В памятном многим августе 1968 года Сергей Магид был связистом в танковых войсках. Часть, в которой он служил, вступила в суверенную Чехословакию. Как Сергей впоследствии рассказывал, они не знали, на территорию какой страны вошли. Утром, открыв люк танка, они увидели, что движутся по шоссе, обсаженному яблонями. Танкисты поняли, что они в Европе, но где именно: в Германии, в Австрии, – не знали. Названия на дорожных указателях по языку были похожи на украинские, но написаны были «не нашими» буквами. Так Сергей Магид оказался «оккупантом», и этот травматический опыт во многом определил его дальнейшую жизнь. Вскоре его демобилизовали, но чувства освобождения не было: травма оказалась слишком глубокой:
Пошли дожди, поехала гражданка я спать не мог, я видел фигу танка, которую показывал полгода девице с человеческим лицом Тоска меня галошами месила какой-то дрянью душу заносило, да и снаружи портилась погода, все больше отдавая говнецом
Магид поступает на английское отделение филфака ЛГУ. Все вроде движется благополучно, а 7 ноября 1972 года он срывает красный флаг на Литейном мосту. Последовало исключение из университета, потом, правда, удалось восстановиться, и в 1976 году он получил диплом филолога-англиста. Я познакомился с ним где-то в середине 70-х. Он выделялся среди моих друзей и знакомых какой-то особой внутренней серьезностью и страстностью. Он очень лично переживал то, что происходило в это время у нас в стране. Думаю, что эти его качества отчасти обусловлены генетически: фамилия maggid в переводе с иврита означает «проповедник». Стихи его тоже были серьезными и страстными:
Разночинная ересь. Дымок папирос горьковатый. Тепловатый мерзавец, к нему на закуску конфета. Да в молчании кашель, и снова басок сипловатый. За окном то ли ночь, то ли бестолочь ночью одета. А у нас разговор. До утра, до постылой побудки. Все о том же: о судьбах, о смерти, о водке, о воле. Там страна за окном нам кивает слепой незабудкой здесь усталые губы родную житуху мусолят
Сейчас, вспоминая дружеские компании 70-х годов, мне кажется, что все было гораздо веселее и легкомысленней, но Сергей воспринимал тогдашнюю атмосферу именно так, невольно проецируя брежневское «безвременье» на «безвременье» 70-х годов XIX-го века. Стихи, которые он писал тогда, в советской печати появиться не могли. Поэтому совершенно естественным оказалось для него участие в известном «Клубе-81». Сам этот клуб был образованием компромиссным, уступкой властей андеграунду или «второй литературной действительности», как мы сами себя называли. Были обещаны публикации, было собрано несколько коллективных сборников: результатом деятельности клуба стало издание в 1985 году сборника «Круг». Почти для всех его участников, в том числе и для Магида, публикация в «Круге» была первой «настоящей» публикацией на родине, до этого были только подборки стихов в самиздатских журналах. Но значение клуба в жизни Сергея этим не исчерпывалось: в клубе он обрел новых знакомых, обрел свою среду. Конечно, у него и раньше был определенный круг общения, но благодаря клубу он значительно расширился. Магид занимается переводами англоязычной, главным образом современной американской поэзии, и эта поэзия оказывает определенное влияние на его собственное творчество. Его поэтика изменяется: он предпочитает безрифменные стихи рифмованным, не становясь в то же время «сектантом-верлибристом». Логические связи в его текстах заменяются ассоциативными, появляется своего рода «клочковатость», мышление «сгустками» смысла:
не хочется говорить бог газетную рвань клочковатый ветер пинает по пустым переулкам не хочется говорить любовь ты улетаешь первой я буду вторым, всегда буду вторым
Именно в 80-е годы Сергей пишет многие наиболее значительные свои произведения – в том числе лирическую поэму (не уверен, что точно определил жанр) Рай-центр. В этой поэме Магид впервые обращается к теме своего происхождения, своих корней. В конце 80-х Сергей принимает решение уехать в Чехословакию, тогда еще единую и социалистическую, – страну, в которую он когда-то вошел как «оккупант» и где жили родственники его жены. Судя по стихам, решение это далось ему нелегко:
Господи, если бы Ты знал как не хочется уезжать отсюда, где я уже мертв, где бывал счастлив только тогда, когда заваливался поспать
В 1990-ом году он переселяется в Прагу. Первые годы эмиграции были тяжелыми: жизнь на пособие, безработица и, самое главное, отсутствие среды, ощущение своей невостребованности. «Предыдущие смыслы» были утеряны, новых не находилось. Впоследствии этот опыт был им осмыслен в автобиографической повести «Текущая информация» (Нева, 2002, #3), но в первую очередь он отразился в стихах:
пусто стало жить всего поодаль все, что ни начнешь, никому не надо а мир себе летит как дефектный модуль холодней зимы, одиноче ада
Магид подхватывает известные слова Мармеладова из «Преступления и наказания», слова о человеке, которому «некуда идти»:
Все дело в том, что некуда идти и негде быть и не с кем говорить и Загородный, там, где у Пяти Углов ветвится он, не разлюбить и сизую холодную Неву воздушный колокол над ней, протяжный звон в холодную, пустую синеву плывущий
Иногда у него появляются строки крайнего отчаянья:
все перепробовано, впереди пуста я жисть, пустая жисть, пустая жисть всего три шага в глубину вечерних башен скорей о воздух обопрись и станешь ветвь куста и винограда кисть
Отношения с Богом у Магида – напряженные. Иногда Бог у него – враждебная человеку сила. Вот, например, строки, заставляющие вспомнить библейскую историю о жертвоприношении Авраама:
и Бог-Отец вонзает нож в тебя как в жертвенный пирог Но чаще Бог просто молчит или же Его не слышно:
здесь на земле так тихо что порой и голоса Господня не услышишь так тихо, говорю я, что трухой слова Его становятся
После пяти безработных лет Магиду, наконец, удается устроиться на постоянную работу, в Славянский архив в Праге. Жизнь входит в колею. Сергей находит себя в занятиях русской историей и историей русской эмиграции в Чехословакии. Как поэт, однако, он известен лишь узкому кругу знающих его людей. Этот сборник включает лучшее из написанного им за 30 лет. Надеюсь, что его прочтут и этот одинокий и глубоко искренний голос будет услышан.
|