Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
Страны и регионы
Города России
Страны мира

Досье

Публикации

напечатать
  следующая публикация  .  Все публикации  .  предыдущая публикация  
Глас вопиющих в вакууме

13.02.2008
        Сваровский Федор. Все хотят быть роботами. Стихотворения. — М.: АРГО-РИСК; Книжное обозрение, 2007. — 80 с. — (Книжная серия журнала «Воздух». Вып. 23).
        Появление этой книги — событие в литературном мире. Хотя это тот случай, когда выход текстов в печатном виде — результат популярности их автора, которая сформировалась самым современным способом: после многочисленных интернетных публикаций стихотворений — некоторые из них на момент презентации книги были даже названы «хрестоматийными». Вхождение Федора Сваровского в мир профессиональной литературы было стремительным и триумфальным: восторженные овации публики и лестные характеристики критиков и поэтов 1.
        В чем же причины такого быстрого успеха? Прежде всего заслугой Сваровского является если не открытие, то отчетливое, внятное формирование жанра, который в поэзии существовал давно, но был маргинальным, а теперь, в творчестве Сваровского, вышел на первый план — фантастической баллады. Таким образом, фантастика, владычествующая в прозе второй половины ХХ века, в начале XXI расширила свои владения, шагнув в поэзию. Это можно объяснить развитием как самой поэзии, так и фантастической прозы, освоившей те глубины метафизики, которые традиционно были прерогативой поэзии. В этом смысле непосредственным предшественником Сваровского можно назвать одного из самых интересных современных поэтов — Андрея Родионова. Не случайно оба обратились к трэшевым, почти бульварным космическим сюжетам. С одной стороны, это самый массовый вид фантастики, а герои обоих поэтов — представители именно демократических «широких масс». С другой стороны, фантастика — наиболее удобный материал для формирования интонации, в которой ирония сочетается с экзистенциальной глубиной. Обращение к трэшевым авантюрным историям дает поэту возможность работать в жанре апокалиптической антиутопии, относясь к собственным апокалиптическим предчувствиям одновременно серьезно и отстраненно.
        Сквозь фантастические декорации в текстах книги Сваровского проглядывают реалии мира, в котором оказалось современное человечество, с появлением высоких технологий перешедшее в качественно новую стадию технического прогресса. Перед читателем мелькают названия стран и небесных тел, разных национальностей, роботы и андроиды, ссылки на даты — 1935, 2075 и даже 6023 год — воспринимаются приблизительно одинаково, а атрибуты поверхностей других планет — в одном ряду с земными. В духе фильмов из эпопеи «Star Wars» земной мир в стихотворениях Сваровского расширяется до бесконечности космоса: ветеран «локальных войн... послан в подледный флот» на Земле, а потом — «на далекую мрачную планету / за которую мы в ответе», потому что там «атакованы наши базы». Однако в отличие от киноэпопеи Джорджа Лукаса у Сваровского нет вполне благополучных обитателей неземных миров: его космос враждебен по определению, равно как Земля, и в этом смысле «метановые лужи Титана», «ураганы из какого-то геля и аммиака» на Юпитере и «венерианская мразь» ничем не хуже земных полей, по которым идут в поисках далекой счастливой страны герои нашумевшей поэмы «Монголия» — девушка и влюбленный в нее робот. Все вместе это — лишь малозначимое мелькание декораций в мире, в котором «никто не хочет быть тем, кем родился», и одновременно «никто никем не бывает доволен».
        Единственным событием в мире Сваровского является война — глобальная, бесконечная и бессмысленная. Об эпизодах этой войны повествуется в балладах, заставляющих вспомнить не только Андрея Родионова, но и Марию Степанову; их героями являются — в духе той поэтической традиции, которой следует Сваровский, — люди, говоря словами Пушкина, «как вы да я, как целый свет». И, хотя в балладах Сваровского часто действуют роботы-андроиды, — граница между ними и людьми очень зыбка, если вообще существует.
        В первом тексте книги, давшем ей название и фактически являющемся введением в дальнейшее повествование, говорится о человеческой мечте: «дружить с роботом», «жениться на девушке-андроиде», «со временем заменить организм на сверхпрочные углеродные материалы». Люди в массе своей легко могут и охотно делают операции: «заменяют уши, волосы, лицо»; мальчик, получивший после травмы металлический сустав, «хвастается», что он «киборг». На этом фоне скафандры, лучеметы, плазменные лазеры, дыхательные аппараты и тому подобные атрибуты превращаются в символы «андроидизации» в широком смысле слова — исчезновения границы между человеческим и электронным или механическим. Из поэтов первым громко заговорил об этом Александр Еременко еще в 1980-х годах: это у него «в густых металлургических лесах, / <...> шел процесс созданья хлорофилла», а в живущего в них филина оказался «с... ужасной силой / вмонтирован бинокль полевой». Одновременно стремительно эволюционировал образ робота в кино: достаточно вспомнить известного героя фильма «Терминатор II» (в исполнении Арнольда Шварценеггера) — металлического андроида, спасающего двух ставших ему близких людей от агрессии не только собрата-робота, но и их соплеменников. И характерно, что женщине, героине этого фильма, приходит в голову мысль, что этот спасший их робот во многом был бы лучшим отцом ее сыну, чем человек.
        Так и в стихотворениях Сваровского «только роботы умеют любить», поскольку

        не хотят ни есть, ни пить
        смерти не знают
        искусственное сердце ничем
        кроме любви-то не занято даже

        Получается, что в условиях технократической глобализации человек вынужден превратиться в «робота» — в существо, жаждущее новой плоти в изменившихся условиях обитания. Более того, на фоне масштабного смешения культур роботы смотрятся как представители просто отдельной человеческой расы, имеющей существенные преимущества перед другими.
        Повторюсь: Сваровский ведет речь не о романтическом «я», которое поднимается над «толпой» уже в силу склонности к рефлексии, а о представителях этой самой «толпы» — не о героях, способных стать выше любых обстоятельств, а о «представителях населения», в массе своей находящихся в тех обстоятельствах, которые диктует им мир. Поэтому необходимо отметить также аспект идеологической обработки масс, превращающей людей в «роботов» и в наше время достигшей качественно новых возможностей. Иными словами, используя атрибутику трэшевой космической фантастики, Сваровский ставит вопрос об экзистенциальном состоянии человечества. Один из его героев, старый мулла, говорит, что из мира исчезает нечто неуловимое, «ни добра тебе / ни настоящего даже зла». Робот-человек и человек-робот в антиутопии Сваровского не только одинаково ощущают себя вовлеченными в бесконечную и бессмысленную войну всех со всеми, они одинаково живут даже не в пустыне, в которой тоже есть своя «нормальная» жизнь, а в вакууме — независимо от того, идет речь о космосе или о Земле.
        Но в вакууме не может быть жизни. И в балладах Сваровского рассказывается о неустроенности и пришедшей или наступающей гибели, а для характеристики состояния их героев из текста в текст навязчиво кочуют слова: одиночество, неприкаянность, обреченность, бессмысленность, страх, пустота. Единственным подтверждением, «что мы еще живы»,
        ожидая прихода
        бесчувственной
        и беспощадной
        киберпехоты

является чувство страха, альтернатива которому — ощущение внутренней пустоты. Страх испытывают претендующие быть еще живыми как люди, так и роботы, хотя упор явно делается на во всех смыслах человекоподобного робота или превратившегося в робота человека:

        бесчувственные машины
        как испугавшиеся мужчины
        уговаривают себя подняться в атаку

        «Робот» Василий оплакивает утонувшего при выполнении боевого задания «робота» Петра, который ему «был вообще как брат». А в поэме «Монголия», как я уже упоминала, рассказывается трогательная история союза робота и девочки — «молодой японки и ее электронного друга». Они встретились в разрушенном войной городе: «робот похожий на человека / умирает / у него инфаркт», ему «одиноко» и «нужно солнце», а 12-летняя девочка, которая «осталась одна», ищет «крысу на ужин» — и «повсюду тьма / где каждый может быть наказанным без вины». Многие месяцы эта пара ищет рай на земле — чудесную страну Монголию, а находит людоедов, вынесших им обоим смертный приговор. В этой сказке с печальным концом прослеживаются мотивы «Дюймовочки», нашедшей и вылечившей умирающую ласточку, которая затем унесла ее в блаженные края к прекрасному принцу, и модифицированных «Красавицы и чудовища» и «Спящей красавицы»:

        ты проснешься
        я окажусь молодым
        человеком
        <...>
        придет гроза
        ты закроешь глаза
        и
        с первым громом
        все неживое окажется вдруг живым.

        Здесь, кроме очевидной надежды на чудо, связанной с карой и очищением свыше, есть еще один важный момент: робот говорит не «откроешь», а «закроешь», потому что желает своей подруге, чтобы «то, что она любит», встретило ее «за гробом».
        Потерянный рай героев баллад Сваровского — это мир прошлого, с обычными «природными» людьми, небом, пищей, растительностью и животными: «трава, васильки, ромашки», «насекомые», «лес», «ветер», «собака», семейная жизнь в «утопающем в саду персиковом небольшом доме». Это «истинная Монголия» — состояние души,

        когда идешь
        и видишь холмы вдали
        на холмах высокие крыши
        и флаги
        и в каждом дворе — цветут персики, вишни.

        Этот потерянный рай преследует героев Сваровского в их страшном вакууме под «черным небом» навязчивым «запахом хлеба». Но мир прошлого мертв, и попасть в него можно только во сне или после смерти — «закрыв глаза». Там-то и ожидают его героев полнота жизни и умершие близкие.
        В общую, рисуемую Сваровским апокалиптическую (с элементами того, что условно можно назвать «постапокалиптическим» видением) картину мира вписываются тексты, героями которых являются соотечественники автора — с соответствующими реалиями. Так, один из «два часа как» «двух убитых красавцев-товарищей» в ходе «третьей мировой войны» в «августе 1935 года» (sic!), «возвышенный Николай», видит, «как прекрасна моя страна», в которой «скрипит колодезный ворот» и «стройная вся селянка / в утренней дымке с водою студеной идет», тогда как вокруг — «нервные люди в противогазах» и «выстрелы / крики / ура-ура». У ветерана Сергея «после спецоперации / в гористых болотах Судана» «не заживает в душе/ и на теле большая рана».

        жизнь потеряла прежние очертания
        скорбь умножают полученные в Cудане знания
        о том, как оно бывает
        он вовсю старается, забывает
        но никак не может забыть подробности последнего своего задания
        <...>
        а его Татьяна
        заладила только одно:
        ты всё время пьяный
        ты вообще понимаешь, что камнем идешь на дно
        и смотреть на это мне так ужасно
        сделай что-нибудь, милый
        ведь я несчастна
        а вот если бы ты не пил
        если бы вовремя принимал транквилизаторы и ноотропил
        не раздражался
        регулярно бы брился и умывался
        пил бы различные соки, ещё можно квас, боржом
        и печень твоя не была бы размером с башку быка
        не бегал бы периодически
        с диким лицом
        за мамой моей с ножом
        я была бы счастлива, Серёжа
        и жизнь наша была прекрасна
        она бы
        была легка
        <...>
        да, сорвался
        я заболел, я знаю
        я всё время пью, бросаюсь на близких, кричу, икаю
        и вчера во дворе с мужиком подрался
        кстати, стыдно — с тем самым, с которым сперва набрался
        но внутри
        пойми
        простирается до горизонта
        чистая, радостная страна моя
        там я по полю бегу без зóнта
        под хрустальным таким дождем
        и потом
        с офицерами, погибшими на задании
        я встречаюсь где-то на берегу
        но мы молчим
        об этой войне в Судане
        только всякие там приколы
        рассказываем друг другу
        алкоголь не пьем
        а только боржом и колу
        и как будто
        чего-то
        ждем
        <...>
        ну, а мертвые спрашивают меня
        как там их жены, дети
        признаются, что сильно тоскуют о дачах, рыбалке, лете
        и потом просто так все лежим на траве под высоким небом
        и родная земля почему-то пронзительно пахнет хлебом
        и какое-то новое чувство пронзает нас всех до дрожи
        и я думаю: Таня
        вот, счастье и родина
        что нам главнее?
        И
        что же
        всего дороже?

        Там, внутри человека, и разворачивается главная война. Фактически «героем нашего времени» выведен герой текста «Бой при Мадабалхане» — имеющий «женское воспитание», «выглядящий нетоскливым парнем» Вова, который «напивается в корпоративном ресторане / ускоренного питания», все время читает фантастику, «иногда поет сам с собой / в караоке», «ходит по средам в рок-кружок» и, как Обломов, «дома все время валяется / на диване». Но во сне, погружаясь в подсознание, он — «робот / один в пустыне»:

        бой при Мадабалхане
        там четвертые сутки
        по кайнагорцам
        в упор
        работают плазмой и тяжелыми лазерами сталлане
        пыль мешается с молекулярным пеплом
        и даже бесчувственные машины
        как испугавшиеся мужчины
        уговаривают себя подняться в атаку

        В этой своей ипостаси «полностью неживой / особи», поняв, что, «кажется, слишком поздно / что-либо делать», он «по пространственному интеркому / молится не тому, кто его создал / но кому-то / другому» — «господину живого и неживого»:

        мне кажется, я умираю
        но как полностью неживая
        особь
        не получу никакого рая
        я знаю
        что мы с тобой не близки
        и возможно
        не можем
        быть близки
        <...>
        но
        если я все-таки есть
        пускай я
        тупая
        жесть
        и спутанные провода
        и меня за тридцать девять секунд убивает вода
        но я прошу
        избавить меня
        от этой
        непонятной тоски

        Так или иначе практически все герои Сваровского вопиют к «господину живого и неживого». В балладе, заключающей книгу, речь опять идет именно о молитве — но уже явной.
        В этой балладе, являющейся эпилогом книги и разворачивающегося в ней апокалипсиса, говорится о неизбежном конце «мировой войны»: «земля молчит» — «там все коричневое теперь», как говорит человек, проспавший (именно «проспавший») развязку «один на Луне» — что прямо отсылает к рассказу Рея Брэдбери «Уснувший в Армагеддоне», в котором главная битва мировых добра и зла разворачивается также в сознании, казалось бы, случайного человека.

        ...вышел
        как Моисей
        впереди своего народа
        Сайфутдинов по лунной пустыне
        сопровождаемый своими множественными галлюцинациями
        остановился в Море дождей
        отстегнул застежки
        а ему — ничего
        видимо, думает, легко и без всякой муки
        я уже умер
        но воздуха нет, а дышит
        Так заканчивается история человеческого населения Земли.
        последний живой человек
        первый из селенитов
        космический старожил
        ходит везде без скафандра
        молится Господу Богу
        за всех
        кто когда-то
        жил.

        Здесь, как и во всех текстах книги, эффектный и остроумный «космический трюк» соединен с рефлексией весьма серьезных проблем, комедия переходит в трагедию — методами современной поэзии.
        В балладах Сваровского исследуются основания человеческого бытия, в том числе и отношения с Богом: среди чеканных, вызывающих смех слушателей строк присутствуют не только молитвы, но и то, что им должно предшествовать, — покаянная исповедь:

        глядя в прошлое, понимаю
        что недостаточно ценил
        людей
        проводил время в беспечности
        плыл по течению
        подчинялся судьбе

        Эстетика космических баллад Сваровского виртуозно наследует многим значимым эстетическим достижениям поэзии самого последнего времени, заметнее всего — авторов, исследующих зону перехода между онтологическим и социальным, как, например, Кирилл Медведев периода сборников «Всё плохо» и «Вторжение» или уже упомянутый Андрей Родионов. В области ритмической организации текстов Сваровский модифицирует разработанный Медведевым метод работы на грани прозы и поэзии, не только более свободно разбивая поток речи на строки и строфы, вплоть до разрыва слова и переноса части его в следующую строку («мы еще отомсти / м» «скорее всего контуж / енный» 2), но время от времени «включая» рифму и вводя строфы, имеющие принципиально иную ритмическую организацию, часто вплотную приближаясь к традиционной («видно уже ничей // жизнь его истекает / как после дождя / стекает / вода в ручей») 3. Это дает эффект легкости и стремительности, усиленный отсутствием заглавных букв и скрытыми переиначенными цитатами («на Луне как на войне»). Фактически здесь мы имеем дальнейшую разработку синтеза авангардных и поставангардных методов, начавшуюся с 1990-х годов. При этом знаменательно, что развивающаяся поэзия продолжает рекрутировать авторов из поколения, сформировавшегося и заявившего о себе именно в начале 1990-х и уже давшего ей немало весьма значимых имен.


[1] Большую подборку критических высказываний о Сваровском см.: Воздух. 2007. № 2. С. 5—9, 27—30. Там же см. манифестарное интервью Сваровского, данное Линор Горалик (с. 21—26).
[2] Историю этого приема в русской поэзии см.: Кузьмин Д. План работ по исследованию внутрисловного переноса // НЛО. 2003. № 59.
[3] В целом стих Сваровского может быть назван гетероморфным — в соответствии с определением Ю.Б. Орлицкого, данным в статье: Орлицкий Ю. Гетероморфный (неупорядоченный) стих в русской поэзии // НЛО. 2005. № 73. С. 187—202.
  следующая публикация  .  Все публикации  .  предыдущая публикация  

Герои публикации:

Персоналии:

Последние поступления

06.12.2022
Михаил Перепёлкин
28.03.2022
Предисловие
Дмитрий Кузьмин
13.01.2022
Беседа с Владимиром Орловым
22.08.2021
Презентация новых книг Дмитрия Кузьмина и Валерия Леденёва
Владимир Коркунов
25.05.2021
О современной русскоязычной поэзии Казахстана
Павел Банников
01.06.2020
Предисловие к книге Георгия Генниса
Лев Оборин
29.05.2020
Беседа с Андреем Гришаевым
26.05.2020
Марина Кулакова
02.06.2019
Дмитрий Гаричев. После всех собак. — М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2018).
Денис Ларионов

Архив публикаций

 
  Расширенная форма показа
  Только заголовки

Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service