В пододеяльной стране
Юлия Тишковская, цикл стихотворений «Праздник урожая»

Линор Горалик
Книжное обозрение
        Как стоим мы перед Господом, — предстоим, — таким небольшим скопом, толпой, плохо разделяющейся на отдельные лица, робеющей, переминающейся с ноги на ногу, протягивающей дневнички — проставить оценки, расписаться, распустить по домам. Как мы этим скопом (мягким, мультяшным, вяленьким) месим ноябрьский ледяной мох, поддерживая друг друга под пластилиновые локотки, пугаясь крутобоких троллейбусов с округлыми вмятинами от божьих пальцев. Как мы этим скопом примерно одновременно залазим на ночь под разные одеялки, тихо дышим, слушаем, что Он нам там нашептывает; потом записываем в тетрадочки, потом читаем, думаем: как же это? Кто же это говорил со мной?

        Юлия Тишковская (основной круг сообщества «Полутона», объединяющего по большей части молодых поэтов), некоторое время назад выложила в собственном ЖЖ цикл стихов «Праздник урожая», — вот с этим почти детским «мы», приходящим из «ой-дид-ладо сеяли, сеяли» и «испекли мы каравай», и с этим бесконечным предстоянием Ему — нас, — маленьких, слабых, дерзких:

                        горят костры
                        сожженных за
                        право
                        знать
                        твои
                        настоящие имена


        Эти тексты — речь ребенка, бегущего по огромному полю и незаметно для себя вбегающего во взрослый мир; замирающего в ужасе, поворачивающего назад, чтобы вернуться в свое — ясное, теплое, золотое, — принести панацею; обнаруживающего, что грани между этими двумя мирами нет, есть только взгляд — такой, другой:

                        кому нужны
                        мои знания
                        о том, что никто не знает. —

                        всхлипы в пододеяльной стране.
                        пока хватит воздуха


        Тишковская разбивает строчки так, что они оказываются соразмерны короткому дыханию человека, который говорит, ожидая, что его перебьют, не дослушают, нетерпеливо заставят скорее перейти к сути, как взрослые понукают ребенка, не чувствуя, что сам рассказ, собственно, и составляет событие, что последовательность слов и образов не ведет к прагматичному резюме, а составляет, собственно, ту картину, которую нам пытаются передать.

                        принцесса, сюда!
                        я кидаю стрелы!
                        да не тебя я
                        не тебя

                        спасибо
                        спасибо


        Острое внимание к вещам и персонажам, от которых раскрывшего в изумлении рот ребенка мы настойчиво утягиваем за руку прочь и на которые с возрастом сами учимся закрывать глаза (женщина, выносящая за нами судно, сгнившая трава, муха на грязном полу), и сострадательный анимизм, атрофирующийся у нас с годами (извини, пожалуйста, бутылка, // что я на тебя наступила), оказываются здесь в центре внимания и становятся инструментами для описания трагедий глобального масштаба:

                        этот дядя
                        возле мусорных баков
                        ранним утром
                        и поздним вечером
                        когда меньше народу

                        его тоже выбросили


        Эта ненадрывность речи в сочетании с масштабом высказывания дают в стихах Тишковской вполне ошеломляющий эффект: как если бы тебе показывали на ладони стеклянный шар, в котором под нежную музыку снежинки кружатся не над развеселыми снеговиками, а, скажем, над замерзающей насмерть Дарьей. И любовная лирика в «Празднике урожая» построена по тому же принципу — никто себе вен не режет, клятв не дает и насмерть не прощается. Здесь разворачивается совсем другая история, в которой главной точкой напряжения оказывается дистанция, — непреодолимая и упорно не преодолеваемая обоими участниками игры. И обсуждение этой дистанции, речь о ней тоже идет дистантно, осторожно, как если бы последнее слово должно было всегда остаться недоговоренным, оставить место для отступления:

                        Зная твой оптимизм, —
                        говорит, —
                        лишний раз
                        подожду за углом.
                        мало
                        ли.
                        Твой дом
                        построен на одного.

                        все выстоит


        В последнем тексте цикла, в самом его начале, Тишковская пишет: «...Именно тогда заготавливаются запасы, с помощью которых мы проживаем суровую холодную зиму и благополучно доживаем до новой весны.« В ноябре читать эти слова сложно; но да, запасы, — скажем, некоторое количестве текстов (колосочек — к колоску, зернышко — к зернышку); скажем, некоторое количество мантр (амбары наполнятся нашим светом. мы не ведаем, что творим); скажем, некоторое количество внушающих надежду обещаний (сквозняка сегодня не будет), — и мы, возможно, доживем до нового урожая, и будет ли там праздник — этого мы отсюда, из ноября, сказать не можем, но, по крайней мере, нам будет, чем оправдать себя, когда начнется Великая Жатва.

        Потому что урожай — это жизнь, смерть, корм. Жизнь, смерть, корм.






Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service