Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
Страны и регионы
Города России
Страны мира

Досье

Публикации

к списку персоналий досье напечатать
  следующая публикация  .  Дмитрий Соколов  .  предыдущая публикация  
«Слава богу, я не стал православным журналистом»
Интервью с Дмитрием Соколовым

05.08.2009
Интервью:
Елена Костылева
www.openspace.ru, 29.07.2009
Досье: Дмитрий Соколов
        Дима Соколов, более известный как Соколов-Митрич, работает замглавного в «Русском репортере», пишет в «Известия», «Взгляд» и РИА «Новости». Говорит, что «после работы уже рябит в глазах от букв»:

        — Я даже не знаю, как выглядит сейчас литературный процесс. Вижу иногда какие-то объявления о фестивалях, читаю дневники Кузьмина и Воденникова, но... Я просто не понимаю, зачем все это нужно. Я начал писать стихи на самолюбии, в этом не было никакого коммерческого смысла. И стал писать о том, что стихи писать не надо. Потому что появилось непреодолимое ощущение, что литература — это какая-то гадость. В итоге перестал писать стихи вообще.

        Внутренне для меня более комфортной реакцией являются деньги — на мой взгляд, это более адекватно, чем постоянный поиск внимания. Мне неинтересно питаться вниманием, противно. Журналистика — это бизнес, там все просто. Когда я всерьез занялся поиском темы, то понял, что литература — это то, от чего надо бежать. Я бежал пять лет — и убежал.

        …Вот Бальмонт — он, конечно, не поэт, но он говорил, что нельзя писать ради самолюбия. Я и не пишу. Пять лет уже не пишу. В наше время не писать стихи — и есть поэзия. Молчание больше творчески оправдано, молчание не принципиальное, а сложившееся.

        В последний раз литературная публика видела Диму в клубе «Авторник», где он читал цикл «Стихи с комментариями и краткое содержание»:

        — Я его написал для выступления в клубе «Консерва», которое состоялось осенью 2003 года (эту дату помнит файл, в котором написан текст). Потом еще в 2004 году я написал стишок про Горалик и Андрея Ивановича, и где-то после этого Кузьмин попросил меня прочитать «Стихи с комментариями» в «Авторнике». После этого уже действительно ничего не было.

        — Ты не пишешь из принципа?

        — Не из принципа, а по факту. Будет тема — буду писать. Не тема стихотворения, а направления существования в литературе. Сейчас я могу только заставить себя писать стихи о том, что я написал статью раз в неделю. Нет величия замысла.

        Когда Дима еще писал стихи, он тоже писал о величии замысла:

        Вы моя муза, Дима, скобочка, вы моя муза, Дима, скобочка,
        вы обучаете медленному и прямому,
        скобочка, вы говорите то, что не невыразимо,
        невыразимо, но ясно подонку любому.
        Так что, о боже, как много корней у меня в этой почве,
        я не посмею сказать, будто смерти не нет,
        я наконец-то величие замысла, скобочка,
        приобретаю. Вот, предположим, конверт.


        — Находит иногда желание писать?

        — Не находит. Нужно найти что-то со смыслом, чтобы было вплетено в единую ткань.

        — Есть мнение, что поэзия выражает то, чего не выразить никаким другим способом.

        — Слово «выражаться» мне не нравится. В этом есть что-то аморальное —выражаться, когда никто тебя не просит. В литературном кругу атмосфера несчастья, трагизма и бессмысленности. Все друг друга любят, и все друг друга ненавидят. Хочется от этого побыть на расстоянии.

        — За эти годы ты приобрел известность в качестве «правого» журналиста…

        — После моей книги «Нетаджикские девочки» некоторые политические силы решили, что я свой, и пытались взять меня в оборот. Пришлось их выстуживать и самому выстуживаться. Я не хочу быть журналистом одной темы и одного взгляда. У моих подчиненных у всех разные взгляды, но мое единственное требование — чтобы установки были аргументированы фактологически.

        Патриотические круги терпеть не могу. Они мне напоминают поэтические круги — только тут «кто сильнее любит родину». Профессиональные патриоты — это люди, которые собираются на заседания, чтобы объединиться против кого-нибудь. Я был на таких посиделках пару раз и очень быстро сбежал. Но вообще я о себе чего только не слышал. И что я жид-полукровка, и что я националист.

        — И что из этого правда?

        — Ни то, ни другое. Но когда начинаешь писать публицистику, это неизбежно начинает раздражать всех — и тех, и других. Мой так называемый национализм — это продолжение либерального сознания. Я хочу, чтобы соблюдались права любого человека, а не только нацменьшинств или «титульной нации». И, разумеется, гражданство страны, в которой ты живешь, — это право на приоритет. Если ты гражданин — у тебя есть свои права, если ты нелегальный гастарбайтер — нет, конечно: ты де-юре не существуешь. Это свойство государства как такового, будь оно хоть тысячу раз либеральным и демократическим. Мне абсолютно плевать на национальность человека, пока она сама не начинает заявлять о себе в агрессивном тоне. И меня совершенно устроит, если завтра Россию назовут Соединенными Штатами Евроазии, и не будет ни русских, ни гастарбайтеров, а для всех будут одни жесточайшие правила. Хочу, чтобы все было как в большой страховой компании: приходишь, электронная очередь, берешь билет, все строго упорядочено и никаких конфликтов.

        — В «Известиях» работает Перекрест, который написал, что Бабурову и Маркелова убил тот, кто якобы ревновал Бабурову к Маркелову… Тебе не противно туда писать?

        — Перекрест написал непрофессиональную статью. Он не злодей, просто повелся на собственное творческое самолюбие и не совсем осознавал, как это может прозвучать. Если бы у него были неопровержимые факты, которые, впрочем, могли волновать общественность только постольку, поскольку они могли иметь отношение к убийству... Но у него их не было. Я бы эту статью не поставил в номер.

        — Я лично перестала следить за твоей карьерой после истории про Holis. http://www.izvestia.ru/investigation/article3091349/

        — Главное в ней — что гомосексуальное воспитание школьникам навязывалось извне. Если извне будет навязываться православие — я буду тоже против. Раньше у РПЦ была более разумная позиция: если родители хотят, то ради бога, но не как обязательный предмет. А сейчас, если церковь будет использовать административный ресурс, — я против, мне это не нравится.

        — Что ж, сбалансированная позиция.

        — Несколько раз меня заносило, было несколько репортажей на грани, где-то около полугода профессиональное уступало идеологическому, но я быстро понял, что это неправильно. Слава богу, я не стал православным журналистом.

        — Читаешь ли ты современную поэзию?

        — Если честно, не очень. Мне Кирилл Медведев очень нравится, но я его читал года четыре назад. В последний год я очень сильно загружен, голова как электричка — вагоны информации проскальзывают туда-сюда, только успеваю головой мотать. Недавно в ленте видел чьи-то стихи… Алевтина Дорофеева, кажется (юзер ЖЖ alevtina_d. — OS.) У нее стихи похожи на Анашевича.

        — Это хорошо или плохо?

        — Это единственный их недостаток.

        — Что держишь под подушкой?

        — От случая к случаю читаю Седакову, Шварц…

        Соколов словно иллюстрирует старый текст Воденникова: «Еще мне нравятся стихи Елены Шварц / одной китайской поэтессы / но и без них я тоже проживу». Когда стихи все же появляются, он их не дописывает — не видит смысла. Он находит смысл в семье, в работе, которая вовсе не является для него простым зарабатыванием денег, и еще кое в чем:

        — Если говорить о вещах сугубо непрагматических, то направление, в котором я пытаюсь чего-то понимать, — это религиозное направление. То, что я пытаюсь принять и исследовать. Я знаю, как надо жить, но мне не хватает сил. Сейчас у меня вера скорее юридическая — «я понимаю, что я нарушаю». Бывает вера как верность и вера как доверие высшему промыслу и отсечение собственной воли. Меня хватает только на первое.

        — Ходишь в церковь?

        — Захожу, конечно, но так, чтобы всерьез, на литургию — несколько раз в год, чаще не получается. Когда получается жить по вере — чувство жизни совсем другое, все замыкается в единую цепь, нет никакой раздробленности, все приобретает какой-то смысл. Если бы я мог продолжать такой образ жизни — это и было бы настоящее творчество, и другого не надо.

        — Ты не уйдешь с такими взглядами в монастырь?

        — Однажды я поехал в Оптину пустынь — не для репортажа, сам, трудником, то есть просто бесплатно поработать. Едешь туда и думаешь — сейчас ты всем покажешь за три дня. Прожил один день. Очень тяжелые условия, спартанские: подъем в пять утра, потом три часа молитва, да и на уровне духовном — постоянное давление откуда-то. Считается, что чем более серьезное ты делаешь усилие — тем больше сопротивление. У меня было просто жесточайшее — когда раздражает все, и ничего не нравится, каким-то необъяснимым, мистическим образом.

        — Так ты мистик?

        — В смысле реальности Бога и реальности Дьявола — да, я мистик. Я уверен, что все, что происходит с человеком, имеет духовный смысл, и случайностей в жизни не вижу. На самом деле христианство исполнено скептицизма — если не вдаваться в чудоманию, какая бывает у старушек. Мне все равно, где что там мироточит. Но происходят незаметные события…

        Однажды я хотел пойти на исповедь, но не знал, к кому и как. Думал о Родионе Морозове — мы с ним работали в «Общей газете», а потом он ушел в монастырь, и я не знал, где он и что с ним. Я позвонил в газету, узнал, что он теперь отец Нектарий и служит на Троицком подворье в Москве. Через месяц после этого я возвращался со дня рождения приятеля, и у меня вдруг ни с того ни с сего сломалась машина. Я ее оставил, на следующий день приезжаю за ней, смотрю — рядом церковь. Поднимаюсь, читаю табличку: «Подворье Троице-Сергиевой лавры». И нахожу там отца Нектария. Вот это чудо, и оно обращено непосредственно к человеку.

        В юности Соколов не один раз перечитывал материалы к биографии Пастернака и считает, что жизнь поэта повлияла на его собственную. Он говорит о «тихом пламени, тихой мудрости», как в стихах Арсения Тарковского, о Честертоне как авторе «религиозных детективов», о Розанове («на мой взгляд, он вообще был первым блогером»), о Боге и Дьяволе.

        — Так ты правда веришь в реальность Дьявола?

        — В смысле, можно ли его потрогать или есть ли он как сила? С рогами или без, но он, конечно, есть. Кстати, Дьявол — очень удобная вещь, он помогает любить людей. Можно ненавидеть грех, но не грешника. Грех — это болезнь, уничтожив грешника, ты не решишь проблему. Так что человек — не враг, враг — Дьявол.

        — Тебе могут быть близки поэты-священники: Круглов, Кравцов…

        — Круглов хороший поэт, но очень много пишет, а я не люблю, когда много пишут. Но бывают точечные попадания у самых разных авторов. Люблю Самойлова, Гандлевского, Фаину Гримберг с ее «Андреем Ивановичем». В университете много читал Элиота и Уитмена, но я читатель очень случайный — что-то попадается в руки, если нравится, я стараюсь запомнить, как автора зовут. Специально литературное пространство не сканирую.

        — А прозу пишешь?

        — Я написал роман по сценарию Дмитрия Соболева к фильму «20 сигарет», и мне за него совершенно не стыдно. Это про один день из жизни копирайтера, перед которым в день, когда рожает жена, встает выбор: уволиться или предать друга. И есть хитрый начальник-искуситель…

        — Самостоятельный роман не хочешь написать?

        — Пока прозы мне хватает журналистской.

        — Ну хотя бы в записную книжку что-нибудь записываешь?

        — Да, но все как-то рассыпается. Раньше меня это совсем не парило, но теперь я вдруг подумал, что я все-таки, наверное, не прав. Может быть, нужно приложить какое-то усилие, чтобы найти тему, а не ждать, когда она возникнет. Меня тут лишили водительских прав на четыре месяца, теперь появится больше свободного времени. А то, когда водишь машину, только о дороге и думаешь.

        — А за что права отобрали?

        — Там была разметка — непонятно было, то ли она есть, то ли ее нет. Оказалось, что она есть.


  следующая публикация  .  Дмитрий Соколов  .  предыдущая публикация  

Герои публикации:

Персоналии:

Последние поступления

06.12.2022
Михаил Перепёлкин
28.03.2022
Предисловие
Дмитрий Кузьмин
13.01.2022
Беседа с Владимиром Орловым
22.08.2021
Презентация новых книг Дмитрия Кузьмина и Валерия Леденёва
Владимир Коркунов
25.05.2021
О современной русскоязычной поэзии Казахстана
Павел Банников
01.06.2020
Предисловие к книге Георгия Генниса
Лев Оборин
29.05.2020
Беседа с Андреем Гришаевым
26.05.2020
Марина Кулакова
02.06.2019
Дмитрий Гаричев. После всех собак. — М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2018).
Денис Ларионов

Архив публикаций

 
  Расширенная форма показа
  Только заголовки

Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service