Яблочная душаТекст для мультика ...Расшибут лицо — прорасту листом. В деревянной душе моя душа, в деревянной душе и в семечке Эй, репейники, воробейники! Посмотрите вверх на мои цветы, на мои цветы в цвету. Ничего моё, ничего не жаль, сорвите их, заберите их, ничего моё, ничего моё, было бы что отдать было бы что отдать — Эту старую смоковницу давно пора рубить — Эту старую бесплодную давно пора рубить — Эту старую корявую бесплодную давно пора рубить Расшибут лицо — прорасту листом отпускаю вниз мои яблоки опускаю вниз, отпускаю в грязь Эй, висельники, карусельники! соберите их, заберите их ничего моё, ничего не жаль отпускаю вниз, и летят со звезд, и летят со звезд, и клюют навоз, и клянут навоз, и плюются в грязь Эй, спокойники, спросонники, пленники! Загляните в гулкое яблоко кожура дневная забудется, чешуя чумная отвалится — отразись в глубокое яблоко в деревянной душе моя душа, в деревянной душе и в семечке Расшибут лицо — прорасту листом ничего моё, ничему болеть Эй, обманники, домовинники! ничего моё, ничего не жаль только руки растут в хрупком воздухе пальцы старые предпоследние пальцы новые перебитые слышишь, чувствуешь, согреваешься — это яблочная душа поет, поет и ветвится и тянется: ничего моё, ничего не жаль, только руки вот говорящие из коры живой — оторвите их в деревянной душе моя душа, в деревянной душе и в веточке Ничего моё, ничего не жаль только черный ствол посреди зимы туманчатый, перепончатый ни рыба ни мясо ни яблоко Эй, полтинники, паутинники! Срубите кость, подожгите кость, эта кость не я, черный ствол не я было бы что отдать было бы что отдать — Эту старую смоковницу давно пора рубить — Эту старую бесплодную давно пора рубить — Эту старую корявую бесплодную давно пора убить ...Расшибут лицо — прорасту листом Ничего моё, ничего не жаль Эй, подельники, понедельники! Посмотрите вверх, на мои цветы, на мои цветы в цвету... * * *
Созерцающий конфетную бумажку дважды родится, вылупится из матери, выйдет из строя, поработает червяком в килограмме яблок. А сердце по утрам обливается свежей кровью, дышит из чистого окна кислородом, чистит до блеска засевшие кошачьи когти, одевается в шелуху. Сидя в ванне за час до рассвета, я говорю, что сегодня верба, что будет время, что мало толку, что счастье рядом через дорогу, что сказка ложь, да... вода остыла, смываю стыд и прошу спасенья. Я говорю как пьяный оракул, Выкрест, нехристь, серая шейка, как вещь в себе или суп в пакете. Любое слово, неотложная помощь. Он согласится быть некрасивым, изваляется дочиста, дО смерти оживится, от копоти с места не сдвинет взгляда, брызнет росчерком по бумаге, запинаясь перед людьми В земную жизнь уйдет до половины, просидит полгода на сломанной карусели, подавится выборами, дворами, тартарарами. Слышишь, проклятая вода вдоль крыши скачет по желобу, шумит в футляре — кому она глубоко вопьется, судьбу обманет, в себе утонет. Маленькая полночь. В луну можно посмеяться. Небо пьет, а потом дерется. Влюбленные увидятся в собачьем храме на один оборот пустоты у солнца. Собачье время, щенячье пламя — цепной репей на бродячей шерсти, запоминай свое состоянье: зависеть от местного кривлянья пространства, (от) чаянья дня, развалин глАза, от узлов и завязей воспаленья, ходить — планировать столкновенье (никто как ты — но столкнись с другими!) собачье время, обрубок царства, значки-коросты. Заварит чай, окунется в чашку, обольется розовым вечерним светом, заблудится в дичайшей горчайшей горчащей чаще, сыграет в кости зайдет с червей А сердце как выскочит, как выпрыгнет, как выйдет по проволоке, и глаза подсолнухов будут его беречь на проводАх, на трамвайных рельсах, на прОводах головы с плеч. ...оно пройдет до половины страха, вернется, треснет, выбросит споры. * * *
Человек отражается омутом, а не лицом в разумной ангарской, в безумной январской воде. Всеми языками человеческими и ангельскими говорит фольга, вызванивает новогодние подноготные. Зеркало в городе-доме затянуто белым королевского траура. За простынёй — пАром, за снегом — пустыней человек отражается в зимнем холодном спектакле, кровью перетекает в жидкую зыбкую дверь. Чем же просить всемогущего глухонемого? рыбой, зверем игрушечным с выбитым глазом, первобытным молчаньем, разорванным веком, самым младшим ребенком в семье? Воткну себе лестницу в каждый тюремный зрачок, в зыбучий песок на дне глазном. Уходите, отражения, убегайте, а то передумаю. Фольга, фольга. * * *
ветер Летучая Мышь подстерег меня около дома 78, вышел такой серьезный, вздохнул оглашенной трубой, кинул в меня дворняжкой, дунул консервной банкой, перевернул, уронил. Выговорил усеченье на уровне пола, выгородил путешествие в рамке забора. Бледный в три четверти город отходит, как холод в запястье при взмахе руки; в красном кирпичном углу сохраняются голуби. Угли можно оставить на память, на хрупкость, на жар послесловий: «...Отвратительный вид у привратника майских ворот, высока моя башня, да я и сама деревяшка...» Здравствуй, благая судьба не имеющих права на вести! Все на местах — и труха позапрошлого века, и счастливый билетик, и счастье его, и трамвай, как волшебный фонарь на погашенной улице — шага она моего не длинней, не темнее, чем каждый из тех, кто медлится, длится и лепится в прах, рядится в пух, но не бросит никому в упрек шепелявую горсть яблочных лепестков.
|