Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
Страны и регионы
Города России
Страны мира

Досье

Публикации

напечатать
  следующая публикация  .  Все публикации  .  предыдущая публикация  
Споемте, друзья!
Евгений Попов. Опера нищих

03.07.2008
Дарья Маркова
Знамя
2007, №4
        Евгений Попов. Опера нищих. — М.: Вагриус, 2006.
        «Опера нищих», нищие... а где сума — там и тюрьма, где тюрьма — там и жаргон, а где жаргон... Граждане! Тут же сплошное «непонятное»! Когда отдельные рассказы из этого ныне-сборника печатались в «Вестнике Европы», автор еще подсказывал, о чем читаем: «Старик и скважина. Рассказ на производственную тему», «Приторный ад. Рассказ о любви» или «Без хохм. Рассказ о бедных людях». Впрочем, начиналось все уже тогда: уже в 2002 году появился «Materia. Рассказ о непонятном», к которому позже присоединится еще десяток вошедших в эту книгу. И добро бы это было только наше общеязыковое, общечеловеческое непонятное, так нет, нравится автору выражение из блатного жаргона «попасть в непонятное». То есть (первая версия) в неприятности или (версия вторая) туда, где живут не «по понятиям». Третья версия, конечно, тоже имеет силу: попасть туда, где все непонятно. А «непонятно в мире вообще все», говорится как раз в рассказе «Materia».
        «Materia — это что? — спросил Хабаров.
        — Materia — это по-русски будет материя, — ответил Гдов.
        — А что такое «материя»?
        — Да что хочешь. Хочешь — ткань из шерсти, хлопка и шелка, хочешь — содержание в противоположность форме, хочешь — объективная реальность, данная нам в ощущениях и существующая вне зависимости от них».
        Вот об этом обо всем и есть рассказы, о materia по-русски, о непонятном мире, о реальности, просто о жизни, если угодно. Эту жизнь-материю Евгений Попов и живописует, что в рассказах, что в беседах, составляющих вторую часть книги (почти в каждой из них Попов подчеркивает, что это не интервью: «Хочется просто поговорить о том о сем, о жизни, например...»), что в публицистических «Случаях». Так что тема предельно широка, изложение — алогично и иронично, «ведь если к жизни относиться всерьез, то логичнее было бы повеситься, правда?». Это и пытается сделать один из персонажей, вернее, одна из них, «тонкая персона», жена бывшего диссидента, а ныне — риелтора-демократа (все у нее есть, «только духовность утрачена»). Правда, в «Опере нищих» человеку и повеситься-то не дадут спокойно — обернется дело фарсом, а не трагедией или драмой: прочитает кошка хозяйке лекцию о грехах смертных, грянет гром, глянет на «бедную самоубийцу светлый лик нерожденного ребеночка», пошатнется Ульяна Владимировна на стуле, рухнет на пол... но «совершенно не повредится». Надо сказать, как только персонажи вступают с жизнью в слишком серьезные отношения, тут же вмешивается автор, а то и не один — ведь, кроме самого Попова, на страницах сборника вовсю действует и его, так сказать, alter ego, писатель Гдов.
        Литератор Гдов и его друг, безработный Хабаров, — «старики», как иронично именует их автор, используя привычное обращение шестидесятников, — появляются почти во всех рассказах «Оперы нищих», причем Гдов часто выступает в роли автора.
        Возвращаясь к мысли о том, что происходит, когда персонаж начинает слишком серьезно присматриваться к жизни (или она к нему?), повторю: тут-то и вмешивается писатель. Так что, если «КОНКРЕТНЫЕ ПАЦАНЫ» (выделение авторское) и заставят Гдова с Хабаровым «для порядка» выпить по бутылке водки, а те после этого сядут за руль да поедут кто куда, то потом непременно выживут, хоть и «залягут на месяц по дешевым больницам». Но аварии что, вот если даже Хабаров и прыгнет с Ласточкиного гнезда, то тоже уцелеет, конечно, и еще тут же найдет за подкладкой пиджака давно потерянные в недрах собственной квартиры семь тысяч долларов. А если другой персонаж, преданный в одночасье женой и любимой партией, решит прыгнуть с вышки на Воробьевых горах, в полете перерезав себе горло, то не прыгнет, конечно, а пойдет с другими правоверными коммунистами работать «для конспирации и будущего в сортир “Надежда”». Или отстоят Гдов и Хабаров очередь в обменнике и, войдя в заветную дверь, попадут во всю русскую историю ХХ века задом наперед — от брежневских времен, да через Лубянку, да в Ялту 1904 года... Но деньги в конце концов все-таки обменяют — в настоящем, «25 мая 2005 года от Р.Х., в тот самый день, когда на Москве вдруг погас свет». Или миллионер, чья жена вдруг возжелала «роллс-ройс», стукнет по зеркалу, желая побить стоящего перед ним нахала, а оно даже и не разобьется. Или те же, те же, те же Гдов и Хабаров вознамерятся с женами пойти на мюзикл, но и туда не попадут, а так и просидят в баре, ведя разговоры за жизнь («ЗА ЖИЗНЬ», как написал бы Попов), ожидая любимых женщин. Немолодые, но красивые, мудрые и пьяные они появятся часа через полтора, пританцовывая в обнимку друг с другом в свете уличного фонаря. Кстати сказать, разговор, который тем временем вели в баре их мужья, тоже был очень похож на танец со своей сменой фигур: «Меняй тему, меняй».
        Рассказы, беседы и случаи, входящие в книгу, изначально не составляли единства, так что не вполне понятно, насыщены они лейтмотивами и рефренами или просто повторами излюбленных слов, словосочетаний, предложений, ситуаций. Тем более что некоторые из них встречаются еще и в текстах, не вошедших в этот сборник. Речь, конечно, не о фирменной присказке «город К., на великой реке Е., впадающей в Ледовитый океан», а, например, о несколько раз возникающей фразе: «Сколько горя за каждым освещенным российским окошком» — при этом говорящий обычно теребит в кармане пачку денег, а то и в зубах ковыряет после посещения ресторана. Или о словосочетаниях «попасть в непонятное», «небо в алмазах», о повторах повторов, вроде «писатель — он и есть писатель, он и есть писатель, он и есть писатель, как сказала бы Гертруда Стайн». Или: «А ты зачем меня непонятное спрашиваешь — «ЧЕГО ВСЕ ЗНАЧИТ», как будто сам не знаешь». — «Чего?» — «Того, что все это значит», — «А что все это значит?» — «То и значит, что значит...». И все это словно с приплясыванием и пританцовыванием, игрой и «кунштюками», с нарочито банальными, часто ненужными, хотя и неожиданными, ничего не объясняющими комментариями. Как гримасы перед зеркалом. «Лирический стеб с эманацией и экзистенцией».
        В целом впечатление от писаний «самого веселого анархиста современной российской словесности», как любят именовать Попова: нравится, но читать очень муторно. Записывая слово «муторно», испытываю непреодолимый стыд даже не перед самим автором — перед фотографией веселого человека, напечатанной на обложке книги. При этом думаю о строчках из воспоминаний Евгения Попова о Фридрихе Горенштейне, точнее — о некой студенческой свадьбе, где, пишет Попов, «товарищи, полагая, что я — «юморист», выбрали меня тамадой, и все закончилось смертной тоской, дикой дракой и битьем посуды в нищем московском кабаке». Ощущение от этого веселья именно такое.
        Об авторе любят не только говорить «самый веселый анархист», но и вспоминать в связи с новым сборником «Трехгрошовую оперу» Брехта, Попов в свою очередь не устает поправлять собеседников, ссылаясь на Джона Гея и его «Оперу нищего», к которой есть прямая отсылка в последнем «Случае»: «К моему счастью и облегчению, я застал в этом переходе весь прежний состав труппы попрошаек, готовых хоть сейчас сыграть в музыкальном спектакле «Опера нищих» по одноименному произведению английского драматурга Джона Гея (John Gay, XVIII век), если таковую актуальную до сих пор трагикомедию кто-то вознамерится восстановить в виде мюзикла на московской сцене».
        Смысл, известное дело, в подтексте: «Тщательно исследуйте подтекст, но если и там ничего не найдете, то я не виноват. Я ведь старался. Я ведь все старался, старался, старался, как и любой бывший советский человек...» — поэтому мы найдем в сборнике нищих не только в буквальном, но и в библейском смысле, а еще прямейшее и неоднократное сопоставление нищих и писателей, которое при желании тоже можно возвести к Гею: «Нищий. Если бедность — патент на поэзию, никто не усомнится в том, что я поэт. Я состою в труппе нищих и участвую в представлениях, которые она еженедельно дает в Сент-Джайлз. Мне платят там скромное годовое жалованье за мои пьески, меня в любое время накормят обедом; большинство поэтов не могут похвастаться даже этим». Писатель Гдов: «Однако это совершенно не волнует НАСТОЯЩИХ настоящих писателей... которые несут крест, не замечая его. То есть по-прежнему зарабатывают на жизнь чем придется» (подглавка, где произносятся эти слова, так и называется «Гдов, оказывается, несет крест. Кто бы мог подумать!»). В денежной теме, постоянно иронично варьирующейся и повторяющейся, тоже выражается столкновение с materia, с реальностью, данной в ощущениях.
        При этом если автор или персонаж пристально вглядывается в какой-то предмет («Смотреть действительности в лицо не мигая!»), тот так и норовит «раскрыться» и рассказать о себе больше, чем это видно невооруженным глазом. В результате в пределах одного предложения мир обрастает сначала деталями-предметами, потом историей: «Филарет Назарович не выдержал и постучал тускло отливающим ножом фирмы «Золинген» по хрустальному графинчику отечественного производства, выполненному патриотами города Гусь-Хрустальный в форме бывшего центрального здания КГБ, Комитета государственной безопасности, учреждения, что, переменив название, и по сей день существует на Лубянке, некогда Феликса Дзержинского, площади, но является также и основным спонсором международных игр «Юный плюралист» имени академика Сахарова».
        По ощущению, перед нами снова комментарий к эпохе — недаром в ответ на вопрос о том, почему это «опера», Попов сослался на «Шум времени» Мандельштама: так оно, наше время, шумит, так его слышит автор. И если рассказы были его «сольными номерами», то в беседах «слушателей» уже двое.
        Заголовки многих бесед не просто информативны, они создают образы тех, с кем общался автор: «Пунктир помыслов и сердечного излучения» — Белла Ахмадулина; «О новой России и старых соблазнах» — Никита Струве, «Разрушили Советский Союз и всю парфюмерию выпили» — слесарь-сантехник-вахтер Хомяков; «Отцы, по домам, или Звездный билет, но куда?» — конечно, Василий Аксенов. Менее яркие в этом смысле названия достались разговорам с Владимиром Войновичем — «О пиве, о налогах, о любви» и с Фрэнсисом Грином — «Вот придет англичанин». Интересно, что по названиям (только по ним!) наиболее безлики вылазки в область смежных культур — музыкальной и языковой: беседа с лидером группы «Ленинград» Сергеем Шнуровым («Такой вот шоу-бизнес») и венгерским писателем Петером Эстерхази («Такой вот кубик-рубик»).
        Беседы оказываются еще и перевалочным пунктом на пути от фикшн, рассказов, к документалистике, к «Случаям». И тут, пожалуй, ни при чем ни Хармс, ни Петрушевская; вымысел излишен, ирония чаще всего неуместна, разве что как средство самосохранения. Это репортажи Попова-публициста, реальные истории о гримасах «бывшего социализма» и «неокрепшей демократии», наблюдаемых в Воронеже и Ярославле, Красногорске и Перми, Саратове и Москве. Часть из них тоже уже публиковалась раньше с подзаголовком «документальная проза». «Гражданин живет с государством как кошка с собакой», — говорил Попов в одном из интервью («Книжное обозрение», 04.03.2006). «Случаи» в основном о том, что происходит, когда миры человека и государства все-таки пересекаются. Пересказывать сюжеты не буду, вспомню только один фильм 1989 года, «Две стрелы. Детектив каменного века» по пьесе Володина, и его главного героя Ушастого, обвиненного в убийстве. «Если ты не убивал, то кто тогда?» — спрашивают у него, и Ушастый вызывается найти убийцу. «Но ведь это тебя самого подозревают! Как же ты будешь искать?» — «Значит, я буду очень стараться», — простодушно отвечает он. В «Случаях» то и дело жалобы на N. передают на рассмотрение N., только вот это не Ушастый, а, скорее, Человек Боя или Красноречивый, уж они разберутся, а Ушастые могут стараться сколько угодно. Как все «бывшие советские люди».
        Последний «Случай» (собственно, «Москва. «Опера нищих», или Случай на станции “Б”»), вроде, и в целом не так печален и пронзителен, как остальные, и заканчивается на иронично-оптимистической ноте, которой, кстати, не было в журнальном варианте: «Писатели нынче тоже живут свободно, как и весь описываемый ими народ», а чтобы было не так пафосно, есть там еще и Р.Р.S.: «А когда я окончательно вышел на поверхность со станции Б., то обнаружил, что с принадлежащей мне машины неизвестные злоумышленники свинтили за это время фирменный знак фирмы «Опель». Думаю, что это тоже знак новых времен. При социализме у меня бы украли “дворники”». Но от этой ироничной оптимистичности и веет тем самым весельем, в разгар которого тянет негромко повыть.


  следующая публикация  .  Все публикации  .  предыдущая публикация  

Герои публикации:

Персоналии:

Последние поступления

06.12.2022
Михаил Перепёлкин
28.03.2022
Предисловие
Дмитрий Кузьмин
13.01.2022
Беседа с Владимиром Орловым
22.08.2021
Презентация новых книг Дмитрия Кузьмина и Валерия Леденёва
Владимир Коркунов
25.05.2021
О современной русскоязычной поэзии Казахстана
Павел Банников
01.06.2020
Предисловие к книге Георгия Генниса
Лев Оборин
29.05.2020
Беседа с Андреем Гришаевым
26.05.2020
Марина Кулакова
02.06.2019
Дмитрий Гаричев. После всех собак. — М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2018).
Денис Ларионов

Архив публикаций

 
  Расширенная форма показа
  Только заголовки

Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service