В конце 80-х поэт Владимир Гандельсман создал уникальное по нынешним временам творение — роман в стихах «Там на Неве дом...», хотя даже новички поэтических ЛИТО знают, что романов в стихах писать не следует. Писаные правила, однако, святы только для среднеодаренных людей, а серьезный талант склонен нарушать табу и на этом пути обретать удачу. И вот еще одно нарушение: «Разрыв пространства» — автокомментарий к собственным стихам, опубликованный в журнале «Звезда».
Тот город, по которому бродил,
выуживал по строчке из сумбура
и все равно себя не находил,—
знакомая душе клавиатура.
Я мог бы перебрать ее, изволь...
Этим поэт и занимается: перебирает клавиатуру души, пытаясь воссоздать обертоны проигранных некогда «мелодий». Разумеется, комментария в полном смысле слова здесь нет — было бы нелепо, если бы автор на манер «исследователя творчества» взялся проследить истоки собственных вдохновений. Скорее уж это автокомментарий к жизни, прожитой в треугольнике пространства, мысленно вырезанного из карты Петербурга, и в треугольнике отношений.
Основной событийный ряд — метания между женой и любовницей, что описывать всегда рискованно: можно перейти грань откровенности, потрафив тем самым любителям литературных сплетен. Но такое случается, «если принять всерьез, что литература выигрывает, когда строки каются на скамье подсудимых («и с отвращением читая жизнь мою»), вызывая одновременно сочувствие к автору и восхищение его распаляющейся смелостью». Здесь покаянный тон отсутствует, и даже авторское «я» удачно заменено на условное третье лицо — автора А. Раскрытие секретов «поэтической кухни» также не выпячивается, хотя кое-где жизненные реалии недвусмысленно привязаны к конкретным строфам и строчкам. Тогда чего же автор добивается? Ради чего нарушает правила и (что опять же — риск) падает в объятия чуждой прозаической музы?
Однозначно тут не ответишь — любой серьезный поступок полимотивен. Обратим внимание лишь на один фактор — на Время. Бродский говорил о том, что в поэзии время невероятно ускоряется, сгущается, позволяя в одно мгновение вместить годы. Но у каждого поэта, наверное, наступает пора, когда хочется замедлить стремительное скольжение от строки к строке и вглядеться в междустрочье: что осталось? что не высказано? Медленное время прозы («прозы жизни»?) обретает тогда свою ценность, и строчка проливается дождем эпизода, а строфа — ливнем целой главы. Тривиальное, бытовое — материал бренного бытия, переплавляющийся в поэзию,— застывает, пойманное силком памяти, и видится уже иначе. Необычнее же всего то, что в произведении соседствуют сразу два времени — поэтическое и прозаическое, абсолютно оправдывая название «Разрыв пространства». Несовпадающие временные ритмы, конечно же, рвут пространство, порождая странный и весьма интересный для читателя эффект. Пространство разорвано и судьбой: ведь Петроградская из американского далека видится иначе, чем с улицы Чайковского.
В каком-то — весьма и весьма опосредованном — смысле это произведение тяготеет к Прусту. Разница в том, что рerfect для поэта помечен не только прошедшими событиями и переживаниями, но и написанными тогда-то и там-то стихами. Когда поэт оборачивается назад, он видит эти расставленные на пути вешки, и взгляд, уцепившись за них, может увидеть и кусочек пространства вокруг. Произведение так и построено: вешка-стихотворение, после чего комментарий, рефлексия второго порядка. Объяснить, как и почему возникает стихотворение, нельзя, но в качестве формального приема автокомментарий вполне допустим. Предпринятый всерьез теоретический разбор собственных стихов обеспечил бы затее полный провал; но Владимир Гандельсман пишет все-таки прозу, когда очевиден стиль и (слава Богу!) нет попытки все и вся объяснить-растолковать.
Вот почему автор этих строк отказался от мысли озаглавить статью заезженным: «Когда б вы знали, из какого сора...» «Сора» как раз нет: все, к чему прикасается талантливое перо, обращается в литературу, как от прикосновения Мидаса предметы обращались в золото. Для поэта Гандельсмана вообще характерна цельность — даже в его исследовательских эссе обнаруживаешь в первую очередь утверждение собственного поэтического «символа веры». Если же вспомнить продолжение мифа, то выйдет все наоборот. Мидас, как известно, присудил первенство в музыкальном состязании Пану, за что был жестоко наказан Аполлоном. В нашем же случае Пан (то есть Хаос, «сор») терпит поражение и торжествует олицетворяющий Форму Аполлон.
Любая книга серьезного поэта — в своем роде ступень и этап. Но здесь, думается, мы все-таки имеем дело не с переходом к прозе, а с эпизодом прозы, когда материал продиктовал именно такое воплощение. Владимир Гандельсман продолжает развиваться как поэт, чему доказательство — новая книга стихов под названием «Тихое пальто». В ней автор экспериментирует с языком, с ритмом, не выходя за рамки традиционного стиха, но и не подчиняясь им слепо. Как и «Разрыв пространства», книга представляет нам творчество «поэта свободы», пришедшего на смену «поэту сопротивления». Как выяснилось, свобода — не такое уж «сладкое» слово; горечи в нем, во всяком случае, не меньше, и перерабатывать свободу в стихи или прозу — задача далеко не из легких.
Владимир Гандельсман с этой задачей справляется: он сохраняет достоинство, не пускаясь во все тяжкие (то есть не путая «свободу» с «волей»), и в то же время — не зажимает себя в жесткие рамки и, если надо, смело разрывает пространство. Хотя, как ни парадоксально, вместе с разрывом здесь присутствует и соединение. В каких-то иных мирах, где времени в нашем понимании не существует, проза и поэзия, думается, ходят рука об руку. А в нашем мире их может объединить воля к творчеству и, наверное, Судьба...
|
