|
|
|
Города России
Страны мира
|
|
|
|
|
 следующая публикация . Виктор Пелевин |
|
Низкий обман, или Высокая реальность
|
Пелевин В. Священная книга оборотня: Роман. — М.: Эксмо, 2004. — 384 с.
В рецензиях на новый роман Виктора Пелевина слишком заметен едва ли не самый популярный прием, едва ли не самый востребованный способ говорить о литературе последних лет — разоблачение мнимого. Кажется, тексты, в которых рецензенту нечего разоблачать, вызывают у него крайне слабый интерес: ведь именно обнаруженная ловушка, обман позволяют выстроить собственную позицию по отношению к книге.
«Священная книга оборотня» возбудила особое недоверие и настороженность. Мало кто поверил на слово автору, прямо сообщившему в интервью газете «Известия»: «Я <...> писал роман про любовь» 1, точнее — мало кого такого пояснение удовлетворило.
Подозрительным показался, во-первых, годичный промежуток, который отделяет этот роман от предыдущего пелевинского произведения, «ДПП (NN)» 2. Пелевин успел приучить своих читателей к затяжному таинственному молчанию, причем смена ритма заметно совпала с подписанием нового контракта: начиная с «ДПП (NN)», правами на публикацию пелевинских книг обладает не «Вагриус», а «Эксмо». Вывод понятен: «Из черной дыры вылупился неутомимый литературный работник, гонящий строку и не забывающий о жестких законах рынка» 3.
Другой повод для разоблачения связан с первым: по мнению очевидного большинства критиков, Пелевин на сей раз решил «положиться на убойную силу проверенных, «фирменных» методов, <...> несколько оживив картину элементами самопародии» 4. Самоповторы вполне отвечают образу литературного работника, который предпочел хорошо продаваемую формульность элитарному эксклюзиву, и тем более укрепляют убежденность в том, что текст был написан наскоро.
Действительно, можно уверенно упрекать «Священную книгу оборотня» в отсутствии новизны, если подразумевать под новизной то, что обычно ожидают от Пелевина: новое знание. О пелевинском амплуа «писателя-гуру» («учителя жизни», «пастыря» etc.), пожалуй, активно заговорили только сейчас 5, после выхода романа, в котором нет свежих гипотез относительно мироустройства, да и относительно устройства современного российского общества тоже. Однако модальность наставления, передачи истинного знания, давно освоенная пелевинскими персонажами и определяющая значительную часть их диалогов, теперь декларативно распространяется на повествование в целом. Повествовательница, она же протагонистка, — лиса-оборотень древнекитайского происхождения с не слишком провокативным именем А Хули — не просто рассказывает свою историю, но пишет Священную Книгу: «Как считается, в ней будет раскрыта главная тайна оборотней. Каждый оборотень, который ее прочитает, сумеет пять раз понять эту тайну» (с. 302). Фактически Священная Книга всех оборотней — это книга, «которая содержит в себе Путь»; именно от создания такого текста отказывается после напряженной духовной работы герой финального рассказа «ДПП (NN)» — «Запись о поиске ветра». В общем, не обязательно быть оборотнем, чтобы усвоить истину, как минимум пять раз повторенную на страницах «Священной книги»: «Дело в том, что слова, которые выражают истину, всем известны — а если нет, их несложно за пять минут найти через Google. Истина же неизвестна почти никому. Это как картинка «magic eye» — хаотическое переплетение цветных линий и пятен, которое может превратиться в объемное изображение при правильной фокусировке взгляда. Вроде бы все просто, но сфокусировать глаза вместо смотрящего не может даже самый большой его доброжелатель. Истина — как раз такая картинка. Она перед глазами у всех, даже у бесхвостых обезьян. Но очень мало кто ее видит. Зато многие думают, что понимают ее. Это, конечно, чушь — в истине, как и в любви, нечего пони-мать. А принимают за нее какую-то умственную ветошь» (с. 294); или: «Так уж устроен язык. Это корень, из которого растет бесконечная человеческая глупость <...> Нельзя открыть рот и не ошибиться. Так что не стоит придираться к словам» (с. 359). Чело-век конструирует иллюзорную действительность при помощи языка — эта тайна хорошо знакома читателям «ДПП (NN)»: «...Заговор, в котором состоим мы все, даже не догадываясь об этом, и есть мир вокруг. А суть заговора вот в чем: мир есть всего лишь отражение иероглифов. Но иероглифы, которые его создают, не указывают ни на что реальное и отражают лишь друг друга, ибо один знак всегда определяется через другие. И ничего больше нет, никакой, так сказать, подлинной персоны перед зеркалом. Отражения, которые доказывают нам свою истинность, отсылая нас к другим отражениям» 6. В новом романе к собственно языку добавляется еще один орган, продуцирующий иллюзии, — хвост, незаменимое оружие оборотней. Однако суть заговора не меняется. В этом смысле трудно не согласиться с рецензентами, полагающими, что «Священная книга» — «прежде всего книга Языка. И о языке» 7.
Точно так же узнаваемы и более злободневные пелевинские уроки-пророчества. Столпами социальной реальности современной России являются нефть и ФСБ — это открытие тоже было совершено еще в «ДПП (NN)». Впрочем, критики оценили его скорее как свежее, а «в сцене, в которой волк-оборотень доит корову-Россию, доящуюся, естественно, нефтью», увидели «совершенно звериную мощь» 8. Меньше повезло характерной игре с актуальными знаками власти, рекламными слоганами, медийными символами и проч. (от «оборотней в погонах» до «Жить не по лжи. LG»). Эта игра, столь занимавшая Пелевина в «Generation П», теперь отходит на второй план, но и малых доз оказалось достаточно, чтобы вызвать раздражение 9. Как самоповтор почему-то была воспринята и реанимация персонажей из прошлых книг — будь то Саша из «Проблемы верволка в Средней полосе» или Пес Пиздец, упомянутый в «Generation» 10 — иными словами, вместо ожидаемого нового знания Пелевин, как кажется, предъявил самого Пелевина. Не удивительно, что режим авторского высказывания охотно описывается при помощи метафор, заимствованных непосредственно из «Священной книги»: морок, обман, два зеркала, отражающих лишь друг друга. Наиболее консервативные рецензенты вспоминают о постмодерне 11 и симулякрах 12, игнорируя столь заметное в романе обещание забить современный дискурс осиновым колом в породившую его кокаиново-амфетаминовую задницу (с. 123, 192) — явно призванное, по замыслу Пелевина, поставить точку в дискуссиях о постмодернистской генеалогии его прозы.
Тут следует оговорить еще одну, третью причину недоверия к «Священной книге». Согласно пресс-релизу, Пелевин вместил в новый роман все, что хотел сказать журналистам. Перспектива найти ответы на некогда поставленные вопросы была отмечена во многих рецензиях. Не осталось без внимания и предисловие от лица недалеких экспертов, тщетно пытающихся разобраться с таинственной лисьей рукописью: «Этот текст не заслуживает, конечно, серьезного литературоведческого или критического анализа. Тем не менее отметим, что в нем просматривается настолько густая сеть заимствований, подражаний, перепевов и аллюзий (не говоря уже о дурном языке и редкостном инфантилизме автора), что вопроса о его аутентичности или подлинности перед серьезным специалистом по литературе не стоит, и интересен он исключительно как симптом глубокого духовного упадка, переживаемого нашим обществом» (с. 5).
Таким образом, инстанции критика, интерпретатора, посредника между автором и читателем в «Священной книге» отводится довольно сложная роль. С одной стороны, эта инстанция разоблачается как лишняя, несостоятельная и даже абсурдная (попробуйте проследить за логикой пассажа про аллюзии и аутентичность). В самом деле, «культовый роман» — как особый тип читательских реакций — если и нуждается в фигуре посредника-эксперта, то исключительно пародийной, ниспровергаемой. Приложенный к книге CD-диск расскажет о ней куда более мелодично, чем любая рецензия. С другой стороны, фигура критика (журналиста, эксперта, интернет-колумниста) — незадачливого творца иллюзий, недоделанного оборотня, неумелого манипулятора словами — прочно вживлена в текст, является его неотъемлемой частью. Положение, в котором оказывается рецензент, крайне двусмысленно: он вынужден чувствовать себя прямым адресатом «Священной книги» и одновременно осознавать собственную неуместность, избыточность — примерно так, по мнению героини романа, вуайеристы-астрофизики подглядывают за космическим коитусом, скрытым во глубине черных дыр (с. 33).
Пожалуй, наибольшего успеха в реализации своей замысловатой стратегии Пелевин достигает, примеряя маску Набокова. «Меня оскорбляет, когда Набокова путают с его героем. Или называют крестным отцом американской педофилии. <...> Запомните, Набоков проговаривается не тогда, когда описывает запретную прелесть нимфетки. Страницами не проговариваются, страницами сочиняют. Он проговаривается тогда, когда скупо, почти намеком упоминает о внушительных средствах Гумберта, позволявших ему колесить с Лолитой по Америке <...> Писателю мечталось, конечно, не о зеленой американской школьнице, а о скромном достатке, который позволил бы спокойно ловить бабочек где-нибудь в Швейцарии» (с. 62—63) — эту пламенную речь вечной нимфетки А Хули рецензенты послушно приняли за обращенную непосредственно к ним проговорку и, надо сказать, настолько вжились в приготовленную для них роль, что, сравнив риторику статей о «Священной книге» и первых отзывов на произведения молодого эмигрантского писателя Сирина, можно обнаружить вполне ощутимое сходство. Вплоть до предположения, что Пелевин почему-то вот-вот начнет писать по-английски — «это, конечно, будет утечка, сравнимая по масштабу с набоковской» 13.
Между тем без апелляций к Набокову здесь действительно не обойтись, причем придется вспомнить не только и не столько подсказанную самим Пелевиным «Лолиту», сколько «Соглядатая» — роман о диффузной идентичности. «Ведь меня нет, — есть только тысячи зеркал, которые меня отражают. С каждым новым знакомством растет население призраков, похожих на меня. Они где-то живут, где-то множатся. Меня же нет» 14, — признание соглядатая Смурова во многом совпадает с тем, как описывает свое «я» пелевинская героиня. Орудуя метафорическими зеркалами, лиса-оборотень мимикрирует под ожидания окружающих ее людей. Но если в «модернистском», а затем и в «постмодернистском» романе собрать размытое «я» в нечто более или менее целостное обычно позволяет взгляд, оптика, глаз, то Пелевин, как мы уже выяснили, делает ставку на хвост. Или, что то же самое, — на язык. Подмена не так уж комична — пелевинские герои не просто находятся в плену иллюзий, но и активно иллюзии создают. Их неустойчивая идентичность давно перестала быть драмой и превратилась в профессию: лиса-оборотень подрабатывает фиктивной проституцией, своевременно гипнотизируя клиентов; волк-оборотень становится незаменимым агентом спецслужб. Драма начинается тогда, когда эти двое встречаются. Интрига «Священной книги» традиционна и очень литературна — конечно, она заключена не в диалогах о пустоте, не в технологии растворения в Радужном Потоке, не в гротескной игре с материалами новостных программ. Эта интрига способна казаться новой всякий раз, когда опирается на новые представления о человеке, — и в этом смысле Пелевин отрабатывает свою задачу мастерски. Интрига пелевинского романа — невозможность любви. С непривычной и оттого зачастую слоновьей трогательностью автор «Священной книги» побуждает героев предпринимать разнообразные попытки быть вместе. Их неустойчивая идентичность претерпевает при этом катастрофические и необратимые трансформации, а образ другого, в общем, так и не становится отчетливей. «Вот так. Встретились в душной Москве два одиночества. Одно рассказало, что ему две тысячи лет, другое призналось, что у него когти на причинном месте. Сплелись ненадолго хвостами, поговорили о высшей сути, повыли на луну и разошлись, как в море корабли...» (с. 396).
Разумеется, способ рассказывать любовную историю в данном случае демонстративно, преувеличенно «женский». Сентиментальность некоторых сюжетных ходов одобрил бы самый придирчивый редактор глянцевого журнала. Но, кажется, именно такой буксующий язык и интересует Пелевина больше всего. Его в самом деле привлекают «проговорки»: «Откуда мне было знать, что писатели вовсе не изображают любовь такой, какова она на самом деле, а конструируют словесные симулякры, которые будут выигрышней всего смотреться на бумаге?» (с. 274—275) — восклицает лиса А Хули, несколькими страницами выше убежденно оспорившая (в лучших традициях пелевинской прозы) продуктивность размышлений о существовании мира «на самом деле» (с. 258). Подобные преднамеренные сбои, нередкие и в предыдущих произведениях Пелевина, важны не своей «парадоксальностью», а своей «реальностью» — они указывают на те, всегда значимые для Пелевина, моменты, когда утверждается модус правдоподобия, когда переживаемым событиям и наблюдаемым явлениям присваивается статус реальных. Для повествовательницы «Священной книги» синонимом «реального», безусловно, является «высокое»: славно прожитые последние две тысячи лет она вспоминает исключительно через призму событий, попавших в анналы высокой культуры (не-важно — древнекитайской или новоевропейской), а лицо будущего возлюбленного распознает как «лицо из прошлого», то есть — достойное этих самых анналов («Похожих лиц было много вокруг в давние времена, когда люди верили в любовь и Бога» [с. 84]). Надо сказать, по мере того, как разворачивается любовная история, меняются не столько представления о «реальном», сколько представления о «высоком»: притягательность языка власти, озаренной аурой высокого служения, к финалу романа снижается до уровня политического памфлета. Профессиональная обманщица лиса, по примеру многих персонажей Пелевина, спасается бегством из обманчивого мира. Однако «Священная книга» — пожалуй, первый пелевинский роман, где значим не побег, а то, что ему предшествовало. Да и собственно Радужный Поток, в котором растворяется просветленная героиня, вряд ли является прямым аналогом Внутренней Монголии 15, даром что был упомянут в «Чапаеве и Пустоте» 16. «Просто мир вокруг. <...> Видишь цвета — синий, красный, зеленый? Они появляются и исчезают в твоем уме. Это и есть Радужный Поток» (с. 358). Иначе говоря — те самые цветные пятна, из которых при фокусировке взгляда складывается истина.
Обдумывая проблему реальности — о реальности которой спорить бессмысленно, — герои «Священной книги» прежде всего обдумывают проблему сосуществования с «другими». Склонность к рефлексии, потребность размышлять всегда придавала персонажам Пелевина специфическое обаяние. На сей раз длинная цепь размышлений приводит лису А Хули от теории глобального «общественного договора» (шесть миллиардов Мюнхгаузенов висят в пустоте, держа друг друга за яйца и крича от невыносимой боли [с. 41—32]) к озарению: любовь — и есть ключ, позволяющий войти в Радужный Поток, то есть увидеть мир таким, каков он «на самом деле» (с. 365). Чтобы — в обход критического языка — ответить на вопрос «о чем новый роман Пелевина?», вполне достаточно описать это нехитрое, но весьма неожиданное и далеко не простое для пелевинского персонажа открытие. С другой стороны, не остается сомнений и в том, что своей рефлексивностью и даже дидактичностью «Священная книга» обязана исключительно героине-повествовательнице, судя по всему, не читавшей «Записи о поиске ветра». Такое наложение восприятий возможно не в последнюю очередь потому, что Пелевин вовремя напоминает читателям о своем присутствии, манипулируя писательскими масками и выясняя отношения с критиками. Иными словами — задает координаты нормативной литературной ситуации. Как никогда прежде, Пелевин отстаивает собственное право быть «писателем» — в самом традиционном понимании этой роли. Быть тем, для кого модус вымысла остается единственно возможным способом выразить всегда неуместную любовь ко всегда ускользающей реальности.
|
[1] Пелевин В. «...Несколько раз мне мерещилось, будто я стучу по клавишам лисьими лапами»: Интервью Н. Кочетковой // Известия. 2004. #213. 16 ноября. С. 1, 15.
[2] Рецензию на «ДПП (NN)» см.: Кошель М., Кукулин И. Все ерунда, кроме // НЛО. 2003. #64. С. 317—322.
[3] Кучерская М. С волками выть... // Российская газета. 2004. #252. 15 ноября. С. 6.
[4] Решетников К. Как поймать лису за хвост // Газета. 2004. #211. 12 ноября. С. 15.
[5] См., например: Немзер А. Скучная скука // Время новостей. 2004. #208. 15 ноября. С. 10; Кедров К. Ностальгия по ненастоящему // Русский курьер. 2004. #232. 16 ноября. С. 12.
[6] Пелевин В. Диалектика Переходного Периода из Ниоткуда в Никуда: Избранные произведения. М.: Эксмо, 2003. С. 374.
[7] Вознесенский А. Дело оборотней в обложках // Ex Libris НГ. 2004. 18 ноября; см. также: Данилкин Л. Пора меж волка и собаки // Афиша. 2004. 22 ноября. С. 151—153.
[8] Быков Д. Вот, новый поворот // Огонек. 2004. #46 (4873). С. 54.
[9] См., например: Новикова Л. Книги за неделю // Коммерсантъ. 2004. #211. 11 ноября. С. 22.
[10] Впрочем, на аналогичные упреки Пелевину отвечать уже приходилось, ср.: «Почти все мои романы связаны между собой тонкой ниточкой — например, в «Generation П» появляется лама из «Чапаева», в «Числах» упоминается космический центр под Лубянкой из «Омона Ра», и так далее. Они описывают один и тот же мир» (Пелевин В. «...Было ясно, что затаившиеся в СМИ извращенцы не простят мне «ДПП»«. Интервью Н. Кочетковой // Известия. 2004. 10 июня); «Есть такой принцип — бритва Оккама: «не надо умножать сущности без необходимости». <...> Я написал рассказ о волках-оборотнях. Зачем мне придумывать нового волка-оборотня, когда у меня уже есть готовый, который сидит и ждет, когда его выпустят на свободу?» (Пелевин В. «...Несколько раз мне мерещилось, будто я стучу по клавишам лисьими лапами»: Интервью Н. Кочетковой // Известия. 2004. #213. 16 ноября.)
[11] Бондаренко В. Между лисой и волком // Завтра. 2004. 1 декабря. #49 (576). С. 8.
[12] Золотоносов М. Вяленький цветочек // Московские новости. 2004. 12 ноября. #43. С. 23.
[13] Данилкин Л. Пора меж волка и собаки.
[14] Набоков В. Соглядатай // Набоков В. Собр. соч.: В 5 т. Русский период. СПб.: Симпозиум, 1999—2000. Т. 3. С. 93.
[15] Немзер А. Скучная скука.
[16] Пелевин В. Чапаев и Пустота. М.: Вагриус, 1997. С. 67.
|
|
|
 |
 |
Герои публикации:
Персоналии:
06.12.2022
Михаил Перепёлкин
28.03.2022
Предисловие
Дмитрий Кузьмин
13.01.2022
Беседа с Владимиром Орловым
22.08.2021
Презентация новых книг Дмитрия Кузьмина и Валерия Леденёва
Владимир Коркунов
25.05.2021
О современной русскоязычной поэзии Казахстана
Павел Банников
01.06.2020
Предисловие к книге Георгия Генниса
Лев Оборин
29.05.2020
Беседа с Андреем Гришаевым
26.05.2020
Марина Кулакова
28.12.2019
Дмитрий Кузьмин
02.06.2019
Дмитрий Гаричев. После всех собак. — М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2018).
Денис Ларионов
|
|
|
|
