Память взгляда
И. Лиснянская. Эхо. — М.: Время, 2005; Хвастунья. Воспоминательная проза. — М.: Вагриус, 2006.

Наталья Стрельникова
Новое литературное обозрение
Вып. 85 (2007)
        Сборник Инны Лиснянской «Эхо» – избранные стихотворения из книг, выстроенные в хронологической последовательности, традиционен по форме. Однако это обманчивая традиционность: то, что она только кажущаяся, становится ясно при чтении стихотворений из последних книг – эти подборки выглядят просто-таки взрывом и заставляют переосмыслить и прочитанное ранее: название сборника провоцирует искать переклички тем и мотивов, переходящих из ранних стихотворений в поздние.
        Про Лиснянскую принято говорить, что она классик современной литературы. А еще принято говорить о робкой и «виноватой» сути ее поэзии, о точных и филигранных образах, которые она использует, о высокой игре с русской поэтической традицией. Но прижившиеся в критике определения не вполне очерчивают истинные контуры этой фигуры.
        Гораздо важнее ее избыточное говорение, почти графомания (в том смысле этого слова, которое может быть применимо к Толстому и Достоевскому, графомания как «болезненная страсть к сочинительству»). Лиснянская пишет постоянно, очень много и обо всем. Стихи памяти умершего младенца:

                        Захотелось в лесу мне немного пустыни,
                        А верней – апшеронских зыбучих песков.
                        Так мне легче гадать о единственном сыне –
                        Ангел смерти его отлучил от сосков.
                        Я его молоком лишь оплакать успела,
                        Этой осенью стукнет ему тридцать три.

                                        («Захотелось в лесу мне немного пустыни...», 1989. С. 157)

        И «Оду компьютеру»:

                        За тебя «зеленых» тыщу
                        Отдала, дружок,
                        И тебе готовлю пищу
                        Из последних строк.

                                        («Ода компьютеру», 1998. С. 386)

        Для стихотворений Лиснянской характерна определенная схема: вначале описана простая, даже банальная бытовая сценка, а в последней строфе или строчке одним движением стихотворение словно бы раскручивается на другом уровне – по спирали:

                        Ах, воробушек, как ты продрог!
                        Превратился в дрожащий комок,
                        Бедный мой, ты мокрее, чем дождь,
                        И твоя темно-серая дрожь
                        Равносильна скорбям мировым
                        И становится сердцем моим.

                                        («Воробей», 1997. С. 370)

        Этот прием похож на эффект наплыва в кино. С каждой новой строчкой взгляд приближается все ближе и ближе, пока он уже не в силах удержать картинку в поле зрения. И она расплывается.
        Поэзия Лиснянской полна мелких бытовых деталей, но не является бытописанием, сохраняя прохладную отстраненность. Ее письмо – констатация наблюдателя, равномерно обозревающего все вокруг. Отсюда – неистощимость тем.
        Поэтому то, что у других выглядит конфликтом традиционной формы и современных реалий жизни, у Лиснянской становится все той же, пусть отрефлексированной, памятью взгляда.
        Яркий пример – цитировавшаяся уже ранее «Ода компьютеру». Лиснянская, разумеется, иронизирует, соединяя жанр возвышенной хвалебной песни (с отчетливо фольклорными интонациями) и новое слово (и стоящую за ним реалию). Но «Ода» важна не этим: в стихотворении показано, что такое поэтический взгляд: он различает за экраном мирного бытового устройства персонажей апокалипсиса. А еще за полушутливой интонацией заметно абсолютно точное понимание и восхищение от этого понимания – компьютер помогает преодолеть время и пространство. И в этот момент он становится настоящим объектом для возвышенного восхваления. Взгляд делает круг и формирует мировую панораму.
        Большинство стихотворений Лиснянской – именно про это: про то, как работает механизм особого поэтического взгляда. В них простой предмет постепенно обрастает подробностями, затем культурологическими ассоциациями, а затем предстает в своем истинном значении.
        Взгляд становится словом. Об этом Лиснянская пишет в одном из стихотворений 2003 года:

                        У слова всегда приподнято веко,
                        Смотрит слово слову вослед,
                        Как человек вослед человеку,
                        Который не домосед.
                        Куда он ушел, и где пребывает,
                        И где он встал на постой?
                        Слово свой влажный взгляд прикрывает
                        Точкою с запятой.

                                        («У слова всегда приподнято веко...». С. 583)

        Отсюда – замкнутая композиция ее произведений. Например, сонетная форма. Подобно венку сонетов построена поэма «В госпитале лицевого ранения», в которой строчка-эпиграф возвращается и прорастает в теле стихотворения, а каждая последняя строчка строфы становится первой строчкой следующей. «В госпитале лицевого ранения» – непрерывное высказывание, в которое органично вплетены другие, не принадлежащие повествователю, голоса:

                                        Утро туманное, утро седое...

                                                Тургенев

                        Ломко звенит колокольчик сопрано,
                        В третьей октаве дрожит он впервые,
                        Все уже поздно, поскольку рано
                        Голосу лезть на верха роковые...
                        <...>
                        Скоро весна. Скоро к елочным иглам
                        Верба прильнет, и светло распушится
                        Утро туманное, утро седое.

                                        <...> Странник прошел, опираясь на посох

                                                Ходасевич


                        Утро туманное, утро седое,
                        Сорок лет минуло, как не бывало!
                        Утро, я вовсе не лицевое
                        Нынче ранение разбинтовала...

                                        («В госпитале лицевого ранения». С. 266–267)

        Этот же принцип отчетливо заметен в ее прозаической книге «Хвастунья». Воспоминания Лиснянской имеют авторское жанровое определение: «Воспоминательная проза». По форме – традиционные воспоминания о современниках: о покойном муже Семене Липкине, об Арсении Тарковском, Марии Петровых, Булате Окуджаве. Но, по сути, это книга о структуре самого процесса воспоминания, написанная длинными, петляющими коридорами памяти периодами. Лиснянская начинает с эпизода, случившегося в 1989 году, перескакивает на 1990-й, затем – на 1995 год. Связки между различными воспоминаниями – ассоциации, вызывающие в памяти сцены и образы. Повествование Лиснянской имеет много уровней: в ее «моноромане» (опять авторское определение) «Хвастунья» настоящее становится будущим, прошлое – настоящим, а будущее в какой-то момент снова становится прошлым: «А я вот все еще качу по Швейцарии. Но не исключено, что уже прикатила домой и сижу за компьютером, испытывая огромное наслаждение, что можно безо всякой скоростной трассы катить и катить, управляя собственной машиной» (с. 162). «Так все-таки где я, в Швейцарии или у себя дома за экраном notebook? ...А какая разница, где я, в каком из условных пространств или времен? Какая разница, если все, как я погляжу, – мимолетное настоящее, и я качу по Швейцарии с заездами в Баку, в Переделкино и еще в разные точки будущего? Если прошлое ты можешь сделать настоящим и даже будущим, то перед тобой... как бы открывается еще одно на этом свете необозримое грядущее» (с. 206). И эти поиски утраченного времени – гораздо важнее, чем биографическая составляющая моноромана.
        Ее исследование воспоминательного механизма особенно интересно, потому что автор все время подчеркивает особенность своей психики – отсутствие памяти на долгосрочные, длительные события. В книге Лиснянской эта черта становится как художественным приемом, так и темным, неохотно рассказываемым моментом биографии. Ключевыми моментами, рефренами становятся яркие воспоминания – цвета, звуки, запахи. Некоторые картинки будут повторяться, некоторые истории окажутся недосказанными. Скачущая проза Лиснянской на редкость достоверна, потому что линейно-хронологическое построение и впрямь не свойственно человеческим воспоминаниям.
        Для этой книги очень важна метафора косящего взгляда. Это взгляд, который кроит историю жизни так, как удобно автору. Он становится метафорой и мотивировкой для головокружительно быстрых панорамных движений мысли. От этого же взгляда – восприятие прошлого как туманного и расплывающегося.
        Словарь Лиснянской богат современной лексикой, но поэт не занимается лингвистическими экспериментами и не воспевает прогресс. Лиснянская вне времени: она одновременно охватывает, транслирует прошлое и настоящее, не противопоставляя их друг другу. Аналогично, в ее стихотворениях нет и не может быть разделения на высокие и низкие темы, она не поэтизирует и не эстетизирует, просто делает выбранный предмет объектом внимания. Она может посвятить стихотворение пылесосу, и оно не будет шутливым или сатирическим, вопреки ожиданиям читателей.

                        Гуди и заглатывай все, что незримо и зримо:
                        И совесть, и память, и грифель толченый, и пудру,
                        Отрепья сознанья и струпья отпавшего грима, –
                        Все это уже ни к чему мировому абсурду!

                                        («Пылесос». «Эхо», с. 148)

        Говоря о стихотворениях Лиснянской, поневоле начинаешь выбирать гендерно маркированную поэтическую школу, к которой ее можно причислить, – ахматовскую или цветаевскую. Пожалуй, про Лиснянскую можно сказать, что она действует в рамках ахматовской традиции: отсюда – и использование формы лирического дневника, и интерес к библейским образам. Но для поэтики Лиснянской «традиция» – вовсе не место в определенном ряду русских поэтов: как уже сказано, поэтическое новаторство Лиснянской на глазах вырастает из ее традиционности, взламывает ее. В творчестве Лиснянской всегда был значим элемент радикализма, она могла и сегодня может позволить себе смелые образы, которые вызывают оторопь, у кого-то, возможно – даже реакцию отторжения:

                        Электричество было открыто еще при Адаме и Еве:
                        Он входил в ее лоно так плотно, как штепсель в розетку.

                                        («Первое электричество», 2002. С. 461)

        Но именно это сочетание неожиданных ошеломляющих образов и традиционной формы стихотворения вкупе с интонацией повествователя является одним из важнейших поэтических завоеваний Лиснянской.
        Еще одной вершиной становится ее книга «Без тебя», посвященная памяти мужа. Эти стихи почти неловко читать – настолько яростно и сильно оплакивает она утерянного любимого человека. Эта поэзия шокирующе откровенна. Лиснянская пишет стихи, которые не умещаются в наше сознание, в критерии «плохой–хороший»:

                        Я обмыла водой из крана
                        Твои веки, грудь и живот,
                        И мой рот, как жгучая рана,
                        Целовал твой холодный рот.

        Кажется, что в таком возрасте нельзя так любить: старости, согласно общепринятым представлениям, приличествуют благочестие, кротость и смирение. У Лиснянской – ярость, страсть и эротика. «Без тебя» – это поток лирического высказывания, прерываемый очень личными образами: «И в третий апреля день ровно в 14:30 / Опустили твой гроб в могилу вместе с охапкой солнца»; «Я надела твою душегрейку / И твои нацепила очки»; «Постоянно мне снится лицо твое в бритвенном креме». «Без тебя» – это «Песнь песней» наоборот. Предвкушение вечной любви, оборачивающееся ожиданием скорой встречи с любимым «У подземного выхода».
        Удивительно, насколько это живые и объемные стихотворения. «Без тебя» – это все, что осталось после смерти, то есть – вся жизнь в ее красочной полноте:

                        ...руки мои разведенные стали антенной,
                        И что ловят они?
                        Все событья земель и морей, айвазовскою пеной
                        Торопящие дни.

                                        («Я надела твою душегрейку....», 2004. С. 568)

        Разговаривая с покойным мужем, она проговаривает-описывает и все, что видит вокруг, и все, что есть у нее внутри. Пустота от исчезнувшей части самой себя жадно заполняется всей вселенной. Поэтому убитая горем жена так – почти непонятно даже для себя – многословна.

                        Много пишу. Жизненных сил избыток
                        В стих загоняю – это одна из пыток...

                                        («Много пишу...». С. 582)

        Ее жадный, ищущий взгляд вбирает в себя все вокруг, бесконечно, до изнеможения транслирует все, что осталось. Потому что тот, кто ушел, был бесконечно больше всего того, что осталось, – всей жизни. Фиксирующий взгляд Лиснянской получает неожиданное, трагическое оправдание: все, что видишь, нужно соотнести – с ним, ушедшим.
        Книга «Без тебя» проявила то, что, вероятно, всегда было свойственно Лиснянской: способность ставить свой мимолетный, но зоркий взгляд выше вечных, но слишком абстрактных истин. Мир, который ткется из деталей, примет, встреч, оказывается не только самым подлинным, но и самым необходимым из возможных.






Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service