|
О новой серии [Живая] классика
С Владимиром Иткиным, руководителем направления художественной и детской литературы «Сибирского университетского издательства» беседовал корреспондент еженедельника «Книжная витрина».
— Владимир, какой смысл в издании классики, есть ли у нее рынок?
Владимир Иткин: Вопрос смешной. Какой смысл строить дома? Чтобы в них жить. Чтобы у человека появилось ощущение дома, стены которого оградят его от того идиотизма, который творится вокруг. Чтобы на стенах можно было рисовать разноцветные картинки. Классика — это тот же дом. Наш дом, внутренний дом. Есть дома уродливые (их большинство) — есть уродливые издания классики (их тоже большинство). Соответственно, нужно сделать издания классики такими, чтобы жить с ними было приятно. Несмотря на перепроизводство в книжной индустрии, именно в этом сегменте наблюдается стагнация. Оригинально изданной классики почти нет. Того, что так популярно на Западе — серий (именно серий) annotated fiction для широкого круга читателей — у нас не наблюдается. А рынок есть — не рынок Донцовой и Коэльо, конечно, но есть.
— Как появилась идея «живой» серии?
Владимир Иткин: Спонтанно. Возникло такое детское желание создать машину времени и лично познакомиться с Чеховым, Достоевским, Гончаровым. Идея далеко не новая, однако она всегда была связана с вымыслом. А интересна правда: повседневная жизнь, цены на жилье в Петербурге 19 века, прайсы на услуги извозчиков и проституток, успеваемость классиков в школе. Те мелочи, которые обычно не попадают в книги, но дают возможность интуитивного понимания человека и времени. Это очень серьезно. Мне кажется, что на основе нашей серии может, при благоприятном стечении обстоятельств, сложиться новое литературоведение. Нужно почувствовать живую жилку. Войти в реальность эпохи, не забыть про реальность текста, по возможности отнестись ко всему с чувством юмора, стать таким лотмановским Хантером Томпсоном, резидентом в 19 веке. Дай Бог, чтобы получилось.
— Что значит лотмановский Хантер Томпсон?
— Ну, представьте себе первые кадры фильма «Страх и ненависть в Лас-Вегасе». Представьте, что вы едете в этой машине, но конечный пункт у вас — не Лас-Вегас, а Россия 19 века. В багажнике же у вас не наркотики, а весь филологический арсенал русских формалистов и структуралистов, который может с не меньшим успехом изменить реальность или же, наоборот, помочь ощутить реальность подлинную. Что до Лотмана, то в рамках серии мы переиздадим его комментарии к «Евгению Онегину».
— Как все же можно определить концепцию «[Живой] классики»?
Владимир Иткин: Она некоторым образом напоминает концепцию серии «Литературного памятника», но без сухости и академизма последней. Комментарии, примечания, дополнения. Но подчинены они одной определенной цели — они должны помочь почувствовать читателю живую эпоху и живого автора-собеседника. Возможно, кому-то покажется, что некоторые собранные в книгах «интересности» профанируют традицию и сами тексты. Однако, на мой взгляд, это и так, и не так. Ведь что произошло с комментариями классических текстов русской литературы 19 века? — прошу прощения, если эти рассуждения кому-то покажутся банальными.
Этап первый: живой текст, в котором узнаются реалии и дух современности, почти не нуждающийся в комментариях.
Этап второй: идеологическая интерпретация, которая выходит едва ли не на первый план (дореволюционная критика).
Этап третий: окостенение — идеологическая интерпретация превращается в идеологический штамп (советская критика). Параллельно литературоведение пытается вырваться из мусорной ямы реальных и идеологических комментариев, нащупывает законы существования художественного текста как живого литературного факта (формализм).
Этап четвертый: медленное исчезновение (или трансформация) прежних идеологем — реальные комментарии опять выходят на передний план, формализм постепенно превращается в формальность (структуралисты).
Этап пятый: кажущаяся свобода интерпретации, игры в интертекстуальность (постструктуралисты).
И, наконец, этап шестой — современный — эклектика: прежние идеологемы не изжиты, новые недопоняты, но давят, и единственной опорой для комментатора становится субьективность. Субъективность + осознанная («Моя история русской литературы» Маруси Климовой, «Книгоедство» Александра Етоева, нами изданное) или неосознанная (большинство рецензентов книжной продукции) включенность в современную шизофреническую капиталистическо-потребительскую реальность.
Конечно же, если подобную включенность не осознавать, то и убежать из этой реальности нет никакой возможности. Впрочем, когда речь заходит о субъективных комментариях, то у большинства возникает вопрос: «С какой стати я, X, должен прислушиваться к точке зрения чужого мне комментатора Y? Ведь мне нужна правда». Вопрос правомерный. Соответственно, в комментариях субъективности нужно избегать и в нашей «[Живой] классике» мы стараемся это сделать. Насколько возможно (а полностью это сделать, конечно же, невозможно). Избежать же ее можно лишь становясь (пусть даже играя) — медиумом писателя, а скорее — текста. Поэтому, как редактор, я ставлю перед авторами задачу: отправиться в текст, встретиться с писателем, надеть маску его современника или пассажира машины времени, не важно, — и таким образом оживить энциклопедическую информацию. Это почти невозможная задача, и я отдаю себе в этом отчет. Однако здесь, мне кажется, и есть выход к новому литературоведению, новой герменевтике.
— Однако если речь все же заходит о субьективности, какой бы она ни была, вы попадаете в зависимость от личности комментатора.
Владимир Иткин: Конечно, книги получаются совсем разные. Разными получаются и комментарии, примечания, сопроводительные тексты. У Ольги Серебряной (Чехов) и Михаила Назаренко (Салтыков-Щедрин) они получились легкими и остроумными, у Олега Постнова (Гончаров) — тоже замечательные, но более академические. «Обломов» у нас будет, кстати, едва ли не самым комментированным за всю историю его издания. По значимости эта книга будет сопоставима с изданием «Обломова» в «Литературных памятниках».
— Какой предполагается спрос, какова адресность?
Владимир Иткин: Что касается спроса, то говорить рано (впрочем, первые результаты вполне приличные). А если об адресности, то такие книги пригодятся всем — и просто читателям, и школьникам, и учителям, и абитуриентам. Кстати говоря, по-моему это ерунда, что школьники именно сейчас как-то особенно не любят читать. Я проделал мини-исследование блогов школьников, и с удивлением обнаружил там воспоминания, например, о чтении по ролям Грибоедова. Со всеми этими «приколись» и «бугага». Но ведь это непосредственная реакция. Нормальная. Заинтересованная. Мне, кстати, именно от школьника было приятнее всего услышать комплимент о нашем Чехове. Ему, например, очень было интересно, что у Антона Павловича был мангуст по имени Сволочь. А потом он и рассказы прочел. С удовольствием. Впрочем, нравится не только школьникам, но и маститым филологам. И еще чем мне хочется похвастаться, это портретами на обложках. Их рисовала Лиза Скворцова, одна из лучших отечественных мультипликаторов, режиссер серии «Колыбельные мира».
— Вы издали «Книгоедство» Александра Етоева, питерского автора. Почему он обратился к вам, в «Сибирское университетское издательство»?
Владимир Иткин: Так получилось. Я, кстати, очень счастлив, что это произошло. Таких веселых литературных энциклопедий сейчас не хватает. И еще она невероятно свободная. Етоев не боится писать смешно и по-доброму, это, по-моему, сейчас явление почти маргинальное. Вот, к примеру, Етоев про Аксенова пишет — какой прекрасный и замечательный Аксенов. И сразу энное количество людей кривится, потому что последние его романы слабые. А плевать! Потому что и «Затоваренная бочкотара», и «Апельсины из Марокко» — это здорово. Это не про буковки, это опять же про внутренний дом, где свобода. То же самое, как сейчас принято хаять Америку. Внутри нас живет настоящая Америка. И что — молчать теперь? Дай Бог, чтобы у нас и дальше появлялось что-то настоящее и свободное.
—У Вас и философская линия появилась?
Владимир Иткин: Ну да, серия «Пути философии» — выпустили уже 3 книги Бертрана Рассела. Начать решили с переизданий: «История западной философии», «Введение в математическую философию» с приложениями Гёделя и Куайна, «Избранные труды» («Об обозначении», «Проблемы философии», «Философия логического атомизма» и «О пропозициях» — ранний период). Сейчас готовим «Голубую и коричневую книги» Витгенштейна в новом переводе томича Валерия Суровцева. Затем, вероятно, будет полный перевод «Приключения идей» Уайтхеда. Вообще, в Новосибирске и Томске очень сильные школы, которые занимаются изучением аналитической философии. Грех этим не воспользоваться.
— А кто у Вас в «живой серии» планируется?
Владимир Иткин: Сейчас вышел Чехов, в типографии Достоевский, на подходе Гончаров и Салтыков-Щедрин, ну и до конца года, надеюсь, Островский, Пушкин, Гоголь, Тургенев. Очень хочется издать веселую книгу про Некрасова. Он того достоин.
— А планы по переводной литературе имеются?
Владимир Иткин: Возможно, мы издадим польско-австро-немецкую серию неизвестных русскому читателю романов первой половины 20 века. Вполне может статься, что получится издать Йозефа Рота, Станислава Пшибышевского, Георга Кайзера и томик новелл Франца Верфеля (из тех, что не вошли в издание «Эксмо»).
|
