|
Константин ПоливановТимур Кибиров. Три поэмы. - М.: Время, 2008. - 128 с.
Известие о присуждении Тимуру Кибирову национальной премии «Поэт» было обнародовано вскоре после выхода в издательстве «Время» его новой книги (уже третьей «новой» в этом издательстве) «Три поэмы».
Первая поэма, «Покойные старухи», определенная автором как «лирико-дидактическая», написана прозой. Героини поэмы - три одинокие старые женщины, жившие в «несуразно длинном и заросшем языческой растительностью» дворе на окраине Нальчика, где прошла часть детства «рассказчик» (или «лирического героя»). Их облик и судьбы, впечатление, которое они производили на ребенка, вперемежку с описаниями детских игр, - это и есть три части поэмы, каждая из которых по-своему подводит читателя к тому, «как начинают жить стихом», и одновременно повествует об атмосфере первых десятилетий второй половины ХХ века.
Одной из старух, которую дворовая детвора прозвала Монашкой, «библиотекарше-пенсионерке», отведена была судьбой роль в рождении поэта исключительная. И хотя эта роль и не связана напрямую с внешним обликом героини, позволим себе привести описание ее внешности (говоря о Кибирове, невозможно удержаться от цитирования строк и строф, которые ему и в прозе удаются не менее блестяще, чем в стихах):
«Нос тонким и острым крючком, серебряная челка, круглые очки в тоненькой стальной оправе, допотопная панама и пожелтевшая толстовка (если только я правильно называю эту широкую и длинную полотняную блузу).
Плюс - беспомощная стародевическая гордыня и злобность.
«В общем-целом» - смесь колдуньи Гингемы, Фани Каплан из «Ленина в восемнадцатом» и постаревшей альтмановской Анны Андреевны.
А если бы она была в два раза толще и хотя бы чуть-чуть добрее - то больше всего Монашка походила бы на Сову из хитруковского «Винни Пуха».
Рождение поэта - сочетание закономерности и случая, но все равно это всегда чудо. В поэме «Покойные старухи» это чудо описано со свойственным Кибирову тщательным вниманием к деталям, юмором, удивительной глубиной и одновременно с как будто нарочито незамысловатой простотой:
«Приехав после шестого класса на каникулы, я обнаружил, что в тумбочке под телевизором среди родных и знакомых томов Малой советской энциклопедии, «Сказок народов Северного Кавказа», романа «Знакомьтесь, Балуев», «Школы» Гайдара и «Избранного» Пушкина, среди Расула Гамзатова и Кайсына Кулиева, «Братской ГЭС» Евтушенко и «Радиуса действия» Роберта Рождественского, рядом с «Васьком Трубачевым и его товарищами» и «Справочником садовода-любителя», между синим Жюлем Верном и коричневым «Айвенго» стоят четыре книги из выморочного имущества Монашки».
Каждая из четырех книжек была по-своему значимой, но, наверное, именно благодаря четвертой автор оказался «на веки вечные» вырван из детства в мир русской поэзии:
«...Четвертая книжка в скромненьком учпедгизовском переплете, без всяких ятей и еров, и никакой цензурою не дозволенная.
«Александр Блок. Избранное».
«В эту минуту показалось ему, что мертвая насмешливо взглянула на него, прищуривая один глаз».
XV
И понеслось.
И уже через три месяца новорожденный поэт Эдуард Дымный сочетал через строку «синий таинственный вечер» с «твои хрупкие нежные плечи», хотя Тома В. была здоровее и грудастее всех одноклассниц,
а еще через два года, уже избавившись от удивительного псевдонима, он по всем правилам Квятковского завершал свой первый венок сонетов с эпиграфом «А mor omnia vincit» (кажется, так) и посвящением Свете К.
XV
Потому что именно так «начинают жить стихом», поверь мне, именно так, потому что «и впрямь крадет детей» никакая не сирень, а вот эти буковки, выстроившиеся in the best order, чтобы описать ее (сирени) «страшную красоту», изобразить нам ее «глубокий обморок», и «намокшую воробышком ветвь», и «запевающий сон, зацветающий свет», и «свежий дух синели», и то, как Аполлон Николаевич Майков, нарвав поутру этих благоуханных веток, «вдруг холодною росой» брызнул на «сонную малютку» и «победил в ней укоризну свежей вестью о весне!»...
Хотя к поэме «Покойные старухи» стоит эпиграф из «Пиковой дамы» (и с посмертным «даром» пушкинской героини сравнивает автор оставшиеся книги), но читатель и по заглавию и по «прозаичности» поэмы не может не вспомнить «Мертвых душ» Гоголя, о которых, разумеется, как и обо всей остальной русской литературе, постоянно помнит и автор. Это становится окончательно ясно из второй поэмы книги, для названия которой выбрано жанровое определение, - она названа «Лироэпическая поэма», и, конечно же, из третьей – «Выбранные места из неотправленных e-mail-ов».
Вторая поэма - эпизод из современной повседневной жизни: сострадательный герой доставляет домой встретившихся ему во время прогулки беспутную перебравшую маменьку с малолетним сыном, «кляня себя, ее, и ливень, и сынка». Попутно возникают замечательные картины сегодняшней Москвы - с «пьяными в кустах сирени» и великолепием ночного города – «Дождь кончился давно. Асфальт ночной сиял». Незамысловатый сюжет по-гоголевски абсурдно не соответствует жуковским, тютчевским, лермонтовским и прочим литературным размышлениям и впечатлениям героя, но не мешает ему продумать, как всегда, одновременно и очень серьезное и не менее от этого остроумное сопоставление России и Англии, русской и «британской музы», русского и англосаксонского взгляда на мир:
«Грандиозный замысел, над которым бьется мой лирический герой, впервые пришел мне в голову лет девять назад, когда, читая дочери «Посмертные записки пиквикского клуба» и одновременно перечитывая «Мертвые души», я был поражен необычайным сходством и дьявольскою разницею этих удивительных книг. Я представил, что было бы, если б обитателей Дингли Делла описал автор «Выбранных мест» - настоящие ведь «мертвые души» и «вертоплясы», никаких тебе высоких порывов и устремлений, на уме одна жратва, да выпивка, да охота, да флирт, да какой-то дурацкий крикет, нет чтобы почитать «Подражание Христу» Фомы Кемпийского. Но еще интереснее было вообразить, как изменились бы наши Ноздревы, Маниловы и Коробочки, увиденные глазами мистера Пиквика и описанные Диккенсом. Я был уверен, что в этом невозможном случае они оказались бы гораздо симпатичнее и невиннее - при всех своих дурачествах, слабостях и пороках.
Тут-то меня и начал одолевать графоманский (или даже мегаломанский) соблазн написать этот невероятный текст и отправить мистера Пиквика и Сэма Уэллера по маршруту Чичикова. Так увлекательно и забавно было придумывать, как главный герой принимает Манилова в почетные члены пиквикского клуба, как Сэм в кабаке обучает Петрушку и Селифана петь:
We won't go home till morning,
We won't go home till morning,
We won't go home till morning,
Till daylight doth appear! –
как Пиквик, показывая Фемистоклюсу и Алкиду Dingle doosey, чуть не спалил «Храм уединенного размышления», как и чем именно Феодулия Ивановна Собакевич потчевала заморских гостей. Особенно же веселила меня сцена у Ноздрева - возмущенный Пиквик встает из-за стола и со словами «Сэр! Вы не джентльмен!» принимает смешную боксерскую стойку, в то время как Уэллер уже сражается с набежавшей дворней. И как потом, выпив несколько раз мировую, и на посошок, и стремянную и stirrup- cup, вся веселая компания отправляется в ночи к зятю Мижуеву, прихватив полдюжины того самого «клико-матрадура». А жена Мижуева оказывается действительно чудесной и веселой и чрезвычайно привязанной к своему беспутному братцу»... «Ах, если б не все мы вышли из страшной «Шинели»... я загорелся желанием внушить и читателю свою дикую убежденность в том, что, если б русские писатели были поснисходительнее к предмету своего описания, «страхи и ужасы России», глядишь, были бы чуть менее непроглядными и их искоренение не потребовало бы от пылкой учащейся молодежи таких радикальных мер...»
Последняя, уже названная выше, - «Выбранные места из неотправленных e-mail-ов», «вольная поэма», состоящая из девяти частей, написанных свободным стихом, каждая из которых завершается «моралью», причем мораль эта, облеченная иногда в шутливую форму, чрезвычайно серьезна. Кибиров во всей книге, но в этой поэме в особенности, отстаивает необходимость трезвой оценки добра и зла, твердость нравственных критериев, ценность жизни, несомненность высокого назначения искусства.
Все три поэмы перемежаются своеобразными отступлениями, которые автор называет рекламными паузами и строит по принципу смеси центонов из онегинских строк, перемежающихся слоганами современного радио и телевидения. Во всех этих паузах строки из «Евгения Онегина» звучат иногда в несколько пародийно-непривычном ключе, но в действительности этот монтаж еще и еще раз подтверждает, что роман Пушкина во всех отношениях абсолютно живой и современный текст для первого десятилетия XXI века:
РЕКЛАМНАЯ ПАУЗА
В рамках национального проекта «Читают все!»
Синхрон: Он меж печатными строками
Читал духовными глазами
Другие строки...
Новый блокбастер
От создателей «Братвы-4»!
Синхрон: Спор громче, громче, вдруг Евгений
Хватает длинный нож, и вмиг
Повержен Ленский!
Море адреналина!
Синхрон: Под грудь он был навылет ранен,
Дымясь из раны кровь текла.
Настоящие мужчины!
Синхрон: Они друг другу в тишине
Готовят гибель хладнокровно.
Настоящие женщины!
Синхрон: Которых позднею порой
Уносят дрожки удалые
По петербургской мостовой!
Настоящий драйв!
Синхрон: Вот пистолеты уж блеснули,
В граненый ствол уходят пули,
И щелкнул в первый раз курок.
Гоша Куценко!
Синхрон: Мое - сказал Евгений грозно.
Жанна Фриске!
Синхрон: Она должна в нем ненавидеть
Убийцу брата своего !
Ксения Собчак!
Синхрон: Уж хитрость ведает она,
Уж изменять научена!
Дима Билан!
Синхрон: Он, правда, в туз из пистолета
В пяти саженях попадал!
Саундтрек группы «Бикфордов шнур»!
«Золотой «Броненосец Потемкин»
За лучшие спецэффекты!
Синхрон: Все в изумленье. Ленский сам
Не верит собственным глазам.
НАША классика!
Синхрон: О Русь!
на НАШЕМ ТV!
Синхрон: Онегин, верно, ждет уж нас!
Криминальная драма
«Две пули - больше ничего!»
Синхрон: И шайка вся сокрылась вдруг!
Спонсор показа - пиво «Три толстяка».
Завершается книга «Венком сонетов» и подборкой стихотворений, цикл которых назван «Комментарии». От «Вступительного центона», открывающего книгу, и до последних строк этой книги читатель сталкивается с уже знакомыми темами и приемами Кибирова и не перестает удивляться тому, как это все связывается с абсолютно новым, чего еще не бывало. Все тексты, как всегда, объединяет замечательное умение поэта соединять самые традиционные стороны русской словесности с обозначением «интеллектуального быта» современной жизни («давно не читаю посты») и точная афористичность (чего стоит хотя бы «─Мораль из моды вышла ныне, А православие вошло»). Несколько раз на страницах книги появляется описанная с редким теплом, грустью, трепетом и юмором покойная бабушка - Роза Васильевна. «Непостыдная кончина» - так называет поэт последнюю часть своей третьей поэмы, где говорит о ее смерти и похоронах.
Как и другие части, кончается она моралью:
Мораль:
Любезный читатель!
Собираясь навестить любимую бабушку, не забудь побриться.
И, если ей так уж это нравится, надень костюм.
Чего тебе стоит?
|
