Из зарослейПриходит весна,
они наслаждаются преступлениями,
которых не совершили. Из окна виден переулок и лицо шофера. Приходит весна,
они кладут на плечи тени улицы,
тени ее животных. Из зарослей никто не выходит навстречу. Лишь ребенок стучит сапогами по стенам домов
и брезжит в рассвете. Приходит лето,
они уверены, что кино снимают и снимают. Чем жарче, чем круглее диск солнца или луны,
чем лицо шофера слаще в размякшем воздухе,
тем больше растет их тревога,
как ребенок, не покидающий улицы,
вплоть до поворота, они смотрят,
никто не выходит из зарослей,
словно интриги плетут и плетут, из зарослей
кто-нибудь покажется в силе и славе,
и странствующий,
одичалый ребенок падет к его ногам. День за днем,
осень в запасе и зима. Они пишут друг другу из укрытий,
что война заканчивается победой,
и рассвет заканчивается завтраком. Звери кричат все сильней на дороге. С толку их сбивает
лицо шофера на пути к зарослям. Тогда они сбрасывают вниз
одежду и выносят из дома вещи. Сержант удивляется: что за черт
дернул их в такое время, когда и так пьяная
женщина раскачивается на его цепи, когда век скоро кончится.
Век и вода в кране. Век
и слабительное их собаки. В зарослях кто-то, может быть,
копошится в эту минуту.
И вот-вот они сразят его
огнем и сталью. Ясная и разумная картина
не может сложиться
из частей их представления. Стекло, облеченное в раму,
становится бесконечным блаженством, и дождь рассыпается в поклонах
и объяснениях насчет любви. В книге написано о зарослях
лишь то, что все не так уж плохо, что сестры и братья не заглянут к ним,
а родители преданы Атлантиде. Бьют часы, и патрульный неземной
пост, как богомол, притаивается в засаде.
Это они хорошо видят в своей норе: как ничтожная часть суши покоряется завоевателю. Они видят рельсы и многое другое.
Из зарослей никто не выходит навстречу. Был бы ты щедр,
как ветер над пустеющим городом,
пустеющим, как дыра, был бы ты ласков,
как торговка цветами,
что лежит на руинах театров, ты потряс бы посохом, отточенным слезами,
и совершил их несовершенное преступление. Ибо улица сужается и тускнеет,
и многое другое предстает их взору и взору их врага. О,если бы он сдался на милость и вышел из дома напротив,
из укрытия, надежней чем их укрытие. В синих ранах, в синих соцветиях вышел
и получил бы в награду песню,
дикую песню розг и проклятий. Он стоял бы нем и глух,
прямо сложив перед собою руки,
устремленные к зарослям. И помог бы делу: мертвый ли,живой или готовый умереть, чтобы кто-то шагнул к нам
из зарослей по его безмятежному лицу.
|
