Память взгляда
И. Лиснянская. Эхо. — М.: Время, 2005; Хвастунья. Воспоминательная проза. — М.: Вагриус, 2006.
Наталья Стрельникова
Новое литературное обозрение
Вып. 85 (2007)
|
|
|
Сборник Инны Лиснянской «Эхо» избранные стихотворения из книг, выстроенные в хронологической последовательности, традиционен по форме. Однако это обманчивая традиционность: то, что она только кажущаяся, становится ясно при чтении стихотворений из последних книг эти подборки выглядят просто-таки взрывом и заставляют переосмыслить и прочитанное ранее: название сборника провоцирует искать переклички тем и мотивов, переходящих из ранних стихотворений в поздние. Про Лиснянскую принято говорить, что она классик современной литературы. А еще принято говорить о робкой и «виноватой» сути ее поэзии, о точных и филигранных образах, которые она использует, о высокой игре с русской поэтической традицией. Но прижившиеся в критике определения не вполне очерчивают истинные контуры этой фигуры. Гораздо важнее ее избыточное говорение, почти графомания (в том смысле этого слова, которое может быть применимо к Толстому и Достоевскому, графомания как «болезненная страсть к сочинительству»). Лиснянская пишет постоянно, очень много и обо всем. Стихи памяти умершего младенца:
Захотелось в лесу мне немного пустыни, А верней апшеронских зыбучих песков. Так мне легче гадать о единственном сыне Ангел смерти его отлучил от сосков. Я его молоком лишь оплакать успела, Этой осенью стукнет ему тридцать три.
(«Захотелось в лесу мне немного пустыни...», 1989. С. 157)
И «Оду компьютеру»:
За тебя «зеленых» тыщу Отдала, дружок, И тебе готовлю пищу Из последних строк.
(«Ода компьютеру», 1998. С. 386)
Для стихотворений Лиснянской характерна определенная схема: вначале описана простая, даже банальная бытовая сценка, а в последней строфе или строчке одним движением стихотворение словно бы раскручивается на другом уровне по спирали:
Ах, воробушек, как ты продрог! Превратился в дрожащий комок, Бедный мой, ты мокрее, чем дождь, И твоя темно-серая дрожь Равносильна скорбям мировым И становится сердцем моим.
(«Воробей», 1997. С. 370)
Этот прием похож на эффект наплыва в кино. С каждой новой строчкой взгляд приближается все ближе и ближе, пока он уже не в силах удержать картинку в поле зрения. И она расплывается. Поэзия Лиснянской полна мелких бытовых деталей, но не является бытописанием, сохраняя прохладную отстраненность. Ее письмо констатация наблюдателя, равномерно обозревающего все вокруг. Отсюда неистощимость тем. Поэтому то, что у других выглядит конфликтом традиционной формы и современных реалий жизни, у Лиснянской становится все той же, пусть отрефлексированной, памятью взгляда. Яркий пример цитировавшаяся уже ранее «Ода компьютеру». Лиснянская, разумеется, иронизирует, соединяя жанр возвышенной хвалебной песни (с отчетливо фольклорными интонациями) и новое слово (и стоящую за ним реалию). Но «Ода» важна не этим: в стихотворении показано, что такое поэтический взгляд: он различает за экраном мирного бытового устройства персонажей апокалипсиса. А еще за полушутливой интонацией заметно абсолютно точное понимание и восхищение от этого понимания компьютер помогает преодолеть время и пространство. И в этот момент он становится настоящим объектом для возвышенного восхваления. Взгляд делает круг и формирует мировую панораму. Большинство стихотворений Лиснянской именно про это: про то, как работает механизм особого поэтического взгляда. В них простой предмет постепенно обрастает подробностями, затем культурологическими ассоциациями, а затем предстает в своем истинном значении. Взгляд становится словом. Об этом Лиснянская пишет в одном из стихотворений 2003 года:
У слова всегда приподнято веко, Смотрит слово слову вослед, Как человек вослед человеку, Который не домосед. Куда он ушел, и где пребывает, И где он встал на постой? Слово свой влажный взгляд прикрывает Точкою с запятой.
(«У слова всегда приподнято веко...». С. 583)
Отсюда замкнутая композиция ее произведений. Например, сонетная форма. Подобно венку сонетов построена поэма «В госпитале лицевого ранения», в которой строчка-эпиграф возвращается и прорастает в теле стихотворения, а каждая последняя строчка строфы становится первой строчкой следующей. «В госпитале лицевого ранения» непрерывное высказывание, в которое органично вплетены другие, не принадлежащие повествователю, голоса:
Утро туманное, утро седое...
Тургенев
Ломко звенит колокольчик сопрано, В третьей октаве дрожит он впервые, Все уже поздно, поскольку рано Голосу лезть на верха роковые... <...> Скоро весна. Скоро к елочным иглам Верба прильнет, и светло распушится Утро туманное, утро седое.
<...> Странник прошел, опираясь на посох
Ходасевич
Утро туманное, утро седое, Сорок лет минуло, как не бывало! Утро, я вовсе не лицевое Нынче ранение разбинтовала...
(«В госпитале лицевого ранения». С. 266267)
Этот же принцип отчетливо заметен в ее прозаической книге «Хвастунья». Воспоминания Лиснянской имеют авторское жанровое определение: «Воспоминательная проза». По форме традиционные воспоминания о современниках: о покойном муже Семене Липкине, об Арсении Тарковском, Марии Петровых, Булате Окуджаве. Но, по сути, это книга о структуре самого процесса воспоминания, написанная длинными, петляющими коридорами памяти периодами. Лиснянская начинает с эпизода, случившегося в 1989 году, перескакивает на 1990-й, затем на 1995 год. Связки между различными воспоминаниями ассоциации, вызывающие в памяти сцены и образы. Повествование Лиснянской имеет много уровней: в ее «моноромане» (опять авторское определение) «Хвастунья» настоящее становится будущим, прошлое настоящим, а будущее в какой-то момент снова становится прошлым: «А я вот все еще качу по Швейцарии. Но не исключено, что уже прикатила домой и сижу за компьютером, испытывая огромное наслаждение, что можно безо всякой скоростной трассы катить и катить, управляя собственной машиной» (с. 162). «Так все-таки где я, в Швейцарии или у себя дома за экраном notebook? ...А какая разница, где я, в каком из условных пространств или времен? Какая разница, если все, как я погляжу, мимолетное настоящее, и я качу по Швейцарии с заездами в Баку, в Переделкино и еще в разные точки будущего? Если прошлое ты можешь сделать настоящим и даже будущим, то перед тобой... как бы открывается еще одно на этом свете необозримое грядущее» (с. 206). И эти поиски утраченного времени гораздо важнее, чем биографическая составляющая моноромана. Ее исследование воспоминательного механизма особенно интересно, потому что автор все время подчеркивает особенность своей психики отсутствие памяти на долгосрочные, длительные события. В книге Лиснянской эта черта становится как художественным приемом, так и темным, неохотно рассказываемым моментом биографии. Ключевыми моментами, рефренами становятся яркие воспоминания цвета, звуки, запахи. Некоторые картинки будут повторяться, некоторые истории окажутся недосказанными. Скачущая проза Лиснянской на редкость достоверна, потому что линейно-хронологическое построение и впрямь не свойственно человеческим воспоминаниям. Для этой книги очень важна метафора косящего взгляда. Это взгляд, который кроит историю жизни так, как удобно автору. Он становится метафорой и мотивировкой для головокружительно быстрых панорамных движений мысли. От этого же взгляда восприятие прошлого как туманного и расплывающегося. Словарь Лиснянской богат современной лексикой, но поэт не занимается лингвистическими экспериментами и не воспевает прогресс. Лиснянская вне времени: она одновременно охватывает, транслирует прошлое и настоящее, не противопоставляя их друг другу. Аналогично, в ее стихотворениях нет и не может быть разделения на высокие и низкие темы, она не поэтизирует и не эстетизирует, просто делает выбранный предмет объектом внимания. Она может посвятить стихотворение пылесосу, и оно не будет шутливым или сатирическим, вопреки ожиданиям читателей.
Гуди и заглатывай все, что незримо и зримо: И совесть, и память, и грифель толченый, и пудру, Отрепья сознанья и струпья отпавшего грима, Все это уже ни к чему мировому абсурду!
(«Пылесос». «Эхо», с. 148)
Говоря о стихотворениях Лиснянской, поневоле начинаешь выбирать гендерно маркированную поэтическую школу, к которой ее можно причислить, ахматовскую или цветаевскую. Пожалуй, про Лиснянскую можно сказать, что она действует в рамках ахматовской традиции: отсюда и использование формы лирического дневника, и интерес к библейским образам. Но для поэтики Лиснянской «традиция» вовсе не место в определенном ряду русских поэтов: как уже сказано, поэтическое новаторство Лиснянской на глазах вырастает из ее традиционности, взламывает ее. В творчестве Лиснянской всегда был значим элемент радикализма, она могла и сегодня может позволить себе смелые образы, которые вызывают оторопь, у кого-то, возможно даже реакцию отторжения:
Электричество было открыто еще при Адаме и Еве: Он входил в ее лоно так плотно, как штепсель в розетку.
(«Первое электричество», 2002. С. 461)
Но именно это сочетание неожиданных ошеломляющих образов и традиционной формы стихотворения вкупе с интонацией повествователя является одним из важнейших поэтических завоеваний Лиснянской. Еще одной вершиной становится ее книга «Без тебя», посвященная памяти мужа. Эти стихи почти неловко читать настолько яростно и сильно оплакивает она утерянного любимого человека. Эта поэзия шокирующе откровенна. Лиснянская пишет стихи, которые не умещаются в наше сознание, в критерии «плохойхороший»:
Я обмыла водой из крана Твои веки, грудь и живот, И мой рот, как жгучая рана, Целовал твой холодный рот.
Кажется, что в таком возрасте нельзя так любить: старости, согласно общепринятым представлениям, приличествуют благочестие, кротость и смирение. У Лиснянской ярость, страсть и эротика. «Без тебя» это поток лирического высказывания, прерываемый очень личными образами: «И в третий апреля день ровно в 14:30 / Опустили твой гроб в могилу вместе с охапкой солнца»; «Я надела твою душегрейку / И твои нацепила очки»; «Постоянно мне снится лицо твое в бритвенном креме». «Без тебя» это «Песнь песней» наоборот. Предвкушение вечной любви, оборачивающееся ожиданием скорой встречи с любимым «У подземного выхода». Удивительно, насколько это живые и объемные стихотворения. «Без тебя» это все, что осталось после смерти, то есть вся жизнь в ее красочной полноте:
...руки мои разведенные стали антенной, И что ловят они? Все событья земель и морей, айвазовскою пеной Торопящие дни.
(«Я надела твою душегрейку....», 2004. С. 568)
Разговаривая с покойным мужем, она проговаривает-описывает и все, что видит вокруг, и все, что есть у нее внутри. Пустота от исчезнувшей части самой себя жадно заполняется всей вселенной. Поэтому убитая горем жена так почти непонятно даже для себя многословна.
Много пишу. Жизненных сил избыток В стих загоняю это одна из пыток...
(«Много пишу...». С. 582)
Ее жадный, ищущий взгляд вбирает в себя все вокруг, бесконечно, до изнеможения транслирует все, что осталось. Потому что тот, кто ушел, был бесконечно больше всего того, что осталось, всей жизни. Фиксирующий взгляд Лиснянской получает неожиданное, трагическое оправдание: все, что видишь, нужно соотнести с ним, ушедшим. Книга «Без тебя» проявила то, что, вероятно, всегда было свойственно Лиснянской: способность ставить свой мимолетный, но зоркий взгляд выше вечных, но слишком абстрактных истин. Мир, который ткется из деталей, примет, встреч, оказывается не только самым подлинным, но и самым необходимым из возможных.
|
|