихое урчание ее моторчика, похожее на урчание игрушечного будильника, который маленький сорванец прячет за щекой
здесь все замешано на бесконечности разговоров и их сочетании с несложными ритуалами чаепития и движением по комнатам. дети заняты игрой в подражание взрослым, а те вдыхают и выдыхают дым, согреваются чаем и вспоминают отдаленное детство, когда, будучи неразумно малыми, и они не знали сковывающего круга часов, книги, где говорилось о людском боге времени, оставались непрочитанными и не жгли еще пальцы читающих страшными причудами. жизнь представлялась песчаным пляжем с ласковым солнцем, и только чуть позже, настойчиво присмотревшись, становилось ясно, что под ногами не сладкий песок побережья, а скопление микроскопических блестящих шариков, готовых раскатиться в разные стороны, прячась в коробки с чужими игрушками, роняя тебя в бездну, где нет ни мягкого солнца, ни атлантического утра
улитка ползет, и в такт с ее механическим старанием тоненько дребезжит серебряная ложечка в стакане с железнодорожным подстаканником, и на мгновение кажется, что это совмещение стекла и столового серебра транслирует искаженное сопрано радиооперы, не нуждаясь в проводах и злом электричестве
маленькая рамочка дешевого багета, вся в завитках, обхватила и держит портрет маленького мальчика, так грустно зацелованного мухами, что невозможно понять, улыбается он улыбкой ангела или корчит рожицу-гримасу. обхватила и висит неподвижно, чуть криво, но неизменно все свое время ноги в шлепанцах, когда-то бывших женскими, а теперь обрамляющих своими останками полосатые носки, застыли прямо против стены, где завис портрет, словно признак времени в справочнике криминалиста-любителя
голос высок и когда-то принадлежал темпераментной вдове, питавшей необоснованные надежды. я убью его, я уничтожу его своей карающей рукою, всю жизнь я терпела его
не будем пугаться философской громогласности последнего утверждения, прерванного досадным кашлем
не ясно только, относительно кого произнесена пламенная речь, то ли в применение к вяло ползущему таракану, семейства непобедимых, или же к ребенку с неустановленным выражением лица, чей возраст, если судить по отсутствию шва между монолитом стены и фальшивым золотом багета, благодарение пыли, уже не мал и даже, вероятно, превышает возраст стоптанных туфель поворачивая голову и покачивая глазками на тоненьких стебельках, непонятной божьей причуде, улитка по-игрушечному весело откликается на свист и гудение побитого чайника внутренними колокольчиками и торопится дальше, выцарапывая свои впечатления на спрятанных в завитках заплечного дома квадратиках-страницах
чайник надувает щеки, собираясь загудеть, выпуская водяной пар кипятка, но чья-то рука торопливо хватает его и уносит творить чай, или еще куда-нибудь.
временное пристанище бога, случайно обнаруженное в гуляющих часах
а закончилось все тем, что их дверцу заклинило конфетной оберткой, заводной ключик был посеян, и бог, видимо, задохнулся от недостатка пищи, а это место стали обходить стороной даже тараканы
в углу плакал над мышеловкой старый фарфоровый кот, хозяйка роняла в него слезы и монеты своей души, тонкой и невостребованной, замутненной пряными и наполовину придуманными воспоминаниями об усатом солдафоне, забывшем в спешке позорного отступления свою завернутую в целлофан тюбетейку
дым отечества, исходящий из кастрюльки, забытой на плите высоколобой кухни, достиг последней комнаты и разбудил задремавшую хозяйку и растопил хлопья белых слонов, залетевших с приходом зимы в открытую, расхлебяненную форточку
шуршание строчек в сильно помятых газетах и вспоминание предметов, когда-то завернутых в них, — вот и все послеполуденные развлечения, которыми могут хвастать хозяева скучных жизней
часы на стенах заводимы и протираемы от пыли, висящей в воздухе с завидным терпением.
все остается неизменным, и только звук моторчика внутри улитки становится все тише, удаляясь
|
