|
«На прошедшее десятилетие лучше всего взглянуть из 2010 года»
Интервью с Мариной Вишневецкой
|
Интервью:
Анна Мартовицкая
Культура, 7.02.2001
№4 (7261), 2001
|
|
|
Марина Вишневецкая – писательница абсолютно современная. В ее удивительной прозе, которую она сама называет акустическим пространством, переплелись самые разные голоса: интеллектуалов, эстетов, персонажей улицы и подворотен. Все ее герои – из нашей жизни: девочка-подросток, только-только познающая себя, молодая беспечная мамаша, филолог, бомжи... Марина Артуровна окончила ВГИК, работала в документальном и анимационном кино, затем – на телевидении. Публиковаться Вишневецкая начала сравнительно недавно. В 1996 году стала лауреатом премии журнала «Знамя» в номинации «Лучший рассказ». В 1999 году издательство «Вагриус» выпустило ее первую книгу «Вышел месяц из тумана», в 2000-м там же вышел сборник «Увидеть дерево».
– Почти все ваши герои – люди очень молодые...
– Юность – один из самых важных периодов в жизни каждого человека. Столько всего закладывается в это время... Я помню, как во ВГИКе Мераб Мамардашвили на одной из лекций как бы мимоходом сказал, что не хотел бы снова оказаться в юности, ведь никто же не знает, повезет ли тебе опять: выберешься ли ты из этого темного леса на ту самую, свою дорогу. А нынешнее время мне кажется особенно немилосердным ко всем, кто сейчас растет, формируется. Оно обрушивает на них слишком много соблазнов, искушений, дурновкусия. И как среди этого уцелеть, как случиться? Начиная писать «Вот такой гобелен» (это небольшая повесть, она опубликована в «Знамени» и моей последней книге), я пыталась ответить на этот вопрос. Ответить прежде всего самой себе. Моей героине двадцать лет, она сочиняет рэп, бросает грудную дочку, чтоб погонять с соседом на мотоцикле... Но в ней живет настоящая боль, она способна любить... Удивительно, что мои ровесники, годящиеся Зинке в матери и отцы, решили, что эта «пустая девчонка» не стоила моих стараний. А вот ее ровесницы, наоборот, обиделись и сказали: мы не такие, мы глубже, мы лучше!
Кстати потом, когда повесть уже была написана, я познакомилась с девушкой, оказавшейся очень похожей на мою героиню. Она тоже пишет рэп, с тем же вызовом судит своих родителей и мир вообще. Мы ведь все время забываем, что они нас судят, судят со свойственным юности максимализмом и, осудив, замыкаются, уходят так глубоко в себя, в свои диски или куда в более чреватые увлечения, а мы стоим снаружи, ничего в них не понимая, и презрительно говорим о них: «сникерсы», одноклеточные...
– Критики часто упрекают вас в том, что ваши герои, мягко говоря, чуть-чуть со сдвигом, самую малость ненормальные. Что для вас означает выражение «нормальный человек»?
– «Нормальным человеком» в реальной, ежедневной жизни я назвала бы человека адекватного – homo adecvaticus, если, конечно, такой неологизм возможен... Этот человек понимает, где он живет, как и для чего он живет, – по крайней мере, он пытается честно ответить на эти вопросы. Я думаю, что таких людей очень мало – всегда и везде.
Что же касается нормальности или анормальности литературных героев, то с них ведь совершенно иной спрос. Всякий персонаж есть часть художественного целого. Никому ведь не придет в голову спрашивать у анатома, нормальны или ненормальны герои Эль Греко. И точно также якобы ненормальные герои Платонова – это единственно возможные обитатели его, Платонова, вселенной. То, что принято называть сдвигом, – на самом деле есть обнаженная душа, острейшее восприятие. Через такого героя легче пропустить, обнаружить ситуации, темы, проблемы, которые волнуют всех.
– Марина Артуровна, отчего боль, страдания – главная тема (или одна из главных тем) ваших произведений? Почему не счастье?
– Я не думаю, что страдание и боль – главное в моих текстах. Неумение человека быть счастливым, неумение и неготовность сделать счастливым другого – да. Это одна из очень важных для меня тем, а в жизни, я бы даже сказала, загадок.
Конечно же, счастья в реальной жизни много больше, чем в литературе. И несчастий в реальной жизни тоже намного больше. Просто литература – не фотографический снимок действительности. Литература – это способ взаимодействия с ней. А говоря о взаимодействии, нельзя не вспомнить о старомодном слове «катарсис» – об очищении духа при помощи страха и сострадания. Мне бы очень хотелось, чтобы, вдоволь напечалившись вместе с моим героем, читатель вышел из этого текста хоть немного иным.
– Как вы относитесь к изменениям, произошедшим в нашей стране за последние десять лет? Считаете ли вы их закономерными, объяснимыми?
– В 1982 году мой дядя, он был тогда начальником ремонтного цеха на одном заводе и постоянно этот завод поднимал из руин, там все время что-то ломалось, рушилось... так вот он сказал, что в таком положении находится вся страна. И очень скоро ее ждет экономический крах. Я тогда ему не поверила, но зерно сомнения эти слова во мне посеяли. Наверное, поэтому события конца 80-х не стали для меня полной неожиданностью. Ну а уж сейчас-то, по-моему, только читатели газеты «Завтра» могут иметь на этот счет какие-то иллюзии. Конечно же, случилось неизбежное, крах социалистической системы был прежде всего экономическим. И то, что от этого краха больше других пострадали самые слабые и незащищенные, к сожалению, тоже неизбежность. Другое дело, что пострадать они могли бы и должны были намного меньше. Я не верю в то, что у страны нет денег на лекарства, без которых зависимые от этих препаратов инвалиды могут просто умереть. Я не верю в то, что замерзающие в своих квартирах люди – это все та же экономическая неизбежность. Корысть, лень, халатность и очень «смешная» цена человеческой жизни – вот то, чем всякий кризис в России всегда многократно усугублен.
Что же касается моей профессиональной к нему готовности... После защиты диплома на сценарном факультете ВГИКа наш мастер Наталья Анатольевна Фокина честно сказала, что впереди у нас несколько лет абсолютной никому ненужности. Так что это состояние поиска работы или ожидания работы мне знакомо вот уже более двадцати лет. Правда, сейчас ситуация стала жестче, чем в 80-е: сейчас при деле остаются только профессионально пригодные. Но это и справедливо. Мне вообще порой кажется, что смысл всех наших мучений в том, чтобы люди, в массе своей развращенные «социалистической системой хозяйствования», наконец научились работать.
– Что для писателя важнее – стиль или позиция?
– Позиция – это все-таки привилегия автора публицистического высказывания. Или вы имеете в виду стиль и сверхзадачу, то, как они взаимодействуют?
– Да. Чем из них вы особенно дорожите? Ведь именно стиль отмечают все критики, которые пишут о ваших произведениях. Ваша проза так точно выстроена, что, кажется, читатель попадает к вам в плен еще до того, как поймет, о чем же, собственно, рассказ...
– Мне очень дорог эффект, о котором вы говорите. Обычно я очень долго пишу, каждое слово тщательно пригоняю к другому, в общем, выстраиваю своего рода лабиринт и очень хочу, чтобы читатель по нему двигался словно бы по своей, но еще и по моей воле. А кроме того, каждый текст – это взгляд на мир всегда нового для меня героя. Значит, это всегда и какой-то иной ритм и стиль тоже, хотя и мой, а все-таки чем-то иной. Ведь стиль – это и есть воплощенная сверхзадача. Стиль не выбирают, как выбирают чернила или шрифт на компьютере. Стиль – это то единственное, что дает мне шанс соприкоснуться с собственным замыслом. Мне, а потом и читателю. А спустя несколько лет – опять мне самой, но уже в качестве читателя. Как ни странно, но в собственном тексте можно открыть вещи, которые ты словно бы и не имел в виду, но именно стиль их вынес из твоего подсознания на поверхность.
– А каким вам представляется стиль современной литературы?
– К сожалению, я читаю не так уж и много. Особенно в те периоды, когда пишу. Потому что и очень хорошая книга, и очень плохая могут выбить из колеи на несколько недель. И все-таки, насколько могу судить, именно стиля современной литературе и не хватает. Не одного стиля на всех, а самого чувства стиля, вкуса к сделанности вещи, к ее художественности. Прочитав один-два абзаца безымянного автора, я хочу его или узнать (как моментально узнаю Искандера, Петрушевскую, Эппеля), или, не угадав, не узнав, закрыть книгу и открыть любую другую, где наверняка прочту что-то похожее. Стиль – ведь это прежде всего осмысление того, о чем ты пишешь, это та единственная вселенная, которую можешь создать только ты. Или не можешь.
А вообще на прошедшее десятилетие лучше всего взглянуть издалека, из года эдак 2010-го. Мне все-таки кажется, что 90-е только подготовили почву, только что-то взрыхлили, выговорили то, что можно было выговорить, почти не думая, взахлеб и сразу. А когда среди множества сорняков вдруг взойдут растения прежде невиданной красоты, 90-е годы обретут свой смысл, свою корневую систему. И очень может быть, что она окажется куда более мощной, чем мне, недальновидной, мерещится сейчас.
|
|
