|
|
|
Города России
Страны мира
|
|
|
|
|
 следующая публикация . Владимир Сорокин |
|
Труба завода малогабаритных компрессоров
Вчера в библиотеке им. А. П. Чехова состоялась презентация книги В. Г. Сорокина «Тридцатая любовь Марины» (М., издание Р. Элинина)
|
Б. К. Вы, Вячеслав, многажды писали о Сорокине, в том числе в «Сегодня». Представьте, что этот номер газеты купил на Курском вокзале транзитник из Тирасполя в Тикси. Может, суммируем давно проговоренное в нескольких фразах – специально для транзитника?
В. К. Транзитник знает слово «дискурс»? Владимир Георгиевич Сорокин строит свою прозу как пропись, перепись, вышивает по канве какого-либо сильного или узнаваемого дискурса, помещает читателя внутрь уже когда-то пережитого чтения, прижимает его к внедуховной, внеинтеллектуальной, а сугубо телесной основе чтения-письма, обнажает тоталитарный характер всякой телесности, заставляет пережить любую культурную деятельность как непрерывный террор...
Б. К. Но переписывать авторитетные дискурсы можно по-разному. Сильная нормативная поэтика обладает страшным внутренним напряжением. Как вещество, состоящее из сверхтяжелых атомов. Сочинитель А расщепляет эти атомы и живет за счет выделяющейся энергии. Сочинитель Б, напротив, страдает лучевой болезнью: вещество манеры сжигает личность изнутри и бормочет в унисон с ее голосом. Однако слабые обертоны голоса вдруг заглушают пыхтенье манеры. Потому что они, эти спорадические шумы, не ложатся и не могут улечься ни в какую норму. Рискну отождествить А с бездарностью и Б – с талантом.
В. К. А не могут ли они, шумы означенные, оказаться желанием как можно плотнее совпасть с матрицей, чтобы испытать, с одной стороны, восторг от возможности целиком разместить внутри себя чужое высказывание, а с другой – попросту радость фазового совпадения с чужим телом, то есть оргазм? И кстати – как бы вы описали тот род матрицы, с которым Сорокин общается в обсуждаемом романе?
Б. К. Родов – несколько. Книжка без труда делится на четыре части. Первая – рефлексия «постгородской прозы» начала 80-х, каких-нибудь Ильи Штемлера или Лазаря Карелина. Демонстративный аполитизм; флешбеки в коммунальное детство; куча причастных и деепричастных оборотов; у всякого существительного по меньшей мере два (а как правило – три) определения, желательно отглагольных: «по-полуденному неторопливое, пропахшее бензином и шофером такси»... ющиеся... ющуюся... Шоковые (по тогдашним временам – роман сочинен в 1984-м) сцены половых сношений вовсе не инородны этой стилистике, но лишь деликатно высвобождают ее подцензурный подтекст; перед нами Карелин, наколовшийся наркотиков и взахлеб строчащий нагноившиеся в простате лексические периоды. Часть вторая (начинается фразой «Больше всего на свете Марина ненавидела Советскую власть») – бережная огласовка диссидентской прозы того же периода; стандартнейший образец – «Наследство» Владимира Кормера. Маета, парение духа, Войнович, Саша Соколов, Солженицын фотографией на белой стене, гулкие прослойки православной риторики («Наипаче омый мя от беззакония моего...»). Сорокин баюкает эту какофонию под ребрами, недужит ею, точно ТБЦ – и вытягивает Кормерову бесформенность на верхнее «си». А вот третья четверть – от Марининого запоя до знакомства с секретарем парткома Завода Малогабаритных Компрессоров Сергеем Николаевичем Румянцевым – и есть спорадический шум, тщета и сладость напряженных до предела связок; стилевого прототипа вы тут не отыщете. Или отыщете, но только тогда, когда ответите на вопрос: кто, собственно, такая (или что такое) центральная героиня книги Марина Алексеева.
В. К. В идеале всякая отечественная девка является Прекрасной Дамой, Россией, Софией и Вечной Женственностью, а также и Бренною Пеной Морскою: сорокинская Марина, надо полагать, не исключение. К предложенным вами цитируемым стилистикам я хотел бы добавить еще две. Во-первых, Марина героиня советского женско-бытового романа: немудреные ее тяготы найдут отзыв в душе всякой малопутёвой читательницы, важно не то, что героиня наркоманка и активная бисексуалка, важны ее по этому поводу переживания. Горькая бабья слеза. Во-вторых, это классический роман перевоспитания: от нечистой жизни в кругу фарцовщиков, диссидентов, развратников, богемы и лиц некоренных национальностей – к чистой жизни в сплоченном рабочем коллективе. Кочетов такой. Обратите внимание на образы коммунистов. В романе два партийных работника. Первый существует как бы в первом кругу Марины, в нечистой ее жизни – тот, что дарит ей дорогущий-вкуснющий продовольственный заказ: понятно, что с ним она тоже спит. Но, в отличие от всех остальных случаев, спячка здесь не продемонстрирована, никакие пьянки и длинные фаллосы образ коммуниста не замутняют. Он здесь и не здесь, двойной агент, связывающий мир нечистый и чистый. И в образе второго партработника, Румянцева, эта партийно-медиативная функция обостряется, овнешняется: именно с ним Марина испытала первый в жизни оргазм-с-мужчиной (доселе она имела эту радость лишь с женщинами), после чего он и привел ее на Завод. Вроде бы типично-советская роль партии, но как тонко разыграна: через два хода, в две фигуры, через эротическую символику.
Б. К. Через четыре. В стартовой части мы имеем идеологию господствующую, но умело затушеванную; битком набитый деликатесами холодильник пианиста Валентина (первого, по сюжету, Марининого соложника) намекает, что социализм – либеральная, изобильная, гуманная система. Так подмахивал чаяньям верхов велеречивый Лазарь Карелин (простите, что я к нему, несчастному, привязался), описывая увешанные финтифлюшками и персидскими коврами квартиры гордых московских филистеров. Так механически подмахивает Марина любовникам мужеска пола, включая собственного папашу. Вторая часть – идеология минус-господствующая, фрондирующая и вроде бы запретная; и все эротические отступления тут посвящены Розовой Двери, лесбийской любви. Третья часть – момент экзистенциальной тошноты, попытка (до поры неудачная) сбросить ярмо давящих сверху идеологем и разъедающих из нутра стилей. Сексуальных фрагментов нет и в помине. Часть четвертая – поначалу торжество плюс-идеологии, чьи сталактиты зеркально, небесно соответствуют подпольному рельефу инакомыслия; Сергей Николаевич с лица – вылитый Александр Исаевич. Но лишь поначалу. До тех пор, пока пьяный парторг не влезет к Марине под одеяло и, рывком войдя в ее сухое, точно такыр, лоно, не доведет ее до оргазма. Крах. Сломаны все клише, вся арматура, поддерживающая Маринино супер-эго – нравственное / безнравственное, мужское / женское, добро / зло. Конвейер дробящихся стилизаций мгновенно перетекает в конвейер компрессорного производства, маньеризм – в примитив, а позже – и в до-примитив. Вы ведь не станете всерьез говорить о стилистике правдинских передовиц и пленумных докладов, буквально, с точностью до запятой, формирующих финал романа. Однако прочтите эти 35 страниц монотонного речевого потока – и ощутите их дикую, безусловную красоту, да, красоту, в зазорах которой блистает самость героини. Свободной. Наконец-то свободной. Марина уже не Русь, не София, не Владимир Сорокин. Марина – это Марина, непознаваемая вещь, надежно защищенная от любых литературных лекал.
В. К. Ну конечно, все это очень красиво – и правдинская стилистика финального словосемяизвержения (все же – стилистика), и тот великолепный аллюр, коим Сорокин проходит дистанцию от первого появления Марины на Заводе до последней фразы о дальнейшем повышении экономического и оборонного могущества социалистического Отечества, о росте благосостояния советских людей. Я понимаю, что этому роману нужна была именно такая скорость катарсиса. Но мне все же досадно, что, угодив письмом на Советский Завод, Сорокин не написал производственный роман: большой, подробный, с конфликтом хорошее-лучшее, с каким-нибудь бригадиром Потаповым. Заводская часть «Марины» показывает, что это мог бы быть самый величественный из известных нам гимнов социалистическому труду.
Б. К. Вы не ответили на мой молчаливый вопрос про А и Б. Про талант и бездарность.
В. К. Но мы же знаем: А и Б – вечные транзитники. На трубе всегда остается только соединительный союз.
|
|
|
 |
 |
Герои публикации:
Персоналии:
06.12.2022
Михаил Перепёлкин
28.03.2022
Предисловие
Дмитрий Кузьмин
13.01.2022
Беседа с Владимиром Орловым
22.08.2021
Презентация новых книг Дмитрия Кузьмина и Валерия Леденёва
Владимир Коркунов
25.05.2021
О современной русскоязычной поэзии Казахстана
Павел Банников
01.06.2020
Предисловие к книге Георгия Генниса
Лев Оборин
29.05.2020
Беседа с Андреем Гришаевым
26.05.2020
Марина Кулакова
28.12.2019
Дмитрий Кузьмин
02.06.2019
Дмитрий Гаричев. После всех собак. — М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2018).
Денис Ларионов
|
|
|
|
