Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
Страны и регионы
Города России
Страны мира

Досье

Публикации

напечатать
  следующая публикация  .  Все публикации  .  предыдущая публикация  
Возможно неточно
О стихах Аркадия Драгомощенко

15.07.2008
Русский журнал, 16 января 2001 г.
Аркадий Драгомощенко. Описание. - СПб: Издательский Центр «Гуманитарная Академия», 2000


         «Тайнопись осени сдвигает медные кожи Египта, / приоткрывая лучников, смолистые лица, / гниющие бинты поездов в долинах, / тихие радуги зверей в полночь». Попасть туда, увидеть? Но «зрение также лингвистическая процедура, процесс описания, различения». У нас только слова, и за слова идти - с их же помощью. Увидеть = описать. Но что - описание? Не называние, но воссоздание. «Увидеть означает создать - еще один голос». Но где заканчивается одна вещь и начинается другая? В описание настурции вплетаются дождь, поезд, запятая. Существования одновременны и обмениваются смыслами. «Вполне вероятно, что дерево / поименовано чашей, / воздух - сочетанием чисел, листвой - / расстоянием». Дать предметам и событиям (а каждый предмет - событие, каждое событие несет на себе предмет) описывать друг друга? Но что это: «смуты условие, мята, немеющая водой по колено»; «словно твой рот прикосновением папоротника» - описание растения человеком, человека посредством растения?
         «Создать означает забыть, где начало». Ничто не может быть описано как статичное, вне превращений. Мир неожиданен. «Ничего себе не равно (сверчка фосфор), / ничто не предвидит себя (системы ветра)». И важно войти в отношения «с тем, что меняет поверхность ежемгновенно» (но там именование бессмысленно, сама возможность имени смешна). Говорить о тех оттенках перемен и восприятий, которые высказать невозможно - и о которых только и стоит говорить. Увидеть динамику предмета, его соприкосновений и перемен. Предмет никогда не обретает своих очертаний до конца, он - приближение или удаление. И мы, «раскалившие память дотла, приближаясь, / не сдвигаемся с места».
         «Львиноголовые, бронзовокрылые... / Пересекающие потоки... / вскипающие в синеве разреженной...» Не поиск имени, а обрисовывание чего-то, осторожное, помнящее, что точность убийственна, что единственным определением описываемое будет убито. «Просты, / иногда отвесны, как стены, как память. / Как алфавит, иногда бессмысленны в настоянии». Кто? - они. Больше в этот момент движения стиха сказать невозможно - и зачем убивать взгляд лишними дополнениями? Текст принципиально неоплотняем, уклоняется от чрезмерной определенности. «Присутствие чье из ничто извлекал подспудный песок, / омывавший их рты, как начертания буквы: (мы не уверены, к чему относится «их»)». Неуверенность даже в том, предмет это или атрибут. «Тополь? Письмо? Катахреза? Прямоугольно? Синева в прорехах сепии?» Автор не знает, он вглядывается. «Я не претендую также и на понимание, и более того, может быть, именно непонимание является моим последним удовольствием».
        Это не хаос; но и не мертвый порядок. «Оправдание шагу в нарушаемом равновесии». Кружение около вещей, фасеточное зрение. Не загораживать предвзятыми объяснениями. Сохранить монету «застывшей в щели броска, между орлом и решкой». Сохранить в каждом событии не столько его совершенность, сколько возможность. Речь, стремящаяся не закостенеть, каждую секунду ставящая себя под вопрос, но тем не менее длящаяся, наращивающая значения. «Что написано - не завершено, / постоянно следуя к завершенью». Свести к значению - искушение, которого следует избегать - и которому можно иногда поддаваться. Никакое действие не может быть закончено. И «слово становится словом в нескончаемом приближении уходящего голоса». Важна точность меры неточности.
         «Видеть значит преодолевать видимое. Ни с чем не сравнить. Я не вижу ни сухих, ни сломанного, ни искривленного». Вещи, выведенные из стандартных связей, обретают независимость и голоса. Многоголосье кажется разорванным. «Реальность состоит из дыр. Как речь из различия» - но разорванность и дает возможность встречи в концентрации текста, где опущены само собой разумеющиеся звенья, клише. Такая речь способна гореть. «Каменноугольный пласт - спрессованные / до возможности горения отпечатки». Прерывистость дает пространство интерпретации. Теснота знаков продуваема ветром.
         «Факт есть то, что расположено между решением и углом плавника».
        Шаг литературы навстречу философии, не старой, озабоченной приведением всего в систему, а новой, построенной на оттенках, неоднозначных ответах. «Восклицание «море!» всегда превосходит / то, что открывается тотчас в проеме гор», - потому что подключает память других морей и всего с ними связанного, сейчас отсутствующего. Но оно же и меньше открывающегося вида, его соленого ветра и прозрачного пространства. «Говорящий изучает собственное исчезновение, / потом и твоего запястья, когда ты все еще вдоль меня». Но двумя строками позже, «между светом и тенью, последний отрезок пути - / последнее настояние: расстояние вытянутой руки» - и этот исчезающий говорящий остается мерой расстояния, мерой вещей. «Разрешение ситуации в ее же продлении», потому что ответа, остановки - не будет.
        Поэзия не как сообщение, подлежащее расшифровке, но как способ существовать, смотреть. Дело автора - дать предметам высказаться. «Тело флейты представляет собой устройство, не препятствующее течению ветра», - идея, становящаяся очевидной в Европе лишь в ХХ веке, а до того обитавшая в Японии и Китае - отсылок к которым у Драгомощенко немало. «Пристальности служит опорой отсутствие». Отойти в сторону, не загораживать биографией или жалобами лучи и голоса. Так будет лучше. «Меня больше там, / где я о себе забываю».
        Ясность, мир в резком свете, для которого вещи прозрачны - в котором они накладываются друг на друга. «Сухость. / Я склоняюсь к тому, что именно сухость». В этой речи вязнешь, как в сухом песке. Она предлагает читающему/пишущему остановиться и всмотреться в происходящее - в том числе и в нем самом. Чаша пыли, сухое питье, следы вещей. «Оставь сообщение» - помести сообщение куда-то? брось всякие попытки сообщить? Все предельно непрочно. «Во мгновении вести завязь забвения. / Шаткий мост ветра, серпа холодная прядь, - / миг осы или инея». Все будет забыто, все исчезает, и «не найти доказательств / того, что когда-то случилось». Всякое действие бесполезно. И: сколь замечателен мир, где есть что забывать и есть где совершать эти бесполезные действия. Скептицизм не истерический, а эпикурейский: пустота открывает свободу, возможность существования. «Кто-то задумал прощаться, / но все позабыл, кроме «европа, крапива», - но он сможет попрощаться и этими словами.
         «Система нескончаемого числа форм, превращений, не заканчивающих себя ни в одной и, следовательно, не имеющих, не могущих иметь окончательного описания». Эта бесконечность и обеспечивает возможность личной речи (о которой забывает, например, концептуализм), просто речь должна помнить о своей неокончательности - но окончательность была бы окончанием - смертью - и не только речи. Потому что язык, конечно, жив. Вот он, клубящийся и текучий. Можно сохранить прямое высказывание, увеличивая его сложность, многозначность. И тогда сможет появиться даже слово «нежность»: «Листья покуда не принялись за жатву полуденной синевы. / Глаза для глаз, соль для рта, песок для нежности часов и стекла». Каждая фраза Драгомощенко движется медленно и бережно. Что, кроме всего прочего, - свойства эротики. И всякое описание оказывается эротичным.
        Головокружение встречи, гула голосов вокруг, гула пространства, как моря в раковине. «Потом рокот, перерастающий в свист, / сплетенный как из медленных молний, / из отдаления схожих с червями в пластах чернозема». Вспоминаются Гельдерлин, «Дуинские элегии» Рильке, Морис Бланшо, Введенский (о котором думают в тысячу раз реже, чем о Хармсе). Но в современной России авторов, решающихся на такое взаимодействие с языком, можно пересчитать по пальцам. Мы продолжаем рассказывать себе о себе же? искать новую искренность (не замечая, насколько она стара)? перебирать камешки стилизаций (не замечая, насколько это легко)? Большей части петербургских и вообще русских поэтов Драгомощенко чужд; но хуже от этого не Драгомощенко.
         «Следовать значению на значение впереди» - только так и можно что-то увидеть. «Скорость усвоения стены, картины, / кухонной утвари, металла, / возвращающегося сталагмитами Мессиана, / посланий капли, горенья газа - / напыленных по граням фразы - не укоряй. Я / измеряю тень тени всего-навсего тенью, что означает: здесь».


  следующая публикация  .  Все публикации  .  предыдущая публикация  

Герои публикации:

Персоналии:

Последние поступления

06.12.2022
Михаил Перепёлкин
28.03.2022
Предисловие
Дмитрий Кузьмин
13.01.2022
Беседа с Владимиром Орловым
22.08.2021
Презентация новых книг Дмитрия Кузьмина и Валерия Леденёва
Владимир Коркунов
25.05.2021
О современной русскоязычной поэзии Казахстана
Павел Банников
01.06.2020
Предисловие к книге Георгия Генниса
Лев Оборин
29.05.2020
Беседа с Андреем Гришаевым
26.05.2020
Марина Кулакова
02.06.2019
Дмитрий Гаричев. После всех собак. — М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2018).
Денис Ларионов

Архив публикаций

 
  Расширенная форма показа
  Только заголовки

Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service