«Мне никогда не хотелось писать путеводитель»
Эссеист Рустам Рахматуллин в интервью «Газете»

Интервью:
Кирилл Решетников (Шиш Брянский)
Газета, 24.11.2008
№223
Досье: Рустам Рахматуллин
        Завтра станут известны имена новых лауреатов премии «Большая книга». Тем временем завершилось читательское интернет-голосование, в ходе которого оценивались книги, вошедшие в короткий список премии. По итогам этой процедуры победил Рустам Рахматуллин — автор монографии «Две Москвы, или Метафизика столицы». Эссеист, ставший лауреатом «Большой книги» по версии читателей, рассказал корреспонденту «Газеты» Кириллу Решетникову об особенностях своего метода.

        — Как вы пришли к тому методу москвоведческих исследований, который практикуете ныне?
        — Краеведением начал заниматься еще в школе, с восьмого класса (это был 1980 год), и примерно до 1992-го не совсем понимал, во что это обратится. В том, что я тогда мог написать, не было бы ничего специфического: я не архивист, не реставратор, исследующий памятники на натуре, не археолог, а переписывать своими словами прежние книги мне не хотелось.
        В 1992 году внезапно открылись тема и метод — правда, на не совсем московском или, точнее, не только на московском материале. Это была биография Николая Александровича Львова, архитектора, геолога, поэта, фольклориста, инженера. При чтении книги о нем вдруг выстроилось некое метафизическое жизнеописание.
        Появилось эссе, которое не вошло в мою книгу, но оно было первым. Я попытался раскрыть метафизику и архетип этой судьбы. Львов оказался Прометеем: разведывая уголь, ставя первые угольные шахты, он, несомненно, похищал огонь. И мне было интересно увидеть, как эта миссия проявлялась в других областях его деятельности.
        Еще через два года стали появляться тексты о Москве, причем поначалу в том порядке, в каком они даны в книге: сперва текст «Две Москвы и Петербург», стоящий немного особняком, потом другие. И только к 1996 году, примерно на третьем московском тексте, стало понятно, что это будет книга.
        — Вы не опасались того, что ваши метафизические интерпретации могут войти в противоречие с нынешним прагматичным временем, с ожиданиями читателя, которому нужны просто путеводители?
        — Мне действительно никогда не хотелось писать путеводитель. Недавно я написал несколько этюдов-прогулок по разным улицам для журнала «Московское наследие», где работаю заместителем редактора, и понял, что этот жанр мне тоже интересен, но прежде таких планов никогда не было.
        Я твердо понимал, что книга не будет путеводителем, хотя должна строиться на фактологической базе, потому что краеведение — точная наука. Новизна могла состоять в том, чтобы создать некоторую концепцию. Поставить известное в связь, построить связи — или увидеть связи существующие, но неочевидные. Теперь я чувствую ответную читательскую реакцию, тем более что она поддается статистическому измерению: это и тираж, и рейтинги, и результаты интернет-голосования. Статистика тем более приятная, что я старался писать без заискивания перед читателем, но с почтением к нему. Словом, книга не представляется мне герметичной. Осмысление города — задача весьма насущная, и аудитория, по-моему, с этим согласилась.
        — Если исходить из произведений русской литературы, то, пожалуй, окажется, что у Петербурга есть очень внушительный мистический облик, а у Москвы его нет. Как так могло получиться?
        — Под произведениями литературы вы имеете в виду вымысел?
        — Ну да, то, что можно найти у Пушкина, Гоголя, Достоевского, Андрея Белого.
        — Москвовед выстраивает несколько иную литературную панораму. Московская литература начиналась задолго до Карамзина. Предположим, с «Бедной Лизы» началась непрерывная традиция сочинительства, однако есть «Сказания о начале Москвы», относящиеся к XVII веку: это поиск родового столичного мифа. А этому корпусу текстов предшествует житийная литература, которая по-настоящему, в точном смысле слова мистична. Начиная с обетования Москвы в «Житии митрополита Петра» — это, собственно, эпиграф к метафизике Москвы — и продолжая некоторыми другими житиями московских святых, а также летописными рассказами о чудесном. Например, рассказ о девятом престоле храма Василия Блаженного: в одном из летописных вариантов мастера закладывают семь башен вокруг восьмой, а утром следующего дня обнаруживают восемь вокруг девятой.
        Если же под мистикой иметь в виду линию, идущую от литературы романтизма к литературе модерна и далее, то для Москвы это сравнительно поздняя традиция. Но и в ней кое-что есть. Я люблю приводить такой пример: у Гоголя нет московских текстов, исключая его собственную смерть. Это его московский текст, и он насквозь мистичен. Даже в литературе модерна есть православная мистика — скажем, светлая мистичность Шмелева, «Лета Господня». Лишь в современном обывательском сознании мистика равняется чему-то темному. Именно в массовом сознании, которое самому себе кажется элитарным, московская мистика начинается с Михаила Булгакова. В действительности это поздний и притом инфернальный ее извод.






Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service