* * *Манят морок и обман —
Надо ж было так случиться!
Где-то плачет Ленорман —
Ненормальная девица. Где-то бродит Сен-Жермен,
Германн плачет, мрак тревожит,
И невидимый обмен
Что ни день печали множит. Лишь посеял в поле лен —
Глядь — уже Елена рядом,
И два Фридриха стоят —
Кто их знает — что им надо... Бита ль карта, мат иль шах —
Манит нрав Европы кроткий;
И весь день стоит в ушах
Вопль несчастной идиотки.
* * *
как люблю я физику этого мира
и причинно-следственные связи
и наследственный голос говорящий
мне
что я мира сего
соленая уленшпигель говорила в начале самом моей жизни
мать отца моего и следовательно моя бабка
мне
что неисследима мира сего сердцевина
а все то что мы видим и осязаем
как бы по зеленому расплывшаяся
коричневая пуришкевич
* * *
Поплыли линии и пятна,
Вниз по стеклу узор стекал...
Уткнулся в точку ряд зеркал...
Но как
окно нам непонятно! Когда маячит тень в окне
И луч дробится неделимый —
Не пой, пожалуйста, при мне
Про древний Хаос, про родимый. Уйду — пожалуй: начинай!
Давай-валяй... При мне — не надо;
Умолкни... Но не умирай...
Нам Рай велик, но мало Ада. Не смешивай и не развей —
Да не коснется песнь слуха! —
Татарских, русских ли кровей,
Красавица или старуха — Не пой, красавица, заткнись;
Сомкни уста: оставь. Усталость
Нас тянет вниз. Но рвется ввысь,
Что людям музыкой казалось. Свет расслоив, карниз навис...
Пройду, не охая, но глухо
Сквозь Мира дремлющее ухо,
Где наши голоса
слились.
Стихи в честь пана Мечислава
тихо звякнул молоточек
громко оперу поют кто-то острый ножик точит
и вот-вот цветок сорвут тех кто пляшет тех кто плачет
их людове забиют вот таращится тарантул
туловище как таран вот сынок Тараса Бульбы
умирающий от ран вот танцуют тарантеллу
пляшет курица с яйцом ясен лик ликует тело
хорошее дело чем-то звякнул город Краков
на убой везут дворняг «про?шу, пани» — сам в жупане
пляшет краковяк там танцуют тарантеллу
и ликует тело блики на лицах
Цезарь веселится Тадеуш пьян к черту хмель тогда уж
снова в пляс Тадеуш врешь пол
лак в лоск вырос клок
вырван волосок быстро остро пёстро шустро
пол трещит под каблуком потащился Заратустра
за мохнатым пауком будем плакать будем пшекать
и кататься по полам что к чему — не раскумекать
мякоть рвется пополам время стягивает звенья
приспуская стяг пляшут до изнеможенья
танец краковяк время стягивая стяги
выигравших урезонь утюгом разгладь бумаги
где цветочек точит вонь
Аркаша
смерть тяжка ан жить не легче
конь копыто ставит в снег вот ведут Аркашу вешать
а затем что человек можно и за шею
но так оно вернее вся жизнь его мимо
стекла по усам живал на куклима [1]
как будто не сам и звали его не Аркаша простите его
милость Ваша горе ж плакать не велит
пани королева сердко щирое болит
потому что слева то ли моейко ли ва
ейко яичко удалая голова
жчастье ето бтичка
Страшные стихи
Долго думал. После смело
И торжественно изрёк:
— Там, в родных глубинах тела
Зреет смертный пузырёк!... В горле ком; и слёзы, слёзы
Застилают ясный взор;
Но никто его не слышал:
Он был в комнате один. Прежде знали, да забыли,
Кто кого перехитрил...
Это в самом деле были
Очень страшные стихи. Переправа, переправа...
Где проснёмся?... Жизнь ведь сон...
Скоро дунет дядя Слава
В свой блестящий саксофон.
Сон о русской литературе
хлестаков осовел
осоловел
стал соловей
засвистал: ну и что — что их Маршак
самуил?
Я и сам бы мог бы так
самуить ну и что — что их Крылов
сочинил
нас-таки такими не кормят
а крыла — дело такое,
у нас у всякого есть а уж «Илиада», уж «Одиссея»
вот уж точно, брат Пушкин,
моя работа
ей-ей —
фьюить
* * *
Воображенье поражал —
Как лучше: жест? или поступок? —
Проникновения ножа
Меж двух ореховых скорлупок. Не истина! Но и не ложь;
Се — двуединый поединок.
С похрустываньем входит нож
Меж полукруглых половинок. Раздвинутые вхруст края;
Лик лучезарен, взор умилен...
Так входят в недра острия,
Где зреют ядрышки извилин.
Из цикла «Надрывы»
Чудится запах лимона и лавра,
Ночь чуть покачивает головой...
На самое донце плесни мне, Мавра,
Плезиозавра за упокой!...
В комнате темной нету зеркал;
Видно, Мавруша, не усторожили
Глаз полуптичий, щучий оскал
И допотопный треск сухожилий...
Милая Мавра, моя ты Отелла!...
Тело немеет, разрезан лимон...
Я не хотел, да и ты не хотела...
Я — твой единственный Дездемон!
Наша единственная посуда
Брашна выдерживает едва...
Ужин наш скуден; терпим, покуда
Треснули братина и ендова...
О, не перечь мне! Терпим, пока
Череп не спросит серьезно и строго:
«Что ты хотело, Лицо? Пирога?
Холодных закусок? Горячего грога?»
Видишь: на стенках нашей лачужки
Лица единственных наших друзей;
Бубен; сопелки, горшки, погремушки...
Как я прошляпил его, ротозей!...
Не говори мне, что дело-де в шляпе!
В шляпе ли дело? Дует сквозняк...
Или опять я несчастьями запил,
Будто ненастьями Пастернак?...
Право, исправлюсь, и стану хороший
Снова, но снова болит голова...
И как мне тоску по немыслимом прошлом
Горькой настойкой не заливать?!
Так ведь и до утра не наглядимся...
Чего он стоит у нас на столе?
Давай повесим портрет любимца
На стенку, где Пушкин, Бодлер и Рабле!
* * *
Вот квадратное окошко
На четвертом этаже.
Если встать напротив клумбы —
Ничего не разглядишь. Если долго вверх тянуться,
То, на цыпочках привстав,
Станет видно край обоев
И кусочек потолка. Видит око — зуб неймёт:
Ветка вербы, шторка, кошка...
Разве чей-то взгляд мелькнет
По ту сторону окошка... Тем, кто смотрит из окна,
Вид мой глупый портит вид, но
В том окне по временам
И меня бывает видно.
Интересное кино
за окном мелькнуло что-то
мы в кувшинчике сидели
что мелькнуло нам не видно
горло узкое у нас
что мелькнуло нам не видно
нам и эдак хорошо то ли мышка то ли крышка
то ли хвостиком махнула
то ль титаны то ль гиганты
то инкуб а то суккуб
то гиганты то титаны
эмпириокритицизм то ли он и вправду вечный
что-то как-то стало жарко
то ли едем мы куда-то
то ли трещина пошла
то ли едем мы куда-то
то ли едем то ль везут все мелькает да мелькает
хоть тепло а все ж неясно
мы раскокаем кувшинчик
и узнаем что к чему
мы раскокаем кувшинчик
и увидим потолок
мы раскокаем кувшинчик
нас заметят с потолка
мы раскокаем кувшинчик
все мелькает-мельтешит но когда его расколют
греки или домочадцы
старый белочкин орешек
будем мы уже не мы
но когда его заметят
наш орешек грецкий грешный
небный белочкин орешек интересное кино
* * *
то как в старом нашем клубе деревянном
выступала мирового артистка балета
и рассказывала о тяжелой жизни
всех-то всех ну всех артистов балета
в первом ряду сидел я на стуле
и вытаскивал заскорузлым ногтем
к углу глаза присохшую коросту
и копался пятерней давно не мытой
в бороде своей от седины желтой
а артистка балета улыбалась
зал был нами набит до половины
улыбалась она одному мне лишь только
и совсем не походила на артистку
а закончилась творческая встреча
вышел я в фойе — навстречу Марков
много лет не виделся я с другом
и был рад ему необычайно
пригляделся — а это не Марков
а корминская унылая рожа
примелькавшаяся мне каждый день на службе
но настолько пьян был глупый Кормин
что на Маркова сделался похожим
и в тяжелом своем опьяненье
не узнал Кормин мою обрыдлую харю
[1] Жить на куклима на языке уголовников 20-х годов означало "жить по чужим документам".
|
