|
Жизнь в метафорах
Умер Алексей Парщиков
|
В ночь на пятницу на 55-м году жизни в Кельне умер Алексей Парщиков, один из самых ярких поэтов 1980-х годов, участник одной из последних в России литературных группировок — метареалистов или метаметафористов.
Для очень разных поэтов Алексея Парщикова, Александра Еременко и Ивана Жданова термин «метареализм» был отчасти отмазкой для цензуры: дескать, мы какие-никакие, а реалисты, пусть и «многих реальностей». Отмазка работала: первая книга Парщикова «Днепровский август» вышла уже в 1984 году, вслед за первой публикацией вчерашнего студента Литинститута в журнале «Литературная учеба». Громоздкий метаметафоризм точнее определяет его стиль. Его поэзия — цепь прорастающих друг из друга метафор — почти зрима и одновременно эзотерична: «И ничто каратэ кота в сравнении со статуями диктаторов». Впрочем, Парщиков полагал: «В русском языке любые два слова в родительном падеже — уже метафора. Проблема в том, чтобы отобрать удачные». Отбирать удачные метафоры он умел. Тем более что, если верить Иосифу Бродскому, тирания способствует развитию метафоры.
В его стихи можно вчитываться, разгадывая зашифрованную реальность: описание допотопной машины, просто пишущей машинки, совокупления или кошки. А можно и не разгадывать: их пластическая красота самодостаточна и неожиданно проста. «Шах — белая шахта, в которую ты летишь. // На черную клетку шлепается летучая мышь». «Ребенки — зайцеобразны: снизу два зуба, а щеки! Так же и зайцы — // детоподобны. // Злобны зайцы и непредсказуемы, словно осколки серы чиркнувшей // спички».
В этом напряженном письме умозрительность уравновешена подспудной чувственностью. В поисках его корней проще всего вспомнить футуристов и сюрреалистов. Но сам Парщиков апеллировал к традиции украинского барокко XVIII века: генеалогия творчества сплетена с биографией автора. Хотя он родился в Приморье в поселке с поэтическим именем Ольга, его родиной была Украина, где он вырос и окончил Киевскую сельскохозяйственную академию. В Приморье же услали в годы борьбы с космополитизмом его отца, военврача, затем известного ученого Максима Рейдермана. Парщиков шутил, что ему, как Алексею Максимовичу, было в СССР легче пробиться, чем другим инакопишущим поэтам.
Один из сильнейших его текстов, удостоенный петербургской премии Андрея Белого (1986), вырос именно из украинской почвы. Герой поэмы «Я жил на поле Полтавской битвы» — гетман Мазепа, актуальный тогда лишь для поэтов, пишущих на языке Александра Пушкина: «от черных пушкинских чернил до наших анонимных». Забавно, что некогда Марлен Хуциев предлагал Парщикову сыграть в кино молодого Пушкина. Мазепа поэмы — великолепный, страшный, не гетман, а видение. «... Чучело гетмана над Киевом в светлый день... у Марфы затекает // рука... // чучело, словно кит, плывущий хвостом вперед,— усы торчат // из мешка, // это — Иван Степанович гетман Мазепа, мммаа! — толпа выдыхает — паа!..»
Закат метаметафоризма совпал с закатом СССР и, кажется порой, закатом самой русской поэзии. Хотя группа распалась не по геополитическим причинам: кто-то запил, а Парщиков, тяжело переживавший развод, уехал в США. Перед этим мне повезло познакомиться с ним при вполне обэриутских обстоятельствах: в питерском пивном шалмане мы не поделили место в утренней очереди. В Стэнфордском университете он защитил диссертацию о своем литературном оппоненте Дмитрии Александровиче Пригове. Вернулся, не вписался в «местную возню» и уже окончательно уехал в Германию. Кажется, почти не писал, зато читал окружающий мир как книгу, что запечатлено в его изданной переписке с критиком и прозаиком Вячеславом Курицыным. Занимался дизайном сетевой литературной страницы амстердамского центра ARTTRA. Умер во сне, возможно, не досмотрев свое последнее стихотворение.
|
|
