Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
Страны и регионы
Города России
Страны мира

Досье

Публикации

напечатать
Все публикации  .  предыдущая публикация  
Пустота закрепилась в нашей культуре как основной знак Сибири
Интервью с Александром Григоренко

26.11.2013
Интервью:
Анна Груздева
Siburbia, 20.11.2013
        Писатель Александр Григоренко, который ещё недавно был совсем неизвестен широкому читателю, сегодня уже заметный в масштабе страны сибирский автор. Его дебютный роман о человеке тайги «Мэбэт» в минувшем году вошёл в шорт-лист премии «Большая книга», а в этом году его вторая книга с не менее загадочным названием «Ильгет. Три имени судьбы» вошла в шорт-лист премии «НоС».
        На третий день Красноярской ярмарки книжной культуры, где Григоренко презентовал свой новый роман читателям, книгу купить уже было нельзя: скупили всё. Мы попытались узнать, как Александру Григоренко, человеку совсем не из тайги, а из небольшого Дивногорска, удалось придумать своеобразный таёжный эпос, который так полюбили жители больших городов.


        – Почему вы решили написать не книгу о человеке города, человеке деревни, как Астафьев или Распутин, а о человеке тайги?

        – Я писал и до «Мэбэта», но только когда нарядил своих персонажей в малицы, дал им в руки пальму, поместил в таёжное пространство, смог говорить о вещах, которые мне интересны. Всю жизнь я по-хорошему завидовал нашим классическим бытописателям, рассказчикам – Довлатову, Чехову, моему любимому Шукшину – но идти тем же путём не получалось: всё время казалось, что проваливаюсь в какую-то журналистику. Для меня самого загадка, почему получилось написать про человека тайги. Возможно, сыграло роль то, что пространство тайги – пустое, внеисторическое, и это даёт простор для писателя. В тайге вообще можно всё заново начинать, там всё как в первый раз, за персонажами не тянется никакого исторического шлейфа. Она как чистый лист.

        – Вы говорили, что в понимании большинства россиян русское культурное пространство обрывается за Уралом, а тайга воспринимается как пустота. Почему вам хотелось её оживить, наполнить чем-то?

        – Тайга воспринимается как место, а место – это не культура, это фон. И поскольку это пространство, по сути, не оставило никаких письменных культурных источников, оно видится даже не как периферия истории, а как белое пятно. Естественно, у нас есть свои писатели, которые тоже помещали героев в тайгу, Астафьев в первую очередь. Но у Астафьева тайга – это часть русской истории. И в этом его большая заслуга.
        Потому что даже у Ключевского, который разделял историю по периодам колонизации, Сибирь вообще не фигурирует никак, её нет: сюда приехать – как в пустоту упасть.
        И в целом именно эта пустота закрепилась в нашей культуре как основной знак Сибири. Понятие «сибирская ссылка и каторга» – образ путешествия в смерть, образ выключения из жизни. Это один из столпов традиционного русского сознания, такой же как «поэт – Пушкин», «Москва – сердце России», «Петр Первый перевернул страну»… Этот образ столетиями укреплялся образованием, и ни прежде, ни теперь никакая реальность его не может преодолеть. И уже лет полтораста, с кратким перерывом на советскую эпоху, мы слышим о том, что Сибирь надо отдать кому-нибудь, что её рано или поздно заберут китайцы, что это вообще безлюдная территория, и даже миллионные сибирские города не убеждают в обратном. Это ж не только злые либералы, а обычные люди часто так говорят, сам слышал. И это не их вина, просто образ сильнее реальности.
        Никому же не придёт в голову сказать: «Зачем нам Урал?», потому что там Строгановы, Демидовы, Невьянская башня, Медная гора, Данило-мастер, там Серебряное Копытце живёт. Бажов вбил образ этой земли в русское сознание так прочно, что его уже ничто не разрушит. А Сибирь реальная по-прежнему борется с образом пустоты. Естественно, у таёжных народов, которые здесь жили, была своя культура, которая их поддерживала и поддерживает до сих пор. И фольклористы, которые собирали северные легенды, её сохраняли. Но она в русскую культуру не вошла, а осталась в пределах чистой науки.

        – Получается, что вы в своих книгах как бы перевоссоздаёте мифы, которые есть в древней культуре?

        – Я создаю мир, который, по моим представлениям, должен быть реальным. Как любой человек, работающий с литературным текстом, я строю художественный мир с нуля. Ведь всё-таки искусство – это то, чего нет в реальной жизни.

        – А как родился мир «Мэбэта» и «Ильгета» у вас в голове? Были какие-то драматургические зацепки, интересные образы? Ведь сложно так – раз – и придумать объёмный таёжный мир, где сплетаются фантастическое, историческое и этнографическое.

        – Если говорить о главном герое «Мэбэта», то аналогичного ему человека ни в одном северном сказании вы не найдёте. Мне было интересно спаять ницшеанский мотив сверхчеловека и таёжный миф. У хантов есть поверье, что когда тень человека начинает двигаться сама – пришла смерть. Но хант может пойти в святилище, которое находится где-то в устье Печоры, и выпросить у обитателей внеземного мира пару дней, недель или месяцев жизни, если докажет, что это ему действительно нужно. Этот драматургический «мотор» вытягивал «Мэбэта». В этой книге я старался в силу своих способностей воссоздать материальный мир, потому что легенда не должна висеть в воздухе, она должна быть вещной, осязаемой.
        Финал «Мэбэта», кстати, антиницшеанский, потому что мораль такова: для «любимца божьего», сверхчеловека вроде Мэбэта, естественный пусть спасения – стать просто человеком.
        А что касается книги «Ильгет. Три имени судьбы», то в её основе сюжетный мотив, который очень часто встречается не только в кетских сказаниях, но и ненецких. Это история двух сирот, которых подбирают враги и воспитывают. Это почти мелодраматическая история, в которой герои не знают, кто они, откуда? Только взрослея, начинают понимать, что они другие, иные, каким-то образом попавшие в чужой мир. И начинают искать себя. Этот поиск и двигал второй книгой. Драматургия вообще начинается тогда, когда ты ставишь героя в невыносимые обстоятельства.

        – А что вас вдохновляло при создании книг, что вы читали из древнего северного эпоса?

        – Я работал с разными источниками, в том числе с академической серией «Памятники фольклора народов Сибири и Дальнего Востока». В ней есть всевозможные мифы, сказки, героические сказания, военные истории, бытовые сюжеты… На последние я больше всего опирался. И, конечно же, это не переработка какого-то целостного эпоса, скажем, такого как «Гэсэр» у ненцев. Скорее, я напитывался атмосферой сказаний, вживался в материал, всматривался в повадки таёжных людей, их быт, обращал внимание на фразеологизмы. Мне нужно было придумать, например, как люди ругаются. «Росомаха!» или «твой ум где-то далеко ходит» – из народного северного эпоса, а «рыбье дерьмо» или «пустая ты кость» это уже мои придумки. Когда что-то появлялось органичное тексту, и я этому доверял, это естественно вплеталось книгу.

        – И «Мэбэт», и «Ильгет» погружают читателя в глубины архаического, первобытного сознания, древнюю экзотику. Зачем человеку города, опирающемуся в повседневности не на мифы и предания, а на гаджеты и коммуникации, книжка про человека тайги?

        – Человеку свойственно искать знания о человеке и о самом себе. Неважно, о чём ты пишешь: о моряках, о лётчиках, о таёжниках, о преступниках… Самый главный вопрос к книге: какие новые знания о человеке она даёт? Гаджеты и все эти модные штуки – это самые обычные костыли, они были и триста лет назад, только другие. Но эти костыли не меняют сути человека: как и в древние времена, он не хочет быть голодным и хочет быть счастливым. Желает узнать, кто он на самом деле. Скажем, у моей мамы в деревне Нижегородской области и «Мэбэта», и «Ильгет» прочитали с большим удовольствием. Хотя что нижегородские люди знают о нашем севере? Количество жизненных сюжетов, ситуаций ограничено, но нам важно заново ставить перед собой и переживать важные вопросы, которые крутятся вокруг самых обычных вещей. Вот что такое смерть? Явление повсеместное, обязательное… Но другое дело, когда смерть – перед тобой. Напряжение от переживания смерти у человека тайги, нижегородского крестьянина, жителей многомиллионных Москвы, Нью-Йорка или Токио отличается лишь нюансами. И если ты смог настроить человека на сопереживание, значит книжка будет работать, если не сумел, то… не сумел.

        – Да, вы проговариваете какие-то общечеловеческие вещи через истории таёжных людей, но мне показалось, что ваши книги отличает интересная линия, связанная с кровным родством, которая редко встречается в современной литературе. Сегодня мы даже в собственной семье часто атомизированы, у нас нет культа рода. Напротив, у вас кровь – одна из самых сильных вещей, которая объединяет людей.

        – Этим мотивом я не хотел что-то поменять в отношении людей к семье и родственникам: люди живут так, как их вынуждают к этому обстоятельства. Семейность была крепкая, как правило, в крестьянском быту, в деревне многие работы выполняются коллективно, начиная со вспашки больших наделов и заканчивая заготовкой капусты. Да, один из главных персонажей «Ильгет», Кукла Человека, говорит: «Кровью помнят люди».
        На самом-то деле мне хотелось, чтобы линия кровного родства выводила к другим материям, к вопросу, который многие себе задают: а есть ли мне положенное место на земле?
        Бывают, наверное, у всякого человека ситуации, когда он ощущает себя отбросом: жилья не досталось, все кругом пинают, а вокруг вон сколько благополучных окон светится… Почему они, а не я? Где моё истинное место, ведь если я родился, значит я должен где-то помещаться? «Человек не приходит в мир без земли и пищи» – говорит мать Ильгета. И на самом деле это так, это на самом деле христианская мысль. Просто иногда человек и его место в мире не совпадают, и это зачем-то нужно.

        – Ваши книги вообще пронизаны христианской идеей страдания, смирения, покаяния. Почему вам было важно ввести религиозные мотивы в текст?

        – Мне не интересен мир без Бога, ведь он становится беспричинен – значит, неразумен, случаен. А если случаен, то тогда зачем мы предпринимаем что-то? Я не борец с материализмом, просто мне материализм скучен. Интересно, когда человек подходит к пониманию Бога как общей причины всего, как герои моих книг.

        – Как думаете, почему ваши книги популярны? Ведь это уникальный случай, когда книги малоизвестного сибирского автора расходятся на КРЯККе как горячие пирожки.

        – Может быть, это желание увидеть некий сибирский культурный артефакт. Потому что в литературном ремесле есть свои тенденции, я даже читал в интернете инструкции по производству романов, и там сказано, что герой обязательно должен быть менеджером или дизайнером, а действие должно происходить в Москве. А тут появляется что-то совсем из другой оперы…

        – А вы соглашаетесь с литературными критиками, которые находят переклички между вашими книгами и книгой Маркеса «Сто лет одиночества» или «Песнью о Гайавате» Логнфелло?

        – Мне кажется важным, что вообще есть интерес к тому, что я пишу. Потому что самое страшное – это молчание. Вот ты три года книжку пишешь или кино снимаешь, весь на нервах, со всеми переругался, а тебя даже не ругают. Это катастрофа. Но мой опыт создания книги не вымученный и не драматический, а довольно спокойный. Я в детстве мечтал стать артистом. Наверное, что-то из этого осталось во мне, потому что литература ближе всего к лицедейству. Самый главный кайф заключается в перевоплощении, в способности стать другим. И чтобы «Мэбэт» отличался от «Ильгета» нужно ведь постоянно меняться. Вы же знаете, что на вторую книгу смотрят гораздо более пристально, чем на первую. Мой приятель, служивший в ВДВ, говорил, что первый раз прыгать с парашютом – пустяк, а вот второй раз – страшно.


Все публикации  .  предыдущая публикация  

Герои публикации:

Персоналии:

Последние поступления

06.12.2022
Михаил Перепёлкин
28.03.2022
Предисловие
Дмитрий Кузьмин
13.01.2022
Беседа с Владимиром Орловым
22.08.2021
Презентация новых книг Дмитрия Кузьмина и Валерия Леденёва
Владимир Коркунов
25.05.2021
О современной русскоязычной поэзии Казахстана
Павел Банников
01.06.2020
Предисловие к книге Георгия Генниса
Лев Оборин
29.05.2020
Беседа с Андреем Гришаевым
26.05.2020
Марина Кулакова
02.06.2019
Дмитрий Гаричев. После всех собак. — М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2018).
Денис Ларионов

Архив публикаций

 
  Расширенная форма показа
  Только заголовки

Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service