— Жирная сволочь, — непроизвольно подумала Жанна Ивановна, заметив поднимающегося по лестнице Махалкина.
Тот, увидев ее сапоги, клетчатую юбку, кожаный пояс, поднял голову и, фальшиво улыбаясь, поздоровался.
— Пидар проклятый, — пронеслось в голове у Жанны Ивановны, она глядела прямо перед собой и не отвечала на приветствие. — Пидар, проклятый пидар, — повторяла она в уме до следующего поворота лестницы.
Здесь ее встретили улыбки Лены и Саши, лучших студенток. Их мягкие, спокойные голоса.
— До свидания, Жанна Ивановна.
— До свидания, девочки, — голос ее осел, но звучал тепло. В сумке, она почувствовала, на дне упала бутылка с минеральной водой, как бы не разлилась. Она подняла ее, укрепила видеокассетами, пошла дальше. Немного давило в висках, наверное, менялась погода.

Махалкин поднимался по лестнице. Настроение у него испортилось. Да она же больная, сумасшедшая, — повторял он себе, но это не успокаивало. Наконец, слегка отдуваясь, большой и грузный, он выплыл в залитое солнцем пространство перехода между корпусами. Мягко взглянули на него бархатные глаза проходившего мимо студента:
— Здравствуйте, Сергей Сергеевич.
— Здравствуйте, Максим.
Боже, до чего же он хорош в своих черных джинсах, — Махалкин почти явно усмехнулся своим мыслям и двинулся дальше. Щеки его при каждом шаге чуть вздрагивали.
После лекции к нему подошел долговязый нескладный студент и, сбиваясь, путаясь, постоянно поправляя указательным пальцем очки на переносице, стал спрашивать какую-то ерунду, явно желая сказать что-то совсем другое. Махалкин хотел побыстрее отделаться, но что-то не давало это сделать, и он почти невольно поддерживал разговор, пока не услышал, наконец:
— Ну вообще-то, Сергей Сергеевич, как вы относитесь к тому, что я пишу? — и студент стал вытаскивать из сумки толстую папку своих сочинений.

Она еще стояла в коридоре, попадая ключом в скважину, когда услышала через дверь частые звонки междугороднего. Влетела в комнату, схватилась за трубку, даже не поставив сумки, и, услышав близкий голос Лоры: — Здравствуй, Жанна, — не смогла сразу ответить, и только переведя дыхание, через пару секунд негромко сказала: — Здравствуй.
После ужина решила, что работать сегодня не будет, лучше посмотрит кино. Кассета исчезла в щели видеомагнитофона, на экране сначала замелькала реклама каких-то глупых фильмов, Жанна Ивановна вышла на кухню налить себе еще чаю, вернулась, плюхнулась в кресло, закинула ноги на соседний стул, успев как раз вовремя: огромный черный лайнер входил в гавань какого-то пестрого восточного города.
Фильм был, конечно, заурядным, хотя Шиферман безумно расхваливал его. Жанна Ивановна еще раз скептически подумала о его вкусе: «Жалкий тип, в сущности. Эстетствует в своем убогом мирке и интригует понемножку. Как я от них устала, Боже мой!»

Вечером Махалкин вспомнил о студенте и, поскольку делать ничего не хотелось, достал потрепанную картонную папку, раскрыл ее посередине и стал читать: «...День, когда пассажиры прятались от жары в глубинах, в каютах, где лилась кондиционированная прохлада, завораживал сладчайший джаз, становился, наоборот, временем сна, меняясь ролями с ночью. Сейчас на палубе было пустынно, лишь возле бассейна наблюдалось некоторое оживление. Вчерашняя знакомая Германа загорала в шезлонге: в руке ее была вазочка с мороженым, ноги закинуты на подлокотник соседнего кресла. Она кивнула ему головой, подзывая, и сказала:
— Я устала. Не поможете мне спуститься вниз?
Запах ее духов был почти неприятным».
Махалкин перевернул еще несколько страниц: «Он остановился возле ее двери. Мимо прошествовала старуха в парике, сапогах, клетчатой юбке, подпоясанной кожаным ремнем. Герман сделал вид, что ищет ключ. Наконец старуха повернула за угол, он услышал неторопливое шарканье ее ног по ступеням лестницы и постучал. Ответа не последовало. Он машинально повернул ручку — и окаменел. Лидия, совершенно обнаженная, стояла на четвереньках, лицом к двери. Мерными толчками в такт музыке обрабатывал ее сзади огромный толстый негр, один из тех, что встретились им вчера в ресторане. Глаза его были закрыты, он гнусаво, в величайшем наслаждении, повторял: «О, е. О, е». На низком черном столике перед Лидией возвышался стеклянный фужер с клубничным мороженым. Рядом на ложечке Сергей отчетливо разглядел разрезанную пополам белую внутри ягоду, поднимавшуюся к полуоткрытому рту Лидии. Комнату наполнял смолянистый запах марихуаны.
Но это было еще не все. Слегка приглядевшись к полумраку гостиной, Герман заметил, что на диване у стены развалился другой негр, помоложе. Он тоже был голым, если не считать белых носков. Негр медленно мастурбировал и с любопытством глядел на него. Герман, не осознавая, что делает, зашел. Замок щелкнул за ним».
Дальше страницы лежали не по порядку, Махалкин поневоле остановился.
— Зачем он дал мне это, — вертелся в голове вопрос, — а вдруг это провокация?
Он не представлял отчетливо, в чем его могли обвинить или заподозрить, если бы застигли с этим текстом, но безошибочно чувствовал, что от блеклых страниц исходит какая-то опасность.

Фильм не успел дойти до середины, как Жанна Ивановна почти полностью потеряла нить действия. Виной тому были телефонные звонки, раздававшиеся без конца. Последней позвонила Римма, ее дипломница, попросила разрешения прийти, проконсультироваться. Отказывать было неудобно, тем более что работать с этой студенткой было действительно приятно. Жанна Ивановна поставила чайник, сделала бутерброды и до прихода Риммы успела посмотреть еще немного: герой и героиня сидели в баре, молчали, слушали музыку, смотрели куда-то в пространство, порой встречаясь взглядами с двумя неграми, потягивавшими пиво за углом стойки.
Римма — пунктуальная девочка — пришла ровно через четверть часа, как обещала. Ей и впрямь было бы трудно самой разобраться в сложных поэтических конструкциях Дженнифер Джарвес, увидеть, что каждая ее строчка таит целые ряды намеков, философских подтекстов, заимствований из самых разных культур.
— Вот посмотрите, — Жанна Ивановна дотянулась из своего кресла до полки, взяла томик, раскрыла посередине, перелистала немного и прочитала:

                       И некая странная сила,
                       как подо льдом вода,
                       глядела сквозь светила,
                       глядящие сюда.

— Вода — это женская субстанция в китайской философии, темная, низовая, в определенном смысле. Начало Инь. Небо — верхняя, мужская, энергетическая, начало Ян. Сила воды, — обратите внимание — не сама вода, а как бы ее дух, сущность, совершая космический цикл, возвращается в исходную точку уже свыше. Они меняются местами. Мы видим взаимопроникновение мужских и женских начал, их вечное стремление друг к другу и вечную разделенность, те самые стремление и разделенность, которые определяют все процессы, происходящие в мире.
Римма не успела даже подумать, при чем здесь китайская философия, как была вся захвачена речью Жанны Ивановны. Она слушала, почти в наслаждении, удобно расположившись в углу дивана. Всегда, когда она слушала Жанну Ивановну, приходило это особое чувство и всегда было новым. Римма открыла свою папку, порылась среди листов, достала один и придвинулась поближе, чтобы показать текст. Жанна Ивановна вдруг заметила, как красива рука и нежен цвет лака, покрывающего ногти. Как нежен запах ее духов. Она подняла голову от листа и, встретившись взглядом с расширенным зрачком Риммы, словно бы движущимся к ней в окружении смущенного глаза, замолчала: ход мыслей пресекся. Возникла неловкая пауза.
Спасительно зазвенел телефон. Максим, другой ее дипломник, просился прийти на консультацию. Ей вовсе не хотелось видеть этого самодовольного типа и копаться в его поверхностной работе, но в такой ситуации ничего не оставалось, как согласиться: нельзя было давать Римме каких бы то ни было обещаний. Максим жил неподалеку и должен был появиться вскоре. Жанна Ивановна пошла на кухню и вновь поставила чайник.

Махалкин мастурбировал, лежа в ванной. В воображении возник образ вчерашнего мальчика, которого он встретил на остановке. Махалкин отчетливо видел его яркие, сочные губы, блестящие глаза. Он представлял, как тот медленно расстегивает замок своих черных джинсов, вынимает набухший член и дает его ему в рот. Глубже и глубже. Нежность и сила одновременно. Брызнула сперма, поплыла по воде яичным белком. Махалкин открыл слив и спустил воду.

Видно было, что Максим пришел поболтать и вопросы дипломной работы не очень интересовали его. Подарил Жанне Ивановне цветы — три розовые гвоздики в хрустящей целлофановой обертке, и коробочку шоколадных конфет. Ей почему-то стало немного смешно: «Кутнем, а?» Открыла конфеты, достала из настенного шкафа рюмки, темную бутылочку с вишневым ликером, вручила Максиму: наливайте! Сама разлила чай. Римма покрутила настройку радио, поймала музыку, стало и вправду веселее.
Разговор как-то быстро съехал на тему китайской философии. Максим вдруг некстати ляпнул:
— А вот Сергей Сергеевич говорил нам еще на первом курсе, что у китайцев есть свои трактаты о любви, причем гораздо лучшие, чем «Кама-сутра».
Римма тут же взорвалась:
— О чем еще он мог говорить?
Она знала о неприязни Жанны Ивановны к Махалкину и сама разделяла ее. Жанна Ивановна ответила ей долгим взглядом. Вспомнилось вдруг, как на том же самом месте, где сидела сейчас Римма, сидел когда-то Махалкин — это было его любимое место, — часами болтал о литературе, музыке, своих излюбленных китайцах, читал свои стихи, показывал свои рисунки, дарил их. Когда-то он был ей действительно близким человеком... Максим смутился, покраснел:
— Да я совсем не то хотел сказать...
Гости стали собираться домой. Римма попросила дать ей почитать сборник стихов китайских поэтов. Жанна Ивановна дала. Постояла у порога, пока за ребятами не закроются двери лифта. Села на диван опустошенная. Какую-то смутную угрозу таило в себе будущее, — казалось. Какую? Что она сделала неверно? Не могла понять.
Римма и Максим шли вместе. Римма о чем-то задумалась, молчала.
— Давай зайдем ко мне на чашечку кофе? — вдруг, улыбаясь, спросил Максик.
Он был почти одного роста с ней, а из-за своей худощавости, светлых кудрявых волос и нежного цвета лица казался и вовсе мальчиком. Ей понравилась его улыбка, и она, не раздумывая почти, согласилась. Макс сварил кофе, принес бутылку с остатками коньяка, разлил по рюмкам. Зажег сигарету с марихуаной, затянулся, а потом протянул ей. Она затянулась смолянистым дымом, придвинулась к Максу, положила руку ему на колено, медленно погладила. Ей захотелось почему-то, чтобы сейчас сюда зашел сосед Максима — загорелый, мускулистый брюнет в белых шортах, который встретился им на лестнице, она не запомнила его имени. Макс встал, расстегнул джинсы — мелькнула чернота волос, — вынул член и провел им по ее щеке, губам. Потом крепко взял ее обеими руками за голову:
— Заглатывай.

Жанна Ивановна вылила в свою чашку остатки ликера и медленно, с удовольствием допила его. Заглянула в буфет, увидела там гроздь бананов, достала. Расстегнула юбку свободной рукой, стащила вниз вместе с колготками. Плюхнулась в кресло, очистила самый большой нежно-желтый банан, и, обмазав руку душистой мякотью, стала медленно гладить живот все ниже и ниже.