Хождение в народ: за и против
О рассказе Натальи Ключаревой «Один год в раю»

Сергей Беляков, Андрей Рудалев
Октябрь
2008, №4
Андрей Рудалев

Тоска по настоящей жизни



Мне надоели твои трагические саги. Расскажи наконец хоть одну хорошую историю про Россию. Или нет таких? А здесь вообще когда-нибудь, при каком-нибудь царе Горохе, бывало хорошо?
Наталья Ключарева. «Россия: общий вагон»


        О Наталье Ключаревой заговорили, когда в 2006-м вышел в свет ее роман «Россия: общий вагон». И вот в январе 2008 года ей присуждают достаточно статусную премию имени Юрия Казакова за рассказ «Один год в Раю». Причем основными конкурентами ее были брутальный Захар Прилепин и многоопытная Ольга Славникова.
        Жанр рассказа в последнее время обрел новое дыхание, поэтому интересно проследить динамику его развития, отраженную в том числе и в выборе жюри «казаковки».
        В вводке к своей заметке о премии в «Ведомостях» Майя Кучерская с нескрываемой ехидцей отмечает: «Награду за лучший рассказ года получила Наталья Ключарева – видимо, за «жажду настоящего» и нежный возраст». Ключареву при желании действительно можно записать в разряд юных дарований (не знаю, комплимент ли это), но только формально: очевидна зрелость ее претензий, а по нынешним временам и это немало.
        Рассказ Ключаревой – далеко не откровение, он не шокирует, не поражает воображение, но цепляет обыденностью, типичностью происходящего, показанного под довольно жестким углом зрения.
        Одиночество может длиться хоть сто лет, однако в Раю и одного года достаточно. Герой, от лица которого ведется повествование, преисполненный тоски и ощущения бессмысленности собственного существования, 9 мая подшофе отправляется под Смоленск, где в годы Великой Отечественной без вести пропал его дед. Вспоминая его судьбу, герой говорит: «Это и моя история. Точь-в-точь. За вычетом войны», – имея в виду неудачный брак и презрение жены. В результате он пропадает без вести – практически как и его дед.
        Случайно он забредает в деревушку под названием Рай; а чего, как не рая, всю жизнь бессознательно ищет русский человек?.. Рай – вернее, домишко в Раю, с висящей на стене картой России, – герой покупает за ящик водки и возвращается в Москву. Приключение поначалу казалось ему не более чем недоразумением, дополнительным свидетельством личной несостоятельности, пока не приснился дед, настойчиво зовущий в рай с картой на стене.
         «И мне оставалось лишь принять все как свершившийся факт. Ведь втайне я давно думал о чем-то подобном. О бегстве. О другой жизни, где все по-настоящему. Но это казалось чем-то невозможным. И сознательно я бы никогда не решился на такой шаг. А тут все случилось само. Помимо моей воли. От меня требовалось только согласиться и не противиться судьбе», – такой вот фатализм, ощущение «точного попадания в судьбу», но и попытка утоления «жажды настоящего», которой герой мучится в Москве, используя в качестве лекарства старые фильмы о войне. Эти фильмы «не дают обманываться. Не позволяют принимать все то, чем мы обычно заняты, за настоящую жизнь». Они словно бы укоряют героя в том, что он не обрел счастья, не стал жить лучше, чем дед, который, как и иные его сверстники, шел на смерть с надеждой на обустройство земного Эдема хотя бы для внуков.
        Судьбы героя и его деда похожи только внешне: дед пошел в разведку и пропал, внук же поехал за сном в наивных поисках земного рая, но на поверку тот оказался некондиционным, с просроченным сроком годности. Попытка обретения счастья, которой мистическим образом поспособствовал дед, сделана. Но светлое будущее, вожделенный рай – лишь Богом забытая в глухомани Смоленской области деревушка.
        Сейчас проза возвращается к «деревенской» тематике. У той же Ключаревой ее элементы можно найти в дебютном романе «Россия: общий вагон». А у Захара Прилепина – в рассказе «Грех», романе «Санькя». «Один день в раю» во многом перекликается и с повестью Ирины Мамаевой «Земля Гай».
        В новой «деревенской прозе» показан процесс таяния айсберга – умирания деревни, который становится уже общим местом в литературе, как, впрочем, и в жизни. Герои этой прозы чем-то неуловимо напоминают героев Шукшина, которые, преодолевая безродность, тянутся к своим истокам. Таков их генетический код, незримая и неуловимая пуповина, обвивающая и изменяюшая даже разбойника вроде Егора Прокудина из «Калины красной».
        Прилепинский Саша Тишин приезжает в деревенский дедовский дом с целью обретения внутренней гармонии, родовой памяти, связи поколений. Он сознательно стремится туда, чтобы восстановить «чувство родства», которое для него необыкновенно важно. Безымянный же герой Ключаревой попадает в деревню волей случая и с Раем, в общем-то, ничем не связан: он поехал сюда, положив в дедовский вещмешок свои книги (свою судьбу в чужую оболочку), к которым так и не притронулся.
        В умирающей деревне Рай живут баба Мотя с козой, кот, который убежал от хозяев и остался жить один в пустом доме, да на лето приезжают веселые сестры-старушки Тома и Люся, родившиеся здесь, но давно перебравшиеся в город. Деревню окружает мир демонических, антибожеских сил. Рядом – райцентр Грязево, откуда совершает опустошительные набеги отморозок Черенок, терроризирующий округу.
        Рассказ Натальи Ключаревой держится во многом на системе отражений, взаимосвязей, знаковых совпадений, символов, в которых читается божественное провидение, история страны и человеческая судьба. Так, календарь проведенного в Раю года состоит из череды смертей: сначала герой похоронил найденную в лесу простреленную каску, потом кота. В городе преставилась одна из сестер – Люся… А в доме героя постепенно истлевает карта: вначале «у России отвалился Дальний Восток», затем пожухлой листвой с дерева осыпалась Камчатка, потом кусок Таймыра, Якутия, юг Сибири и так далее.
        Это мир без времени, здесь все движется по кругу, возвращаясь к триумфальной дате 9 мая. В этот день герой бежит в Рай, и ровно через год, на следующий день после этой знаковой даты, его все покидают.
        У героя Ключаревой нет имени, нет и настоящей жизни. Прошлое раздавило его. На нем, как на карте в его доме, лежит печать тлена, и то, что он попал в умирающий Рай, есть закономерный виток его судьбы, которой он не в силах противостоять. Попытка изменить ее, вырвавшись из Москвы, бросив работу, не удалась. Не свою судьбу нельзя изменить – ей можно только подчиниться.
        Что-то похожее на «жажду настоящего» движет и тремя студентами из Смоленска, случайно забредшими в Рай. От одной из них, студентки Леси, герой узнает, что Грязево имеет давние исторические корни: оно известно чуть ли не с XI века, здесь «родилась княгиня Улита, жена Васильки, которого братья ослепили», невдалеке жил монах Илларион; тут гремели бои Великой Отечественной. Но об этом сейчас мало кто помнит, да и что проку от этой памяти? – ведь между прошлым и будущим разверзлась пропасть. Настоящее – провал, неродимая и неродящая земля, где все увядает; и нет сил, способных изменить этот процесс.
        После смерти бабы Моти и бегства в лес ее преданной козы безымянный герой остался один, можно сказать, обрел одиночество в Раю, своей спиной подпирая Родину, вернее, обвалившийся остаток ее карты.
        Рай XXI века – место, забытое Богом. Тетя Мотя, последний коренной обитатель этих мест, была атеисткой. Черенок убил священнослужителя. Только немой столяр из Грязева зачем-то ставил деревянные кресты на кладбище, такая вот у него была причуда. Но в конце рассказа вместе с возвращенной, восстановленной молитвой «Отче наш» в Рай возвратился Бог. Главный герой не знал наизусть молитв, долго напрягал память, и молитва сама непроизвольно раскрылась, явилась в угасающий райский мир. И вместе с этой молитвой вернулась надежда.
        В финале рассказа чувствуется некоторая недоговоренность, не снимающая общего ощущения безысходности. Нет, Рай не оживет. Однако есть надежда на то, что жизнь человеческая перестанет кружить и вязнуть на одном месте, перейдет в новое русло, линии жизни обретут свободу, преодолеют проклятье предопределенности, тогда и человек начнет светиться внутренней силой.
        Конечно, Наталья Ключарева – автор становящийся и премия – аванс. Дай Бог, чтобы аванс этот послужил во благо.

Сергей Беляков
Кукольный домик


Сцена представляет собой сельскую площадь. Направо – школа, налево – больница. На ступенях сидят поселяне и поселянки, они поют: «Во суббо-о-ту, в день нена-а-стный, нельзя в поле, да нельзя в поле ра-бо-та-а-ать».
А.П. Чехов. «Драма»
в интерпретации Ф.Г. Раневской


        Уж сколько раз твердили миру, что нет ничего смешнее, глупее и бессмысленней «хождения в народ». Благородный порыв сам по себе немногого стоит, если он не подкреплен знанием жизни, трезвым расчетом и просто здравым смыслом. Можно, конечно, из любви к народу раздать косарям свои старые фраки, как собирался сделать герой «Пьесы для механического пианино», но зачем?
        Между тем желающие пойти в народ вовсе не перевелись на русской земле. «В народ», помнится, ходил Никита, герой первого романа Натальи Ключаревой. В народ пошел и безымянный герой ее нового рассказа «Один год в Раю». Пересказывать не буду, это уже неплохо сделал Андрей Рудалев.
        Я позволю себе обратить внимание на творческий метод Ключаревой. Мало задумать рассказ на «актуальную и важную» тему, надо его еще написать, создать собственное художественное пространство. Одни писатели стремятся к точному воспроизведению реальности, во всякой фантазии и мистификации усматривая фальшь. Другие, напротив, создают художественный мир, который может быть мало связан с действительностью. Третьи перемешивают правду и вымысел, наполняют окружающий мир удивительными созданиями собственного воображения (вспомним слова Юрия Олеши о прекрасной стране Внимания и Воображения).
        Что же представляет собой художественное пространство нового рассказа Натальи Ключаревой? Это кукольный домик, домик из кубиков, населенный ненастоящими, пластмассовыми людьми. Жители деревни Рай – странные, нарочито искусственные персонажи современного лубка. Их речь – правильная, очень литературная, несколько приправленная «народными» словечками, которые, собственно, и должны передать неповторимый колорит русской деревни: «ентот», «земеля», «трясожопка». Кстати о «трясожопке». Это автомобиль «Запорожец», собственность Лехи, обычного забулдыги, продавшего дом за ящик водки. Не очень логично, согласитесь. Как правило, сначала продают движимое имущество, а уж потом недвижимость. Вряд ли пьянчужка, пропивающий избу, останется собственником какой-никакой машины. Но Ключареву это не смущает.
        Живут в умирающей деревне Рай, куда герой, мучимый духовной жаждой, перебрался из города, две сестры-старушки, Люся и Тома. Некогда они были влюблены в одного кавалера:

            – Жгучий брюнет! – подхватывала другая. – Вылитый Лев Фричинский!
            – Да что ты! Евгений Урбанский! – возмущалась первая.
            – Жерар Филип! – тут же мирились сестры и продолжали: – Ах, никто так не танцевал вальс, как наш Костя!
            – Самый завидный был кавалер!
            – А он приглашал только нас! По очереди: Люсю, Тому, Люсю, Тому…
            – Он был от нас просто без ума!
            – И никак не мог выбрать!
            – А потом ему сделали выговор на собрании ячейки!
            – Сказали, что любовь втроем – это буржуазный пережиток!
            – На нем лица не было!
            – Пришел и говорит: я вас обеих одинаково люблю!

        Так и вспоминается старая советская оперетка: «Ах, Саша! Ах, Лёша! Что мне делать, я обоих вас люблю!»
        Разговор восторженных, несколько старомодных городских барышень, а не деревенских старушек, пускай и перебиравшихся на зиму в Смоленск. Но беда в другом: никак не вписываются эти старушки-веселушки в трагическую историю гибели деревни, саморазрушения страны.
        Да-да, не больше не меньше. Ключарева не разменивается на мелочи. Никита в прославившем Ключареву романе заступается за обобранных властью стариков, идет с ними на Кремль и героически погибает в застенках ФСБ. Герой нового рассказа выполняет еще более грандиозную миссию. На стене купленной за ящик водки избушки висит карта Российской Федерации. Очевидно, она не нарисована на бумаге или картоне, а составлена, как пазл, из многих частей. Карта медленно разрушается, начиная – почему-то – с востока: последовательно отваливаются Камчатка, Якутия, Сибирь, Урал… Герой спиной прижимает ее к стене, спасая от окончательного распада: «Я курил, подпирая собой Родину». Без комментариев.
        Бесспорное достоинство этой писательницы – смелость. Зная жизнь преимуще-ственно по литературным источникам, Ключарева отважно берется за масштабные, неподъемные проблемы. Но осилить их не может. Картина умирающей деревни и – шире – погибающей России получается игрушечной, фальшивой. Это особенно досадно, ведь герой бежит в среднероссийский «Рай» как раз за жизнью подлинной. Но что там подлинного? Леха на «Запорожце»? Старушки-веселушки? Уголовник по кличке «Черенок», который почему-то называет героя, рефлексирующего городского интеллигента, «земеля»? Какой он, к черту, «земеля»?! Герой обвиняет сельского милиционера в пособничестве преступнику, а тот как ни в чем не бывало угощает его пирожками. Заезжие студенты сочиняют стихи о деревне:

            Спит в сарае тракторист,
            Пьяный и суровый.
            Опадает желтый лист,
            И мычат коровы.

        ”Сказка, ну, конечно, сказка!” – воскликнула бы героиня популярного мультика.
        Но Ключарева не сказки сочиняет. Напротив, она пишет весьма серьезную, как ей кажется, прозу. Умные, начитанные дяди и тети – критики и писатели – тоже воспринимают ее всерьез. Два года назад роман «Россия: общий вагон» стал едва ли не открытием года! Когда я увидел рассказ Ключаревой в шорт-листе премии Юрия Казакова, то воспринял это как курьез. Ну мало ли, всякое бывает. Шорт-лист был исключительно сильным. Рассказы Асара Эппеля, Ольги Славниковой, Дмитрия Бавильского, Льва Усыскина, Захара Прилепина – отличная проза, мастерская работа. Но приз присуждают сочинению Ключаревой. Как если бы несколько профессиональных архитекторов представили на конкурс свои проекты, но проиграли дошкольнице, представившей проект домика из кубиков.
        В чем же загадка успеха Ключаревой? Да, она пришла в литературу в нужный момент. Все более очевиден новый «социальный» поворот. Не только читателям, но и самим писателям наскучили бесконечные упражнения в искусстве составлять слова. Писатель вспомнил о своей давней обязанности – служить народу, обществу. Словосочетание «властитель умов» перестали воспринимать с иронией. В литературу вернулись Большие Идеи. Допустим, но этого недостаточно. Нельзя объяснить успех столь наивной, ученически неумелой прозы только ссылками на актуальность.
        Что же это было? Случай массового гипноза? Черная магия без разоблачения? Я не в состоянии объяснить.






Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service