Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
Страны и регионы
Города России
Страны мира

Досье

Публикации

к списку персоналий досье напечатать
  следующая публикация  .  Николай Кононов  .  предыдущая публикация  
Герметический карточный домик

11.03.2008
Досье: Николай Кононов
        Кононов Николай. Нежный театр. Шоковый роман. — М.: Вагриус, 2004. — 384 с.
        Поэт Николай Кононов в 2000 году прославился как прозаик — после публикации романа «Похороны кузнечика» 1. Роман вызвал большой интерес: рецензии шли одна за другой, Кононов претендовал на главные литературные премии и, что гораздо важнее, «Похороны кузнечика» действительно были произведением неожиданным и впечатляющим. Сочетание отточенного стиля и откровенности, доходящей до эпатажа, трогательное бесстыдство описаний, философский подтекст и изощренный психологизм — все это действовало на читателя, как удар под дых: дыхание останавливалось и возвращалось, лишь когда была перевернута последняя страница. Новый роман Кононова «Нежный театр» продолжает ту же линию, отмечен теми же свойствами 2, писатель так же пристально вглядывается в своих персонажей, как будто хочет взглядом проникнуть им под кожу, или, точнее, как он пишет — «эпидерму»: туда, где рождаются чувства, где спрятаны сокровенные источники душевных движений. Герой романа охвачен своего рода похотью зрения, он вбирает в себя окружающее пространство, и в первую очередь — людей, его взгляд чувственен, что при чтении ощутимо почти физически. Порой кажется, что этот человек превращается в огромный немигающий глаз.
        В одном из стихотворений Николая Кононова есть такое четверостишие:

        Звезд промерзшая пехота...
        Но шмелем вползает смерть
        в зимний улей небосвода,
        и нельзя туда смотреть.

        Смею предположить, что в этих строчках содержится один из ключей к его прозе: смерть запретна для зрения, а в «Похоронах кузнечика» повествователь, «я» бесконечно смотрит на свою умирающую бабушку. Внутреннее напряжение текста рождается от перепада между запретом и страстью к смотрению. В «Нежном театре» Кононов пытается создать подобную коллизию. Герой-рассказчик живет с бабушкой — его мама давно умерла (он и лица ее не помнит), а отец-офицер уехал служить в другой город (поселок, может быть, не важно) и там вновь женился. И вот в четырнадцать лет он, этот мальчик, впервые за много лет едет к отцу в гости, на каникулы, и с первых дней начинает отца рассматривать, отмечая именно какие-то запретные и полузапретные моменты: наготу отца, как он переодевается, как ведет себя в бане, как писает, стоя на улице... Постепенно и подспудно сквозь эти описания начинает прорастать эротическая тяга сына к отцу. Отец, конечно, ни сном, ни духом, а мальчик мучается, вероятно, до конца и не понимает, что с ним происходит. Ситуация разрешается, когда, ночуя в придорожном домике, отец и сын оказываются в одной постели, и бедный подросток, ощущая близость спящего мужского тела, «изошел». «Напряжение разрядилось». «Может быть, после этого мы должны были бы оба сгореть, как в не дошедшей до нас самой ужасной греческой трагедии».
        Здесь очевидна перекличка с рассказом Кононова «Гений Евгении», где центральной темой является эдипов комплекс. Для Кононова отсылки к мифам вообще важны как часть создаваемой им картины мира. Вероятно, его психологическая, зыбкая проза нуждается в мифе как цементирующем конструктивном элементе или фундаменте, но в «Нежном театре» введение мифологических мотивов выглядит весьма противоречиво: образ отца двоится, он одновременно Отец, верховное божество, и реальный слабый человек, «жалкий отец». Инцестуальный же мотив с учетом этой второй стороны образа можно рассматривать как непроизвольно пародийный 3.
        Мотив инцеста у Кононова присутствует постоянно. Судя по всему, для Кононова-прозаика высшая степень близости — близость эротическая. Отсюда и навязчивое представление об инцесте, ибо как иначе можно максимально приблизиться к родным людям? Но инцест табуирован, и здесь вновь возникает разрыв между желанием и запретом. В «Похоронах кузнечика» герой рассматривает фотографию обнаженной бабушки, сделанную в далекой ее молодости, таким образом обходя этот запрет (заодно появляется классическая пара — танатос с эросом) и давая возможность читателю также непосредственно наблюдать это нарушение запрета: фотография воспроизведена на обложке романа. В «Нежном театре» герой намного менее гармоничен: юноша опутан клубком противоречий и девиаций, пережитая травма преследует его всю жизнь и, в конце концов, в зрелом возрасте, приводит к разрыву с женой и попытке самоубийства 4.
        Так заканчивается первая часть романа, посвященная отношениям с отцом, полная психологических тонкостей. Но психологические эти тонкости не находят в тексте объективного выражения и представляются придуманными и вымученными. Если в очередной раз вспомнить «Похороны кузнечика», то есть, в конце концов, разница: смотреть на то, как человек умирает — да, парализованный, заживо разлагающийся, отвратительно пахнущий, но умирает, кончается, уходит, — или смотреть на льющуюся струю мочи, очень старательно придавая простейшему физиологическому акту вселенский масштаб: «Струя урины, резким шумом буравя холодающий час, ввинчивалась в обочину, в ее мякоть. Это был бесконечный эпизод, и мне казалось, что все, заизвестковываясь, застывало. Сдвинуться даже на микрон было невозможно. Этот эпизод годился для эпического полотна, так как в нем нет ничего дерзновенного и омерзительного. Я удерживался в нем не банальной силой своей тяжести или волей случая, что свел меня с отцом, а напряжением животной тревоги и душевного отвердевающего вещества. Будто вот-вот начнется буря и сметет меня и отца с этого безнадежного потемневшего клочка сиротского времени».
        Несочетаемость стиля «эпического полотна» и того, что на нем изображено, характерное и для других эпизодов несоответствие события и реакции на него героя «выталкивают» текст в безвоздушное пространство и лишают читателя возможности тесного, заинтересованного контакта с романом Кононова. Тут не спасает и незаурядное словесное мастерство автора — и что с того, что Кононов потрясающе точно передает грубую фактуру армейской шинели («- Не трожь, пусть так сохнут, только покорежишь, — говорил ей натужными согласными отец, застегивая слишком тугой крюк на тяжелой шинели: еле сдерживался, чтобы не обрушить на жену гнев...»)? Здесь отсутствует объективный коррелят, о котором писал когда-то Т.С. Элиот, чтение превращается в мучительное преодоление пустыни (пусть изредка и орошаемой уриной), но того, кто эту пустыню одолеет, ждет награда — вторая часть текста. Там бабушка рассказчика, перебирая губами глаголы, будет забавно объяснять, как правильно говорить по-русски, там гомоэротичность раздражать не будет, там будут вдохновенно описанные волжские пейзажи: «Заросли прозрачного тамариска — зыбкий и неподвижный огонь. Он исчезает, замерев, и проявляется, припадая к низменной почве дельты, лаская ее, не зная конвульсий. Его ничто не может изнурить. Он почти сливается с водой в хроническую, ничем не возмущаемую ровность. Это созерцание чудного вида — особенный культ плоскости».
        На фоне этих пейзажей начнется роман героя с Любой, или Бусей, младшей подругой покойной матери, вопреки уверениям самого повествователя мать для него заместившей, и так произойдет инцест без инцеста, разрешенный инцест, и рассказ о нем лишен трагических нот и взвинченных интонаций. Но не следует забывать, что герой чуть ли не с младенчества знает о реальности смерти и что с детства его преследует странное ощущение: «Я и тогда был сам для себя загадкой. Почти не различал себя, будто был завернут в хрустящую непроницаемую фольгу». Фольга эта была сделана из отчаяния от невозможности соединиться с жизнью, вобрать ее в себя и себя обрести, стать собой.
        Здесь, пройдя сквозь все психоаналитические построения, мы выходим к мыслям более важным. Николай Кононов пишет: «В меня проникало то, что не вызывает жалости и сострадания, а порождает приступы настоящего страха и оторопи». Не очень сложно сообразить, что это прямая отсылка к религиозно-философским сочинениям Сёрена Кьеркегора, один из трактатов которого (по цитате из книги Иова) называется «Страх и трепет». Соответствующую цитату можно найти и в «Похоронах кузнечика», и тогда получается, что в обоих своих романах Кононов говорит о том, как человек через отчаяние движется к самому себе и к осознанию существования трансцендентного. Вот последняя, заключительная сцена «Нежного театра»: после смерти отца герой случайно увидел в больнице его распоротое патологоанатомами тело, но не почувствовал ни ужаса, ни отвращения. «Я не смог выделить в нем никаких особых черт, так как все его увядшее полое существо и его поза, в которой он был распростерт, приобрели новую, не свойственную живым, смазанность. Это была однозначная монументальность. Он был обращен, как памятник, в некую внутреннюю точку, о которой было известно, что она непостижима и находится совсем не в его, прости Господи, нарядном нутре». А в «Похоронах кузнечика» в конце романа появляется лестница, ведущая вверх, лестница Иакова.
        Все это, однако, никак не отменяет того печального факта, что в «Нежном театре» все глубокие авторские мысли, все сложные психологические и философские конструкции не мотивированы на событийном уровне и существуют как-то отдельно. Собственно текст (главным образом, первая его половина) слишком очевидно придуман и потому нежизнеспособен. По Кьеркегору, человек должен осознать отчаяние, и тогда он сможет прийти к своему «я» и предстать перед Богом 5. Кьеркегор пишет о христианском Боге и о вере, но нас в данном случае интересует именно осознание отчаяния. Герой «Нежного театра» психологически совпадает с описанным Кьеркегором человеком, охваченным отчаянием в себе самом 6 — одной из высших форм отчаяния, свойственной личности развитой и неординарной. Описывая такого человека, Кьеркегор называет его состояние герметизмом, одиночеством, чреватым угрозой самоубийства — вспомним о суицидальных попытках героя романа. Неслучайная деталь!
        Но что привело героя к отчаянию? Раннее знание о смерти и странное влечение к отцу? Первое вписано в роман пунктирно, второму уделено много страниц. Но итогом явилась лишь экстравагантная история изломанного мальчика, заблудившегося в своих комплексах. Экстравагантность выделяется ярким пятном и не дает трактовать эротическое влечение как метафору обретения цельности мира (о возможности такой трактовки — см. в сноске 4). Отчаяние же — состояние естественное, тяжелое и сумрачное, далекое от любой подавляющей эквилибристики. Результатом стала утрата романом художественной цельности: получается, что описания и рассуждения существуют отдельно, а отчаяние и стремление к Абсолюту — отдельно. Вторая часть текста с первой контрастирует своим спокойным течением, но именно поэтому усиливает общую неуравновешенность композиции. Николай Кононов соорудил ажурную конструкцию от земли до неба, подобную карточному домику: ткни — развалится. Хотя наверняка существуют и другие мнения; ведь был же включен «Нежный театр» в короткий список Премии Андрея Белого?


[1] Кононов Н. Похороны кузнечика. Роман в тридцати семи эпизодах с прологом и эпилогом. СПб.: ИНАПРЕСС, 2000.
[2] Кроме умения схватить читателя за горло, но об этом будет сказано позже.
[3] Наверное, некорректно «лоб в лоб» сопоставлять два произведения, тем более принадлежащих к разным искусствам, но невольно вспоминается фильм Андрея Звягинцева «Возвращение» с его мощным мифологическим слоем, связанным с фигурой Отца. У Кононова из-за раздвоенности образа нет той жесткой суггестии, которая свойственна фильму Звягинцева.
[4] Очень легко интерпретировать этот эпизод как драму вытесненной гомосексуальности. Мне бы хотелось увидеть здесь мучительные попытки обрести свое «я», обрести в своем «я» цельность мира, а тягу мальчика к отцу объяснить стремлением «достроить» свою ущербную вселенную, побороть сиротство: ведь отец вызывал его оттуда, где у него «не было ни склада, ни имени, ни оболочки».
[5] См.: Кьеркегор С. Болезнь к смерти // Кьеркегор С. Страх и трепет / Пер. с дат. Н.В. Исаевой, С.А. Исаева. М.: Республика, 1993.
[6] Там же. С. 293-298.
  следующая публикация  .  Николай Кононов  .  предыдущая публикация  

Герои публикации:

Персоналии:

Последние поступления

06.12.2022
Михаил Перепёлкин
28.03.2022
Предисловие
Дмитрий Кузьмин
13.01.2022
Беседа с Владимиром Орловым
22.08.2021
Презентация новых книг Дмитрия Кузьмина и Валерия Леденёва
Владимир Коркунов
25.05.2021
О современной русскоязычной поэзии Казахстана
Павел Банников
01.06.2020
Предисловие к книге Георгия Генниса
Лев Оборин
29.05.2020
Беседа с Андреем Гришаевым
26.05.2020
Марина Кулакова
02.06.2019
Дмитрий Гаричев. После всех собак. — М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2018).
Денис Ларионов

Архив публикаций

 
  Расширенная форма показа
  Только заголовки

Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service