|
В России «иосифляне» восторжествовали над «нестяжателями»
Интервью с Антоном Уткиным
|
Интервью:
Захар Прилепин
АПН - НН, 3 декабря 2007 г.
|
Досье: Антон Уткин
|
|
Книги Уткина я прочёл недавно, и, признаться, был раздосадован на себя, что «пропустил» его в своё время.
Сборник тихих, минорных, отлично сделанных рассказов «Приближение к Тендре» и удивительный, на материале XIX века написанный роман «Хоровод» безусловно относятся к числу самых важных достижений «нулевых» годов.
Итак, писатель, лауреат премии «Ясная Поляна», историк, режиссер-документалист Антон Уткин сегодня у нас в гостях.
Захар Прилепин: Антон, расскажи о себе. Где родился, как учился, родители, жены, пути-дорожки…
Антон Уткин: Родился в Москве примерно сорок лет назад, из которых тридцать восемь здесь и прожил. Семья самая простая - отец инженер, мама - работник библиотечной системы. Бабушка занималась конструированием аппаратов для эвакуации неудачно приземлившихся космонавтов. Я же склонности к техническим премудростям в себе не обнаружил, зато увлекался историей, даже занимал призовые места на районных и городских олимпиадах по этому предмету. После армии поступил учиться в МГУ на исторический факультет. Поступал туда сразу после школы, но неудачно, на вступительных экзаменах недобрал один балл. Окончил курс в 1992-м году. Ученым в привычном значении не стал, то есть ученой степени не имею, но думаю, что имею право считать себя историком. Какого-то устойчивого места в послеперестроечной России не нашел и в конце концов решил учиться на Высших курсах сценаристов и режиссеров в мастерской у Натальи Борисовны Рязанцевой, думал писать сценарии к игровым картинам, но больше увлекся документальным кино. Оно, в отличие от игрового, за счет малобюджетности и мобильности своего инструментария продолжало жить более или менее полноценно даже в самые тяжелые годы. Им с удовольствием занимаюсь сейчас наряду с литературой.
З.П.: Какие книжки успели выйти и где, на какие языки переведены, как западные читатели тебя воспринимают…
А.У.: «Хоровод» переведен в «Галлимаре», «Самоучки» - в Австрии в «Переправе», рассказы - на чешский, польский, испанский, итальянский. Западные читатели мои крупные вещи не воспринимают, и я честно предупреждаю об этом зарубежных издателей и переводчиков. Например, «Хоровод» был издан во Франции в 1999 году пятитысячным тиражом, на две тысячи больше, чем в России, но продано там с тех пор всего пятьсот экземпляров. Признаться, я не знаю, зачем они меня переводят. Видимо, из академического интереса.
З.П.: Как ты воспринимаешь свой – назовем это пышно - литературный путь, литературную судьбу. Что удалось, что не удалось. Почему удалось и почему нет?
А.У.: Да как удачную воспринимаю. Если что-то и не удалось, то этим я обязан тому затворническому образу жизни, который я избрал себе на несколько лет, ну и еще некоторым неудобным чертам характера, которые, к сожалению, до сих пор не вполне изжиты. Меняющаяся действительность оказалась куда быстрее моих способностей постигать ее. В известном смысле на какое-то время я отстал от жизни. Хотя, с другой стороны, жизнь моя шла, и я ее видел. Так что до конца не понятно, кто от кого отстал и вообще, кто куда идет. Ох, Захар. Коротко ответить на такой вопрос я не сумею. Я об этом шесть последних лет писал роман, наперегонки с жизнью. Написал. Он так и называется - «Крепость сомнения».
З.П.: Какую из своих вещей ты считаешь наиболее успешной?
А.У.: Сложно сказать. Да и потом, что значит «успешной»? Коммерчески успешных вещей у меня нет. «Хоровод», конечно, успешен, он, собственно, и сделал меня писателем. Точнее, после его появления меня стали так называть. Сам я внутренне согласился с этим званием только после того, как в 1999-м году удалось написать некоторые рассказы, то есть года через три.
Есть вещи более удачные, а есть менее. Вторых больше. Но и жизнь, надеюсь, кончается не завтра.
З.П.: Премия «Ясная Поляна» - как ты оцениваешь ее роль в литературном процессе, и в своей собственной судьбе?
А.У.: Очень вовремя появилась эта премия. Все-таки, думаю, есть русская литература, а есть литература на русском языке. Для поощрения последней существует множество различных премий, а первая долгое время была как бы падчерицей у искусства нового времени, отсчет которому, видимо, уместно вести с момента распада СССР. В этом смысле толстовская премия претендует на ранг национальной.
З.П.: О твоей литературной генеалогии. Откуда, на какой почве ты возрос? Любимые, в конце концов, книги.
А.У.: Думаю, не с книг тут стоит начать. Я возрос на почве Белоруссии, и еще на берегах Дона и Кубани, куда часто ездил в детстве. И самые мои первые воспоминания и впечатления о мире связаны с природой и людьми этих, довольно разных, мест. Все это я любил глазами, любил ушами, любил легкими. Читать научился довольно рано. Но первые буквы почему-то никак не соотносятся с теми впечатлениями. Все это соединилось много-много позже...
В каком-то смысле - все писатели у меня любимые, я люблю литературу в принципе, но среди самых интересных мне назову Анатоля Франса, Виктора Гюго, Мопассана, Тургенева, Аксакова, Льва Толстого, Гаршина, Чехова, Томаса Манна, Синклера Льюиса, Фицджеральда, Роберта Пенна Уоррена, Александра Малышкина, Юрия Казакова. Большое впечатление произвел в свое время Пер Лагерквист. «Школа для дураков» Саши Соколова - удивительная вещь. «Сивилла» Лагерквиста. «Жизнь» Мопассана. «93-й год» Гюго. «Очарованный странник» Лескова. «Степь» Чехова, «Моя жизнь». «Соколинец» Короленко». «Лето господне» Шмелева. «Жемчужина» Джона Стейнбека. Да много их. А если сказать несколько слов о мемуаристике, об исторических сочинениях? Фукидид, Тацит, «Анабасис» Ксенофонта, «Деяния» Аммиана Марцеллина, наш Филипп Филиппович Вигель, или Владимир Печерин, или «Воспоминания кавказского офицера» барона Торнау - это тоже литература, причем куда более художественная, чем многое из того, что понимают под этим определением. В последние годы перечитал огромное количество воспоминаний участников Белого движения. Там иногда простой артиллерийский офицер пишет так ясно и полно, таким слогом, таким русским языком, который, увы, недоступен уже большинству из тех, кто сегодня занят писательским трудом. Вот хоть «Походы и кони» Сергея Мамонтова, Иван Сагацкий, Каратеев Михаил, Николай Волков-Муромцев, «Ледяной поход» Романа Гуля, «Плен» Ивана Саволайнена, Николай Алексеев. Это можно бесконечно читать, бесконечно перечислять. Называю, в общем, то, что регулярно перечитываю.
Из поэтов древности - Гомер, Софокл, из русских - Пушкин, Полежаев, Лермонтов, Надсон, Волошин и, конечно, Блок. Георгий Иванов еще.
З.П.: О современниках будем говорить, о старших учителях? Кто, на твой вкус, останется в литературе, кто исчезнет? Солженицын, Распутин, Искандер? Бондарев, Бакланов, Борис Васильев? Екимов, Краснов, Крупин? Битов, Кураев, Кабаков? Улицкая, Толстая, Петрушевская? Лимонов, Проханов, Есин? Наконец, Пелевин, наконец, Сорокин?
А.У.: Мне кажется, будущее правильней измерять не фамилиями, а произведениями. Так что фамилии буду называть только в приложении к ним. «Рождение» Варламова останется в истории нашей литературы. «Год чуда и печали» Леонида Бородина. «Взятие Измаила» Шишкина. Может быть, «Географ глобус пропил» Алексея Иванова. Безусловно, несколько первых вещей Пелевина как порождения времени и одновременно этого времени остроумные толковники. «Свет ниоткуда» Петра Краснова. «Двор прадеда Гриши» Отрошенко. Стихи Быкова. О присутствующих говорим? «Санькя» останется. На мой взгляд это самый серьезный роман в нашей литературе за последние лет двадцать. Серьезный во всех оттенках смысла. Извини, ничего личного. Конечно, это еще далеко не все. Так что постоянные разговоры о смерти и деградации нашей литературы вызывают раздражение.
З.П.: Существует ли критика в современном литературном процессе – со своей четкой ролью, со своей иерархией? Как у тебя складывались отношения с критиками? Били? Хвалили? Замалчивали?
А.У.: Замалчивать не замалчивали. А так, конечно, все было. Больше, впрочем, хвалили. Всегда полезно прочитать критическую статью, если, конечно, она написана умным, внимательным и адекватным человеком. Яснее становится, как все-таки понято то, что ты хотел сказать. Но если критиком руководит злоба и зубоскальство, происхождение которых бывает различно, то это просто отвратительно. Роль критики такова, что даже к заведомо несерьезному она обязана относиться предельно серьезно. Ее достоинство заключается прежде всего в добросовестности. На первую часть вопроса затрудняюсь ответить.
З.П.: Как ты оцениваешь роль толстых журналов в современном литпроцессе?
А.У.: Свой мандат толстые журналы получили еще в советское время и сейчас, в основном, живут этим ресурсом, этой инерцией. Было время, когда они пытались определять, как ты изволил выразиться, литпроцесс, это, примерно, конец 90-х, самое начало нулевых, но жизнь оказалась многомерней. Новая литература, литература нового времени появлялась помимо журналов, даже иногда вопреки им, игнорировала их, обтекала, но, с другой стороны, затопить так и не смогла.
З.П.: Политические взгляды есть у тебя? Каковы они?
А.У.: В общем, левые, в юности даже, наверное, левацкие. Говорю «в общем», потому что безалаберная современность перевернула классические определения, которым нас учили. А по старой доброй классификации - эсеровские. Как говорили во время Гражданской, я «за советы без коммунистов». Замечу, что в Гражданской войне эсеры воевали на обеих сторонах. Так что моему мироощущению близка философско-политическая теория так называемого третьего пути, несмотря на то что очень многим он представляется политической химерой. Идти по торной дороге гораздо удобнее, чем по узкой тропинке над пропастью. Да, третий путь - отнюдь не степной шлях, но это не значит, что его нет.
З.П.: Прогнозы есть: что с Россией будет, суждено ли ей выжить?
А.У.: Мне казалось, что такой уникальный исторический шанс, как в 1991-м году, России не выпадал никогда. Но то, как бездарно и преступно он был использован (напрашивается совсем другое слово), долгое время держало меня в состоянии попеременно то озлобления, то унылой растерянности. Это настоящая трагедия. Так огульно над прошлым у нас еще не глумились. И речь даже не о пресловутых семидесяти годах советской власти, которая, кстати, по-настоящему советской так и не стала. Это они не просто перезагрузили компьютер, они решили диск переформатировать! И решили строить бизнес-башню до седьмого неба, такой, видите ли, Четвертый Рим. А на песке-то он, понятно, выше первого этажа не строится. Так что на первом пока и живем.
А так, конечно, выживет. Хотя, конечно, был момент. По моим ощущениям, дна мы уже коснулись и сейчас медленно всплываем. Но медленно. Но все-таки всплываем. И, как всегда в нашей истории, не благодаря, а вопреки. Увы. Невольно встает вопрос: во имя чего нашим народом были принесены столь непомерные жертвы, особенно за последние триста лет? Стоит ли говорить, что с экранов телевизоров внятного ответа мы все еще не услышали. В общем, в очередной раз «иосифляне» восторжествовали над «нестяжателями». Что ж, тактическое поражение - дело на войне обычное, а стратегической победы им не видать. Это и есть главнейшее условие существования России.
З.П.: Нужно ли политикам слушать журналистов и писателей?
А.У.: Конечно, нужно. Тем более, что в последние триста лет это была самая заветная их мечта - я имею в виду журналистов и писателей. Слушать - это слушаться или прислушиваться? То и другое нужно. Но делать этого, мне кажется, они не станут - я имею в виду политиков. У нас в России власть традиционно формируется из социальных слоев, ментально враждебных тому, который составляют журналисты и писатели. Про журналистов говорить не хочется, а про писателей скажу так: русская литература - это литература совести, и это ее главная особенность. Такой уж она сложилась. Отсюда легко заключить, что может быть общего у русских писателей с российской политикой.
З.П.: Кино, документалистика – что это для тебя? Сопоставимо ли это занятие с литературой?
А.У.: Сопоставимо, ибо и то и другое - искусство. Моя задача - создавать произведения искусства. Смею надеяться, порой это удается. Документалистика - это тоже проза. А игровое кино это, скажем, в большей степени беллетристика. Часто изображение бывает выразительней слова. Не абсолютно, а внутри своего жанра. Впрочем, все это очень и очень условно.
З.П.: Чем сегодня занят?
А.У.: Сегодня монтирую очередной документальный фильм, который снимал этим летом на реке Урал недалеко от Оренбурга. Там, собственно, в ролях заняты бабочки-»поденки», которые вылетают из речного ила только раз в году - в течение трех первых августовских недель и только по ночам. А местные жители ставят на берегу реки мощные прожекторы и ловят их на свет, сушат мешками и потом весь год кормят этой биомассой домашнюю птицу. Говоря коротко, фильм об этом уникальном явлении. С размышлениями, на которые оно наводит. Чем является свет для бабочек, понятно. А чем он является для человека? Свет ли это спасения, или обыкновенный прожектор, которым вольны распоряжаться некие посредники между Богом и людьми?
Еще не оставляю надежды напечатать где-нибудь новый большой роман, о котором я уже упоминал и на страницах которого, кстати, затрагивается большая часть вопросов, которые ты задаешь мне здесь.
З.П.: Антон, неожиданный вопрос: к Тендре только так можно добраться, только мертвым? Спасибо тебе, кстати, за эту волшебную повесть…
А.У.: Выходит, Захар, что так. Ведь эта вещь именно об этом. Смерть - это таинство, хотя сплошь и рядом случается в таких формах, что поневоле приходится в этом сомневаться. Тем не менее это именно таинство. И познать его составляющие при жизни нам не суждено нашей природой. Если все же такое случается, счастье опаляет душу, а тело просто остается ждать своего часа. Заглянуть, прорваться за эти пределы можно, но на осмысление останется чуть меньше секунды. Это закон нечеловеческий, но для человека.
|
|
