Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
Страны и регионы
Города России
Страны мира

Досье

Публикации

к списку персоналий досье напечатать
  следующая публикация  .  Алексей Хвостенко  .  предыдущая публикация  
Я вообще не хотел уезжать
Интервью Русскому журналу

04.03.2008
Интервью:
Анна Немзер
Досье: Алексей Хвостенко
        Алексей Хвостенко уехал из России больше двадцати пяти лет назад. Первые пятнадцать лет речь о возвращении на родину идти не могла. В середине девяностых Хвост задумался. На рубеже веков мы ждали обещанных совместных концертов «Аукцыона» с давним федоровским приятелем и соавтором Хвостом. Концерты срывались: апатриду Хвостенко, проживающему в Париже, не давали российскую визу; Федоров, как мог, в одиночестве пел «Орландину» на два голоса. Этой зимой Хвосту не то что визу дали, его одарили сразу российским паспортом.
        Он приехал в Москву только что, слегка растерянный и очень приветливый. Превращение Москвы 70-х в Москву 2000-х, казалось бы, должно основательно изумлять, но он не производит впечатления ошеломленного человека. Первую встречу с собственными внуками, метаморфозу времени, пространства и людей он воспринимает как должное. Не знает имен современных музыкантов, не уверен, что его в Москве кто-то помнит (во время концертов залы набиты битком). Договариваясь о встрече, несколько раз уточняет у друзей адрес дома, в котором поселился, и по этому же почтовому адресу просит прислать ссылку на опубликованное интервью. Эти рассеянность, приветливость, витание где-то над небом голубым кажутся явлениями совершенно литературного порядка; какое, мол, милые, у нас тысячелетье на дворе? Но при этом ни малейшего позерства, никакой игры в этом нет. Он может себе это позволить. Человек, до краев наполнявший «блаженное бессмысленное слово» своих песен музыкой, сумел предугадать все новейшие тенденции и веяния. Хвост со своими вздохами, междометиями, намеками и аллюзиями на все на свете архетипы актуален как никогда. Все прочее — изящная словесность.

        Русский Журнал: Первый вопрос понятен. Как вам здесь? Как Москва?
        Алексей Хвостенко: Вполне. Мне очень нравится, что я приехал. У меня наконец-то это получилось, потому что несколько раз мне было отказано в визе, а сейчас я распоряжением Путина непосредственно получил паспорт Российской Федерации и могу теперь ездить спокойно, сколько захочу.
        РЖ: И после стольких лет оказалось...
        А.Х.: Оказалось очень хорошо. Я уже дал один концерт в клубе «Китайский летчик Джао Да». А потом еще на выходных я с «Аукцыоном» одну песенку спел, это было непреднамеренное мероприятие. Я пошел послушать их концерт, а они меня на сцену вытащили, попросили им подпеть немножко. Я подпел... ну и завис потом. Общались с «Аукцыоном» чуть не два дня после этого.
        РЖ: Вы эмигрировали в 77-м году, уехали в Париж. Эмиграция 70-х годов — это ведь, скорее, Израиль, позже Америка, Германия. Как получилось, что вы уехали во Францию?
        А.Х.: А я и уезжал по израильской визе. Мне сделали приглашение друзья из Израиля, но я в Израиль не собирался. Ох, мать честная, что это? Землетрясение?
        РЖ: Да нет, грузовик проехал...
        А.Х.: Ничего себе! Ну да, и сначала я приехал, как все, в Вену. А потом можно было ехать в Рим и ждать там своей судьбы, а можно было остаться. Я предпочел остаться, потому что там собралось довольно много моих друзей, потом я еще с галереей одной законтачил, работал в ней и довольно долго в Австрии прожил. А потом меня друзья пригласили в Париж, а я собирался ехать в Нью-Йорк, было там какое-то предложение насчет работы. Но приехав в Париж, я понял, что из этого прекрасного города я никуда больше не поеду. Так и остался. Что для меня, конечно, большая удача... В Америке я бы, наверное, себя чувствовал совсем по-другому.
        РЖ: Некоторые ваши коллеги тоже эмигрировали. Герасимов вот вернулся и живет теперь здесь, концерты дает регулярно. Анри Волохонский, наоборот, в интервью говорит, что не только не вернется, но даже и погостить не приедет — незачем. Как вы для себя решаете эту проблему?
        А.Х.: Ну, я решил, что, конечно, менять свою жизнь в третий раз я не буду, не перееду окончательно в Россию, но я собираюсь здесь бывать довольно часто. И это для меня очень важно. Потому что много разных проектов намечается — в театре, в музыке. Ведь я не только музыкант, я ж еще художник и скульптор...
        РЖ: А вы себя воспринимаете в первую очередь как музыканта? Поэта? Художника?
        А.Х.: Знаете, а я не разделяю. Все это я считаю и называю музыкой — как древние. Вот у нас сейчас намечается проект с «Аукцыоном». Мы хотим сделать либо «мультифильм», либо, может быть, спектакль для детей по пьесе, которую мы написали с Анри Волохонским довольно давно, еще в 60-е годы, называется она «Первый гриб». И там много всяких песенок. Потом есть проекты, связанные с музыкой непосредственно, с записью дисков. Основная моя цель — театр, об этом я больше всего сейчас думаю. Я пишу пьесы сам. И кто их будет ставить — ничего пока не знаю. Мне надо сориентироваться, посмотреть, чего у вас тут происходит, кто что делает в театре. Может, я вообще сам ставить буду, потому что в Париже я сам ставлю свои пьесы. У меня там в течение пяти лет был маленький клуб, подвальчик такой. Я его превратил в камерный театр мест на сорок. Приходят, в основном, конечно, русские, эмигранты. Но и французы заходят. У меня последним директором была кореянка, она приводила своих друзей...
        РЖ: Знающих русский?
        А.Х.: Нет, нет, совсем нет. Они просто так... внимали, музыку слушали. Русские приходят забавные. Кто-то приходит просто как в театр. А кто-то — на меня посмотреть. Меня даже некоторые друзья стали звать живым классиком. Шутка ли — я с самим Бродским был знаком! Есть на что посмотреть. Ну, а я действительно был близко знаком с Бродским, мы дружили очень, когда нам было по двадцать с небольшим лет. В течение лет двух-трех общались практически каждый день, пока его не посадили, беднягу. Меня тоже по этой статье дурацкой судили, за тунеядство. Но меня признали сумасшедшим. Посадили в сумасшедший дом и держали там полгода, еще инсулиновую терапию проводили! В 65-м году это было.
        РЖ: И после этого вы только через двенадцать лет уехали.
        А.Х.: Да я вообще, если честно, не хотел уезжать. Меня Анри с толку сбил. Ему по еврейскому делу диссертацию защищать не давали, и он в ярости сказал, что в гробу он видал всю эту страну. «Хвост, — говорит, — если ты поедешь, я тоже поеду». А мне было все равно, я был один тогда. Ну, поехали, говорю. А в результате его-то выпустили сразу, а меня еще четыре года в отказе почему-то держали. А когда пустили наконец, уже надо было ехать, раз так. И так получилось, что все-таки основное наше сотрудничество было здесь. Хотя и заграницей мы встречались, я к нему в Израиль ездил, и сейчас он в Тюбингене на пенсии — видимся иногда.
        РЖ: А насколько вам удается следить за тем, что здесь с музыкой происходит?
        А.Х.: Да трудно сказать, практически не удается ни за чем следить... Современный процесс куда-то ушел от меня, надо признаться. Ну, вот с «Аукцыоном» я давно дружен, потом я с покойным Цоем был знаком, с Петей Мамоновым, правда, он сейчас, говорят, совсем в себя ушел.
        РЖ: А с Гребенщиковым?
        А.Х.: Ну, с ним мы виделись очень много, и в Питере, и в Москве, и заграницей встречались, в Париже, в Нью-Йорке. Не представляю я, что он сейчас делает. Там-то русской музыки практически нет. Какие-то диски мне иногда друзья привозят, но вот Гребенщикова — нет. Вот я буду в Питере сейчас, наверное, мы с ним увидимся.
        Вообще как-то так получается, что я с современной музыкой не очень знаком. Любимая моя музыка это, пожалуй... венецианское барокко. Ну и джаз, конечно. Я большой его поклонник. Джона Колтрейна люблю, Майлза Дэвиса.
        РЖ: В тот момент, когда вы начинали писать, в ходу были тексты идеологически насыщенные, ваши коллеги писали песни-манифесты. Ваши тексты с их глоссолалией, со звуковыми играми, как ни странно, скорее сейчас будут поняты и приняты публикой.
        А.Х.: Да, тогда были такие прямые высказывания, был ярко выраженный протест. Ну, я прежде всего поэт, а музыкант — это уже после... Хотя я вам тут говорил, что я не разделяю, но все-таки, наверное, поэт я в первую очередь. И большинство песен были написаны как стихи. И поэтому в мое время они и не воспринимались. Нужна была эта оппозиция. Потом как-то все меняется, временные вопросы уходят. А тогда не вполне просто было. Практически никто из моих друзей-музыкантов меня не понимал. Когда я им предлагал петь по-русски, меня просто на смех поднимали, говорили, что русский язык совершенно не приспособлен ни для джаза, ни для классики, ни для рок-н-ролла. Правда, о рок-н-ролле я поначалу и не думал, это стечение обстоятельств меня привело на эту волну, это все благодаря «Аукцыону». Я-то просто под гитарку пел...
        РЖ: Ну, вы пели под гитарку, но это тоже не КСП было, не бардовская песня.
        А.Х.: Нет, не бардовская, хотя меня и приглашали на всякие их сборища, фестивали... Не участвовал никогда. Жанр мой вообще-то сложно определить. Вот меня в Израиле обозвали дедушкой русского рок-н-ролла. Дедушка-то я дедушка, но рок-н-ролла ли? У меня двое внуков в Москве, вот увидел их впервые. Одному год, другому шесть лет, взрослый человек уже. Пел со мной на концерте.
        РЖ: В ваших песнях часто встречается тема пира, радостного такого выпивания. И в интервью проскальзывало, что, если выбирать, то для вас жизнь — это, конечно, пир, а не тризна. Есть ли какие-то ориентиры — в мифологии, в литературе, — которые для вас особенно важны?
        А.Х.: Ну, безусловно, конечно. Откуда ж мы можем черпать наши сюжеты, если не из мифологии? Это и Гомер, и Данте, и Шекспир, и Пушкин. И совершенно отдельное значение для меня приобрел Хлебников, которого я считаю величайшим поэтом двадцатого века. Странно сказать, а ведь действительно со многими классиками, со многими людьми, которые сейчас к пантеону причислены, я просто дружил.
        РЖ: А дружба с ними не располагает к тому, чтобы самого себя считать классиком?
        А.Х.: Да нет, что вы! Какой я классик. Живу себе и живу.
        P.S. Уже после интервью, прощаясь в коридоре, мы слышим доносящийся с кухни женский голос: «Леш, ты освободился? Тут до тебя какой-то Троицкий дозванивается, тебе это о чем-нибудь говорит?»


  следующая публикация  .  Алексей Хвостенко  .  предыдущая публикация  

Герои публикации:

Персоналии:

Последние поступления

06.12.2022
Михаил Перепёлкин
28.03.2022
Предисловие
Дмитрий Кузьмин
13.01.2022
Беседа с Владимиром Орловым
22.08.2021
Презентация новых книг Дмитрия Кузьмина и Валерия Леденёва
Владимир Коркунов
25.05.2021
О современной русскоязычной поэзии Казахстана
Павел Банников
01.06.2020
Предисловие к книге Георгия Генниса
Лев Оборин
29.05.2020
Беседа с Андреем Гришаевым
26.05.2020
Марина Кулакова
02.06.2019
Дмитрий Гаричев. После всех собак. — М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2018).
Денис Ларионов

Архив публикаций

 
  Расширенная форма показа
  Только заголовки

Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service