Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
Страны и регионы
Города России
Страны мира

Досье

Публикации

к списку персоналий досье напечатать
Всеволод Емелин  .  предыдущая публикация  
Голубкова Анна. В своем углу: Субъективные заметки о книгах и об их авторах: Всеволод Емелин
Всеволод Емелин. Челобитные. — М.: ОГИ, 2009.

04.01.2010
Досье: Всеволод Емелин
Поэт Всеволод Емелин все время жалуется. Жалуется на то, что его не признают поэтом. В этом не было бы ничего необычного – в нашей стране, куда ни плюнь, непременно попадешь в непризнанного гения, и это на самом деле становится уже родом социальной психотерапии – если бы не весьма своеобразный избирательный характер этой непризнанности. Если верить словам самого Емелина, его признает и любит «народ», а вот «хозяева дискурса» постоянно замалчивают и лишают различных материальных и нематериальных благ – «фестивали-конференции, банкеты-фуршеты, премии, восторженные рецензии, монографии» (цит. по помещенному в книге интервью). Все это довольно примечательно и, возможно, в какой-то степени даже и верно, но настолько типично, что само по себе никогда не привлекло бы моего внимания. То же самое касается и собственно стихов Емелина, которые мне доводилось слышать на разных литературных мероприятиях и которые не вызывали никакого желания свести с ними более близкое знакомство. Однако в начале апреля этого года в газете «НГ Экслибрис» была опубликована заметка «Хватит шакалить, товарищи поэты», где Всеволод Емелин высказался в том числе и о роли поэта, и о назначении поэзии. По его мнению, «поэзия есть коллективный организатор и пропагандист, а поэт есть агитатор, горлан и главарь», и ей следует «обернуться лицом к внутреннему рынку», «к изголодавшемуся по пламенному поэтическому слову русскому народу».

Именно после этой статьи мне захотелось посмотреть повнимательнее на то «пламенное слово», которое Всеволод Емелин предлагает этому самому многострадальному русскому народу. Взяв несколько стихотворений, я применила к ним примитивный – на уровне курса «введение в литературоведение» – анализ, в результате чего стихотворения развалились на части и просто перестали существовать в качестве объекта исследования. Литературоведение, впрочем, не всесильно, некоторые мои знакомые вообще считают его лже-наукой, кроме того, мои литературные вкусы лежат в совершенно другой плоскости, так что вполне возможно, что в силу собственной ограниченности и редкостного злонравия я просто не могу понять всей прелести и гениальности этих стихотворений. От эстетического разбора стихов Всеволода Емелина, таким образом, приходится отказаться по принципиальным соображениям. Оставим вынесение окончательного суждения о его месте и роли в русской литературе неблагодарным потомкам и займемся лучше анализом высказанных им теоретических идей. Основные положения вышеупомянутой статьи заключаются в следующем: 1. поэзия должна соответствовать запросам и потребностям народа; 2. поэзия должна продаваться; 3. поэзия должна народ куда-то вести.

Эти положения представляют собой смесь совершенно разных по своему происхождению представлений о литературе. Первое относится к середине XIX века, когда Белинским, Чернышевским и позднее – Добролюбовым и Писаревым была выработана утилитарная концепция, в крайнем своем изводе, как известно, поставившая сапоги выше Пушкина. Согласно этой концепции литература есть некий полезный механизм, выполняющий определенные общественные задачи и прямо отвечающий на запросы общества. Начиная с «Физиологических очерков» (вторая половина 1840-х гг.) и заканчивая последними стихами Николая Некрасова (вторая половина 1870-х гг.), русская литература старалась как можно ближе подойти к народу, но тщетно – как указано у того же Некрасова, мужик, пренебрегая Белинским и Гоголем, упорно продолжал нести с базара «милорда глупого». «Народом», которому была предназначена демократическая литература, во всех случаях оказывалась исключительно высокообразованная российская интеллигенция. Впрочем, уже в конце 1870-х гг. стало понятно, что возможности утилитарной эстетики исчерпаны, так что дальнейшее ее существование связано с гораздо более сложными философскими и социально-политическими идеями, которые было бы напрасно искать в стихах Всеволода Емелина. Он, впрочем, апеллирует не столько к Белинскому/Чернышевскому, сколько к истории советской литературы, потому что идея «народной поэзии», естественно, немедленно возродилась после Октябрьской революции.

В интервью, данном Яну Шенкману (в книгу оно не вошло), Емелин прямо говорит об истоках своего мировоззрения и своей поэтики: «Я считаю себя представителем определенного культурного кода — советских людей брежневской эпохи. Людей, сформировавшихся, как и я, в 70-е годы прошлого века. <…> Я чувствую себя их послом, представителем, адвокатом. С точки зрения этого позднесоветского быдла я и пишу. Мне их жалко, я вижу их всех насквозь. Это и есть моя позиция: оставить какую-то память об этих людях». Собственно, именно оттуда – из советского прошлого – и унаследована Емелиным идея «служения поэзии народу». Впрочем, не только она, но и представление о том, как должен быть устроен литературный процесс, ведь убеждение, что за стихи непременно полагаются какие-то блага, восходит, безусловно, именно к советской эпохе. Не говоря уже о требовании полного единомыслия, предъявляемого Емелиным к современной поэзии. Возможно, конечно, что выстраивая оппозицию «стихи для народа»/«стихи для Кузьмина и Айзенберга», Емелин несколько утрирует и нарочно обостряет ситуацию, но отсутствие альтернативы и разделение поэтов по признаку свой/чужой очень хорошо вписывается в рамки советского менталитета. С этой точки зрения, кстати, совсем не удивительно, что Всеволод Емелин был назван критиком В. Топоровым «первым русским поэтом» (или «первым московским», впрочем, это не так уж важно), ведь сам Топоров с тоской и нежностью вспоминает о благословенных советских временах, о тиражах, гонорарах, писательских дачах и правильной поэтической иерархии. Один могиканин узнал другого – дело вполне обыкновенное. Удивительно иное – несмотря на всю свою народную популярность (поверим поэту на слово, что она велика), Емелин все равно ищет признания профессионального сообщества – тех самых людей, которых он всячески критикует и осуждает в своих стихах и публицистических высказываниях. Вот это уже я понять не в состоянии, разве что приписать это экзистенциальной неполноценности homo soveticus, все время ощущающего себя, как выразился бы D.H. Lawrence, half-created, то есть – недоделанным…

Пора, однако, перейти уже ко второму пункту, который – и это еще один повод удивиться – происходит совершенно из другой области значений. Требование «стихи должны продаваться» делает поэтический текст товаром и подчиняет его законам рынка, что при некотором сходстве изначальных посылок целиком и полностью противоречит разобранной выше демократической идее «служения народу». Текст, предназначенный исключительно для продажи, служит уже не народу, а мировому капиталу, и это совершенно по-другому расставляет приоритеты в современной русской поэзии. Конечно, «не продается вдохновенье, но можно рукопись продать», так что стихотворение, сочиненное специально для народа, можно совершенно спокойно предложить нашей новой буржуазии, чтобы она пустила в оборот этот словесный капитал и нажила на сверх-популярности поэта Емелина баснословные прибыли, но реальные факты свидетельствуют все-таки о другом. В интервью из книги Емелин сообщает, что работает в церкви Успения Пресвятой Богородицы разнорабочим и зарабатывает 8 тысяч рублей, что, насколько понимаю, является единственным его доходом. Так что, судя по этому интервью, пока что «внутренний рынок» никак не признает и материально не стимулирует одного из самых известных, по его же утверждению, поэтов современности

Наиболее интересным в этом перечне мне кажется третий пункт, рассматривающий поэта как «агитатора, горлана, главаря». Это представление относится уже к эпохе романтизма, выдвинувшей идею поэта-пророка, поэта-вождя, ведущего за собой народ в условное светлое будущее. Вспомним хрестоматийное лермонтовское:

В наш век изнеженный не так ли ты, поэт,
      Свое утратил назначенье,
На злато променяв ту власть, которой свет
      Внимал в немом благоговенье?

Бывало, мерный звук твоих могучих слов
      Воспламенял бойца для битвы,
Он нужен был толпе, как чаша для пиров,
      Как фимиам в часы молитвы.

Самое забавное, что эта концепция роли и назначения поэта противоречит как первому, так и второму утверждению Емелина. Согласно первому поэт должен следовать за народом и выполнять некий социальный заказ, а здесь, наоборот, народ следует за поэтом, как бы старается дотянуться до его уровня. Согласно второму – чтобы хорошо продаваться, поэт должен служить вкусам толпы, то есть – как прямо указано у Лермонтова – променять «на злато» свою природную власть. Как видим, теоретические воззрения Емелина не только крайне эклектичны, но еще и противоречат друг другу. А если вспомнить постоянные жалобы поэта на то, что его не признают «хозяева дискурса», то становится еще интереснее. Всеволод Емелин действительно, насколько мне известно, собирает раз в десять больше публики, чем любой из «актуальных» поэтов, а его книга, изданная невероятным тиражом в тысячу экземпляров, действительно неплохо продается. Но, увы, всего этого поэту мало, ему зачем-то необходимо признание узкой эстетской прослойки, он хочет как бы получить официальное подтверждение своего исконного права писать стихи. Поэт, которому требуется бумажка с печатью, чтобы считать себя поэтом, это, на мой взгляд, уже не столько властитель дум, сколько персонаж Ильфа и Петрова.

В статье «Хватит шакалить, товарищи поэты» Емелин фактически отказывает всей современной русской поэзии в праве называться поэзией, потому что она не отвечает ни одному из этих трех критериев. Но насколько сам он может соответствовать этим требованиям? Да, можно сказать, что Емелин пишет стихи «для народа», а не «для Кузьмина и Айзенберга», однако кто в данном случае понимается под «народом»? Вряд ли рабочие со стройки или же спивающееся и вымирающее сельское население. «Народ», читающий Емелина, это все та же интеллигенция с тощим кошельком и определенным градусом демократического настроя. Возможно, что именно из-за этого внутренний рынок, как мы только что выяснили, Емелина тоже не слишком-то поощряет. Что же касается «агитатора, горлана, главаря», то внимательное изучение книги «Челобитные» позволило обнаружить лишь одно место, куда народный поэт с неизменным постоянством зовет свой народ – это к пивному ларьку. Безусловно, пивной ларек – место прекрасное и народом искренне любимое, однако, как мне кажется, никого агитировать в его пользу особенно не нужно. Вот и получается, что Емелин задает поэзии планку, через которую сам же не может перепрыгнуть, то есть – если вспомнить классический пример – что унтер-офицерская вдова в очередной раз сама себя высекла.

Возвращаясь к сопоставлению позиции и поэтики, хочу отметить, что точно такие же противоречивость и эклектичность присущи и собственно стихам Всеволода Емелина. Именно это, полагаю, и отталкивает от него людей с более или менее приличным уровнем образования. Впрочем, если рассматривать книгу «Челобитные» вне контекста более неформальных высказываний Емелина, то нельзя не заметить, что она производит вполне приличное впечатление и читается не без интереса, если не как поэтический, то хотя бы как социокультурный документ. Стихи в книге хорошо подобраны, в них нет ни явных противоречий, ни откровенных провалов, интервью – вполне умеренные и чуть ли не толерантные. Когда-то во время попытки литературоведческого разбора у меня родилось определение «поэтический Шариков», так вот, после этой книги могу с уверенностью сказать, что это определение неверное и отнести его к Емелину нельзя. Шариков – это злая карикатура на «нового человека», из которого все время вылезает его старая сущность. А Емелин, согласно его собственным словам, это уже не «новый», это «старый» советский человек, многое переживший и многое понявший за период семидесятилетнего существования советской власти. Кроме того, сам поэт в этой книге дал намного более удачное определение и себе, и своему месту в современной поэзии. В интервью, данном Максиму Амелину, Емелин назвал себя столяром «табуреточного» уровня. Ну, и в поэзии, на мой взгляд, он делает примерно то же самое. Хорошо сделанная табуретка – вещь в хозяйстве просто необходимая. Однако ничуть не удивительно, что никто не посвящает честному строителю табуреток ни монографий, ни восторженных рецензий. Эти «блага» – удел тех, кто строит целые дома, проектирует города и открывает новые страны…


Всеволод Емелин  .  предыдущая публикация  

Герои публикации:

Персоналии:

Последние поступления

06.12.2022
Михаил Перепёлкин
28.03.2022
Предисловие
Дмитрий Кузьмин
13.01.2022
Беседа с Владимиром Орловым
22.08.2021
Презентация новых книг Дмитрия Кузьмина и Валерия Леденёва
Владимир Коркунов
25.05.2021
О современной русскоязычной поэзии Казахстана
Павел Банников
01.06.2020
Предисловие к книге Георгия Генниса
Лев Оборин
29.05.2020
Беседа с Андреем Гришаевым
26.05.2020
Марина Кулакова
02.06.2019
Дмитрий Гаричев. После всех собак. — М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2018).
Денис Ларионов

Архив публикаций

 
  Расширенная форма показа
  Только заголовки

Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service