|
60 Она — блондинка Жуков в белом платье с блестками. Он — вдовец Айзенштадт, сорока семи лет. Предпочитает мальчиков, а если девочек, то в возрасте до двадцати лет, с худенькой попкой. И вдруг, за какие-то несколько часов опьянения, показал, что способен сделать опрометчивый шаг, поддаться губительному увлечению, словно какой-нибудь слюнявый кретин. — Знаешь ли ты, почему женщины в Америке живут дольше, чем мужчины? Они спят по утрам. Я из принципа хочу прожить не меньше, чем американская женщина, — сказал вдовец Айзенштадт, сорока семи лет, снимая майку через ногу и трусы через голову. Прошла неделя с того дня, когда он был убит выстрелом из автомобиля. За это время полиция узнала не так уж много: носатая баба била корытом своего ребенка, а молодая, толстенькая мать терла хорошенькую девочку лицом о кирпичную стену, маленькая собачка, сломав свою тоненькую ножку, валялась на панели, а маленький мальчик ел из плевательницы какую-то гадость. Мне бы притвориться, что я его не заметил, отойти от окна как ни в чем не бывало, выйти через боковую дверь... Губы девушки были красными и соблазнительными, поэтому вдовец Айзенштадт, сорока семи лет, поцеловал их. А потом... Тошнит! Блевать от сучьей жизни, блевать на мифические законы и деревянные деньги, верни им их же гадость, мерзость и мертвечину, чистая грешница, летаргический ангел... Симптомы истерии исчезали один за другим, как по мановению руки. Мой смех снова покорился мне, я мог улыбаться, мог расхохотаться и смолкнуть, когда захочу. Любил я ее страстно, но больше все как-то по грустному. Бывало, прижму ее к себе, смотрю в ее глазенки таким сумашедше-проникновенным взглядом, а она плачет. Складка простыни натирает мне ягодицы, и потом не пора сойти вниз, обслужить клиентов. Когда ты прямо-таки лопаешься от важности, очень трудно идти спать. Время от времени я поднимал голову и читал таблички, чтобы проверить, в нужном ли направлении иду, и тогда мне становилось видно небо. Детектив Бойс очутился в непривычном для себя положении, и что-то оно ему не особенно нравилось. Помню, как он все озирался по сторонам, пока говорил, с видом человека, которому никак не взять в толк, зачем он здесь, но который все же смутно осознает, что совершил ужасную ошибку. Он ее по-прежнему нисколько не волновал как мужчина, но слегка заинтересовал после этого, даже, пожалуй, заинтриговал. Детектив лежал почти совсем голый, с закрытыми глазами, и дрожал. Он был привязан к столу крепкими ремнями, которые глубоко врезались в его вялое тело, обмякшее от безделия и дурных привычек. Какая мерзкая неопределенность. Он начал чувствовать, что очень проголодался. Есть много способов одолевать мучительное Ничто, и один из лучших — фотография. Волосы мои давно от головы отделились. Глаза лежат на стене. Ромашка, куриная слепота и щавель растут там, где и хочется мне увидеть. Возможно ли это? Всю свою жизнь наказывать людей, которые никогда не узнают, что были наказаны? Когда-то это был, должно быть, в самом деле довольно хороший велосипед. Снится он мне всегда с красным трезубцем бога морских пучин и китов, волосы его — зеленые водоросли морских полей, в которых запуталось досадное Солнцелуние. Белотелая женщина — живая флейта. Подуть слегка. Громче. Любая женщина — три дырки. Они сами хотят и деликатности особой не требуется. Оттого он всех и имеет. 61 Ладно, поехали дальше.
Я работал над собой и через полгода совместной жизни был уже убежден в том, что нет ничего более сексуального и сладкого, чем причудливый облик моей жены в момент апофеоза соития. Добавлю, стало быть, лишь несколько следующих замечаний, из коих первое таково, что она была женщина чрезвычайно плоская, в смысле телосложения, разумеется, до такой степени, что я и нынешним вечером задаюсь вопросом, не была ли она скорее мужчиной или, по меньшей мере, гермафродитом. Да, конечно, я выпил, но не так уж много. С веткой в ушах, с парализованными ногами, я вошел в этот дом. Меня встретили оплеухою. И самое главное, им было неизвестно, откуда взялись крупные суммы на банковском счету. Не было такой вещи, перед которой я встал бы в тупик. Одна минута напряжения моего чудовищного ума, и самый сложный вопрос разрешался наипростейшим образом. Я позвоню в полицию, расскажу им, что тут у нас произошло. Мне надоело разглядывать фотографии нагих танцовщиц с острова Бали. Мне надоели четыре деревянные стены будки, где я сидел. Но больше всего мне надоело слушать телефонную болтовню между Пикассо и остальным миром. Призраки давно покинули комнату, солнечные шары взрываются в зеркалах, начинается кухонная какафония: свистящий чайник, перемалывающиеся кофейные зерна, звон чашек и ложек, жирное шипение яичницы с беконом. Только теперь мое одиночество и стало одиночеством в полном смысле слова, и я полюбил его еще сильнее. Я знал, что, в конце концов, ты окажешься под черными колготками мужчиной. По ночам я целовал твои одинокие, холодные ноги и нашептывал кошмары. Вначале стерлось воспоминание об ее глазах, потом об ее удлиненном теле. Дольше всего я старался сохранить воспоминание об ее улыбке, потом, три года назад, стерлось и оно. Женщины с обнаженными спинами и жемчужными ожерельями, которые как будто душили их, покачивали своими прелестными полочками. Я чувствовал, как мое сердце ворочается в груди, словно разъяренное животное. Воздух в гостиной был по-прежнему спертый. Инспектор Уорхол словно ничего этого не чувствовал. Его глаза будто бы все время говорили: пустое все это, пустое — как ни крути. Вслух же он ничего такого не произнес — вслух он то и дело повторял: "Поверь, для тебя это самое подходящее место!" У инспектора подозреваемые, если им и приходится давать показания, могут делать это в удобной обстановке у себя дома, а полицейские чины им подобострастно прислуживают, и тут же находится Пикассо, всегда готовый тактично одернуть Уорхола, если тот все-таки зарвется. Я анестезировал его ударом стула по голове. Скажите, вы не встретили случайно по дороге инспектора полиции? Меня должны арестовать. Беда в том, что он знал о ботанике куда больше меня. Иначе я мог бы задать ему по возвращении несколько каверзных вопросов. Я обратил глаза внутрь себя и увидел Уорхола без брюк. Лежит он в квадратном купе на кровати своей. И приходит к нему новая блондинка. И играют они. Я же сижу на двуногом стуле. Я ненавижу того, кто пытается продать мне любезную иллюзию страсти. Когда есть две почти одинаковых вещи, я теряюсь. В мужчинах много параллельных прямых из геометрии. Геометрию как царицу наук изобрели они же, разглядывая в зеркало свои параллельные линии тел. 62 Настоящий русский писатель? Нет, правда? Потрясающе! Всю жизнь мечтал познакомиться с русским писателем. Потому как все взаимосвязано, в долгом безумии тела, я это чувствую.
Самолет вырулил на площадку и остановился. Из него потекли празднично радостные пассажиры, платья женщин разлетались на морском ветру. Одна дымящаяся головня упала рядом со мной — я плюнул на нее, я высморкался в нее — она вспыхнула и разлетелась в небе тысячью искр. Русский жил, действительно, на широкую ногу. Ему принадлежало два автомобиля — кадиллак-кабриолет и джип с приводом на обе оси. Машины были куплены недавно. Люди, встречая его на улице, шарахались в сторону, и он проходил сквозь толпу, как утюг. Но нельзя же сидеть сложа руки и смотреть, как какие-то люди безнаказанно взбираются по лестницам и ломятся в твой дом. Я тут же позвонила мужу и сказала, что приехала моя подруга по колледжу, и мы хотели поужинать вместе. У него нет возражений? Утренняя сигарета показалась тошнотворной. В легком похмельном страхе я боялась перейти через дорогу, шарахалась от прохожих, а несколько остановок в битком набитом троллейбусе показались вечными. Брюшко мое разлагается со страшной силой — кишит муравьями. Муравьи лезут и туда, где полагается быть губам, расползаются по лицу. Оно печально. Вот так переплет, лишь бы мне — внутри себя — не подкачать. Потому как к старому страданию, вы понимаете, к нему я вроде как привык, да, вроде как. Но к новому, пусть даже и в точности того же происхождения, я еще не успел приспособиться. Никаких воспоминаний: беспощадная, палящая любовь — ни тени, ни уголка, где укрыться, куда отступить. Три года, спрессованные воедино, составляли наше сегодня. Когда музыка смолкла, рядом со мной уселась красивая блондинка, вероятно норвежка. Казалось, ее груди готовы взлететь, а длинные мышцы стройных ног были на ощупь крепкими и горячими. Детектив Уорхол ответил, что, по его сведениям, Бах не только не кормится от журнала, но, наоборот, вкладывает в него свои личные средства. Благодаря той счастливой встрече на улице впоследствии мы стали видеться часто, и продолжалось это несколько месяцев. Просто удивительно, как меняет человека обладание двумястами тысячами фунтов. На нем уже лежала легкая паутина успеха, самоуверенности и самодовольства. Двумя никелерованными пинцетами он аккуратно подцепил отрезанную руку, опустил ее на стеклянную тарелку и облил азотной кислотой. Что до меня, я любил растительность, просто любил. Я даже видел в ней иногда лишнее доказательство существования Бога. Уорхол давно понял, что фотограф не властен смотреть на мир собственными глазами — коварная камера везде и всюду навязывает ему свою волю. Снова я повернул глаза. То же темно-бурое клубится небо. Но уже крысы выползли из нор своих. Фотограф сказал достаточно и уже не представлял интереса для Уорхола. Он был спешно отослан не без великих обещаний. У меня было намерение рассказать обо всем этом, почти что желание, я радовался при мысли, что настанет момент, когда я смогу это сделать. Теперь у меня уже нет больше такого намерения, момент настал, а желание прошло. Есть романы покрытосеменные с косточками внутри себя и есть романы голосемянные с косточками наружу из тел. Хотя сплошное счастье наводит скуку. Так ты несчастлив? 63 Выпивка так объединяет людей, что невозможно понять, кто где. Но вместо того, чтобы удовлетворить это желание, я удовольствовался его рассмотрением, осмелюсь сказать, рассмотрением того, как мало-помалу оно съеживалось, пока окончательно не исчезло, как знаменитая шагреневая кожа. Только гораздо быстрее. Поднимая стакан виски, я заметил, что рука у меня уже не дрожит. Мне с каждым днем все хуже. И каждый, и все человечество с каждым днем все хуже. Мертвое тело, все еще лежащее в городском морге, красноречиво утверждало, что было действительно хуже. Память — это вообще явление странное. Как трудно бывает что-нибудь запомнить и как легко забыть! А то и так бывает: запомнишь одно, а вспомнишь совсем другое. Она была вся как на иголках и ни сидеть, ни разговаривать спокойно уже не могла. Детектив, который отправился на встречу с Блондинкой Жуковым с неизвестным мужчиной, не имел ни какого отношения к делу. Был выбран детектив, который только что завершил расследование ограбления и не привлекался к делу. Мы шли медленно, в суровом молчании. Я вспотел от внутреннего напряжения, точно тащил на буксире крейсер с пробоиной. Я собирался растянуть ожидание на несколько дней, чтобы до последней насладительной капельки испить чашу кануна. Да, мое продвижение заставляло меня все чаще и чаще останавливаться, это было единственное средство продвижения вперед, останавливаться. Ты обещала подарить мне свои картины 2 на 2, где много нянек, русалок с волосатой грудью. Я готов биться об заклад, что любой убийца, дегенерат, алкоголик — лучше и возвышенней среднего человека. А человек неотрывно меня разглядывает — это начинает меня раздражать. Она была оскорблена до глубины души, и я ждал скандала, но тем не менее решил не сдаваться. Она села мне на колени, и глаза ее принялись беззвучно плакать. Детектив Бойс, похоже, из таких, кто не боится, что его примут за гомосексуалиста. А на самом деле как? Если бы я вовремя его настиг, жизнь моя ни за что бы уже не пошла тем курсом, который она взяла. Мы с ним оба в каком-то смысле жертвы давления чужой индивидуальности, оба пользуемся благами в награду за качества, которых не имеем и никогда не будем иметь, оба не оправдали чьих-то расчетов. Не давайте ему меня бросать. Он меня сейчас прирежет. Вы даже не знаете, какая это гнусная старая гадина. Он прищелкнул языком о нёбо, в знак протеста. Я не стану обрисовывать наших поз, характерных — его для него, моей для меня. Он предложил мне сигару, которую я охотно принял и положил в карман, между авторучкой и автоматическим карандашом. Я спокойно сидел на перилах, провожая глазами красные и черные пароходики, и мне даже в голову не приходило думать, как бы это скадрировать для хорошей фотографии, просто меня, неподвижного во времени, уносило куда-то вместе со всем, что существовало вокруг. Замаскируемся под цветочки, и пчелки слетятся. Я тоже был пчелой и летел к цветку, но еще не знал. Я много думал о себе, то есть я часто окину себя взором, закрою глаза, забудусь, и опять все сначала. Не позволит ли она себя сфотографировать? Она самым естественным образом соглашается, расстегивает платье и, продолжая болтать, перегнувшись через балюстраду, с ничего не подозревающими друзьями на нижней террасе, подставляет мне свои ягодицы, дабы я смог сличить свой слепок с запечатленным во плоти оригиналом. 64 Его тонкие жемчужные нити спадают на девственную грудь. Но не стану распространяться об этом эпизоде, ничтожном, в общем и целом, по своей краткости, и столь бедном по своей субстанции. Тут же, едва она прижалась ко мне, я вспомнил другое молодое тело, которое обнимал утром, другой поцелуй. Она как утренний туман, обволокла меня — и заколыхалась, как утренний туман. Казалось, что все горожане, от шести до шестидесяти лет, только и ждали момента, чтобы чиркнуть спичкой, поджечь фитиль и смотреть, заткнув пальцами уши, что произойдет дальше. А кошки? Те просто души во мне не чаяли и каким-то образом сцепившись лапами друг с другом, бежали передо мной. Вот женишься — сам увидишь: половину времени ты будешь бегать и задергивать шторы, если ты, конечно, не хочешь, чтобы вся Америка любовалась тем, как твоя жена одевается и раздевается. Я овладел искусством уличной драки (которую не надо путать с боксом) еще до того, как у меня сменились молочные зубы. Теперь, к счастью для города, я следил за выполнением законов, используя свои кулаки, превосходное зрение и револьвер 38 калибра. Я убил семерых человек, выполняя свой долг полицейского. Я ничего не мог поделать, это говорило вино. Вино, столь долго молчавшее в тесных дубовых бочках и наконец выпущенное на свободу. Полагаю, что никакому другому покойнику не удалось бы так впечатлить собравшихся. И ведь до чего резв и живуч оказался мой разгульный мадридец, а ведь провалялся в склепе мертвецом все лето. Но мысли о самоубийстве не сильно владели мной, уж не помню почему, я полагал, что знаю, но вижу, что нет. У меня есть только мое тело, одинокий человек со своим одиноким телом не может удержать воспоминания, они проходят сквозь него. При этом она то раздевалась, то прекращала, умоляя меня поторопиться с моим собственным туалетом. Я заставил ее встать и подобрал платье. Она машинально оделась. Детектив Уорхол почему-то ощутил досаду. Но ведь мы еще не докатились до того, чтобы автоматически подозревать каждого холостого мужчину за сорок. Мой друг детектив Бойс имел обыкновение язвить по поводу моих "эйфорий". Была у него подлая манера напоминать мне в минуты особенно бурного веселья, что утро я снова встречу в депрессии. Мне для моего клуба нужна шикарная блондинка, бюст сорокового размера. Золотое сердце не слишком высокой пробы и ум наподобие счетной машины. Она бежала и смеялась. Ее длинные, пружинистые ноги взлетали над белесым песком, а тень танцевала рядом, рисуя ей четвертое измерение. Она гордилась своими манерами, своим знанием обхождения. И все говорили, что она очень щедра. И в этой путанице волос — черные глаза, ну такие глаза, что перед ними один-одинешенек в целом мире. Не глаза, а два коршуна, что камнем бросаются к добыче, два прыжка в пустоту, две вспышки зеленой тины. Блондинка Жуков заметила нас и весело взмахнула рукой в знак приветствия. Мне никогда не приходилось видеть, чтобы она была удивлена или смущена чем бы то ни было. Поскольку она была спокойна, она знала, что все кончится — или возобновится вновь, не важно, и не важно, каким манером, мне нужно лишь ждать. Она привлекательна для мужчин разнообразного возраста и пола. Они ходят за ней по пятам, но все больше молчат в сторонку. 65 Внизу, по серой декабрьской воде, плывет мусор: использованные презервативы, чей-то ботинок, различные пакеты из-под попкорна.
Сейчас я хотел бы поговорить о том, что мне осталось сделать: вроде как попрощаться, умереть. Этим и объясняется, отчего я неразговорчив, тем, что я с трудом понимал не только то, что мне говорили другие, что я им говорил. Я ведь тоже был не ангел. Просыпаюсь: змея лежит рядом и обнимает. И спрашивает: А ты бы не удивился, если бы взамен меня кто-нибудь другой? Увы, Милая И. В этот момент не была на лопатках, хотя такая мысль приходила мне в голову. Оба мои предшественника — Айзенштадт и Марио — предупредили меня, что Милая И. — женщина, скрывающая под неказистым платьем взрывную мощь атомной бомбы. Она не жила, а трепетала, и, если я смотрел на нее, она начинала икать. Мы долго жили с ней вместе, но потом она, кажется, куда-то исчезла, точно не помню. С тем все и разошлись по своим спальням, оставив для общего спокойствия свет в нижнем холле. Но судьба распорядилась так, что она постоянно оказывалась в безвыходном положении. Мой муж — обыкновенный педераст. Пе-де-раст! Самой высокой марки. Смрадный, но ужасно милый грешник. Мне кажется, он меня уже заразил СПИДом. Но все равно я люблю безумно голубую сволочь. Он вознамерился захватить власть и начал, действуя тайно, непредсказуемо и непоследовательно, с показной покорностью. Могу перечислить дни, когда воздух, в котором, кажется, содержится кислород, отказывался в меня входить, а войдя, быть исторгнутым, я мог бы их пересчитать. Он должен понимать: помочь мы ничем друг другу не можем. Я был в невероятном возбуждении, а непривычная тьма придавала всей ситуации новый, како-то романтический оттенок. Я машинально смотрел, как красное побеждает синее. Детектив Уорхол не ответил. Когда я снова вышел, он поднес кофе ко рту и стал отхлебывать, устремив мрачный взгляд на противоположную стену, где висела выполненная Бэконом акварель. С той минуты я узнал, что значит находиться в изоляции: каждый предмет, каждое живое существо и каждое мертвое существо влачат свое независимое существование. Неужели он воображает, дурень, что они этого не понимают, что такая пустая мысль не приходила им в голову? Не иначе как он что-то узнал о смерти блондинки, подумалось Уорхолу, не просто же так он ухмыляется от удовольствия, что они остались с носом, а ему привалила удача. Поравнявшись с велосипедистом, Уорхол дружески помахал ему рукой, потом стремительно съехал по склону. У меня был гость, совершенно некстати, сказал я, я не смог от него вовремя отделаться. В скверике не было никого — одна единственная парочка и, разумеется, голуби. Может, оного из этих голубей я вижу и сейчас. И следят они глазами, из ночи и жести составленными. Уорхол пил уже третий мартини с джином (виски надо пить вечером, утверждал он, потому что это успокаивает и навевает задумчивость, а мартини с джином — в конце дня — возбуждает и подкрепляет). И я даже развлекался тем, что изредка позволял зарождаться в себе, чтобы вернее от них избавиться, инфантильным надеждам. Во мне подозревают ранний разум и мощное развитие абстрактной души. Не жестоко ли это. Люди привяжутся друг к другу, завлекут, заманят друг друга. А потом разрыв. Смерть. Крах. Обухом по башке. Ко всем чертям чтоб твоего духу. Жизнь человека.
|
