В московском издательстве «ЭКСМО-Пресс» только что вышла книга Александра Твардовского «Лирика». Составил ее и написалк ней предисловие мой однокурсник — известный критик и председатель клуба книголюбов Андрей Турков.
Эту книгу издательство хотело выпустить к юбилею ее составителя: в конце августа Туркову сравнялось три четверти века. Но он, по-пастернаковски, как собой недовольный художник, отстранился от торжеств. И это характерно для Андрея. С юности ему не изменяло ни в жизни, ни в литературе чувство гармонии, то есть попросту хороший вкус.
Почему-то все меньше остается людей, которым хочется говорить добрые слова. А вот Андрею Туркову хочу их сказать, тем более что за полувековое знакомство я их ему еще ни разу не говорил.
В романе Хемингуэя «Иметь ине иметь» есть фраза: «Сама не заметишь, как станешь сукой, пока подруги этого тебе не скажут». Многие ли из нас нынче могут о себе сказать, что не стали?.. Сегодня, в дни беспримерного хапужества и хамства, когда чуть ли не единственное средство человеческого общения — локти, мы сами лишаем себя элементарной порядочности, а еще обижаемся, когда нам об этом напоминают. Так что Андрей Турков, сам того не желая и, возможно, даже не подозревая об этом, остается в эпоху распада примером человеческой цельности, примером верности исконным нормам добра.
Такие слова говорить в лицо человеку неловко. Но мне это сделать проще, поскольку мы с Турковым никогда не были близкими друзьями, ни я у него, ни он у меня никогда дома не были, никогда в подпитиине спрашивали друг друга «ты меня уважаешь?» Мы были просто однокурсниками. И хотя на нашем курсе училось всего двадцать студентов, отношения у нас были довольно далекими. Но из этого «соседнего далека» я неизменно глядел на него снизу вверх и больше всего мне хотелось дождаться его похвалы.
Мы познакомились в 45-м году. Мне кажется, что Андрей с тех пор почти не изменился, только хромать стал меньше. Тогда его хромота напоминала прерванный полет, как у подбитой птицы. Библиотека в Литинституте была навтором этаже, и я до сих пор вижу его взмывающего по лестнице. Но когда он трудно спускался со стопками книг, я ощущал, что нас отделяло. Он был старше на четыре года, но уже повидал такое, что мне и присниться не могло И хотя позже я прослужил в армии дольше его, это была совсем другая армия, армия без войны.
О своем ранении, о своих орденах и фронтовых романах Турков молчал, чем резко выделялся среди наших говорливых сокурсников. Тогда еще не были написаны известные строки Слуцкого:
Там ордена сдают вахтеру,
зато проносят в мыльный зал
рубцы и раны, те, которым
я б лично больше доверял.
Так вот, хромота Туркова мне говорила больше, чем шумная похвальба других фронтовиков. Наша возрастная разница как раз пришлась на войну, котораяоторвала его от книг. Он был юноша серьезный, думающий и читающий. Мне не были известны его семейные обстоятельства, но я чувствовал, что он и по своей довоенной жизни узнал, почем фунт лиха, и полубогемное отношение к миру было ему неприятно. За годы войны он соскучился по знаниям и не понимал, как можно пропускать лекции, сдавать экзамены по чужим конспектам или шпаргалкам и терять драгоценное время ради дипломной корочки.
Время идет, и теперь, когда мы оба уже перевалили через семидесятилетний рубеж, наша возрастная разница вроде бы уменьшилась, и Андрей ко мне подобрел. Возможно, это произошло оттого, что нас, однокурсников, почти не осталось, а возможно, оттого, что мой образ не опаленного войной неуча и прогульщика несколько стерся. Мы, правда, по-прежнему встречаемся редко, иногда говорим по телефону. Но не о Блоке, которого любим оба — Андрей написал о нем целую книгу! — и вообще не о литературе, потому что не хотим литературу опошлять телефоном. Говорим, когда молчать уже невмоготу, о нынешнем. Не так давно сошлись на том, что смехотворна сегодняшняя модная и поголовная запись — ну чем не ленинский призыв?! — во дворянство. А ведь на дворянстве как-никак висит огромный долг перед Россией: опричнина, крепостное право, вековая наша отсталость... И ни великая дворянская литература, ни дворянская культура не в силах этот долг списать.
Смотришь на Андрея и удивляешься, почему он, в общем-то, не слишком улыбчивый, в свои годы выглядит так молодо. А ведь все просто: его не мучит совесть.
Так же блестяще и вдумчиво, как книгу Твардовского, Андрей Турков составлял, соединял, связывал судьбы писателей и литературы.
|
