Вадим Месяц: «Наш проект — содружество одиночек»
Интервью с Владимиром Месяцем

Интервью:
Дмитрий Бавильский
Частный корреспондент, 9.01.2009
        Вадим Месяц известен не только как поэт, которого Бродский заметил и, в гроб сойдя, благословил. И не только как прозаик, чьи книги «Ветер с карамельной фабрики» и «Марко Поло» выходили в финал самых престижных премий. Месяц ведь еще и издатель. Серия «Русский Гулливер», которую вместе с Александром Давыдовым он выпускает в издательстве «Наука», составлена из текстов, принадлежащих поэтам и прозаикам метаметафорической школы. Поэтому интересно расспросить Вадима о современном состоянии поэзии, в которой он принимает участие и как активно действующее лицо, и как издатель.
        — Есть два противоположных мнения: одни говорят, что поэзия переживает небывалый подъем, другие — что небывалый упадок. Кому верить?
        — Отвечу симметрично. Есть два противоположных мнения: по одному из них, цивилизация находится на пике своего эволюционного развития, вот-вот будет изобретен вечный двигатель и получен ключ от последней двери познания, переход от постиндустриального общества к информационному приведет к серьезным антропологическим изменениям в продвижении к новой расе.
        И есть другое: сословные различия, данные от Бога, разрушены, мир находится во власти чандалы, материальное полностью вытесняет духовное, связи с древней традицией потеряны и невосстановимы, рациональная политическая машина сминает и колонизирует национальные культуры, еще имеющие связь с природой и языком откровений, «в обществе, культуре, науке, в праве, в миражах технического прогресса и во всемогуществе машин всё крепче становятся коллективные, безличные оковы, порожденные полным отсутствием самодостаточности у мятежного рода рабов».
        По-моему, я ответил.
        — Мне кажется, ты ушел от ответа. Поясни, стакан наполовину полон или наполовину пуст?
        — В том-то и фишка, что поэзия находится вне стакана, а как бы над ним. И никому ничего не должна: ни глубине, ни артистизму, ни моде, ни традиции.
        У Кришнамурти есть чудное определение любви. Говорит, перечислите все чувства, которые вы знаете или о которых догадываетесь, и то, что останется, и есть любовь.
        Я бы применил этот психологический трюк и к поэзии. Не к технике ее исполнения, а к самой субстанции. Однако это не отменяет противоречия, о котором я заговорил.
        Этот тектонический разлом цивилизации раскалывает и ноосферу поэтического слова. Есть опасность, что наше невнимание к этой травме может привести к обнищанию собственно духа. Ну и тошно будет — сопьемся или перережем друг друга.
        Мы балдеем от велосипедной экономики, крутим педали, чтоб не свалиться, всё, что ни делаем, — мельком... мельком. Неосознанно, в полусне, от которого может разбудить только поэзия или война.
        Жизнь продолжается не потому, что изобретена новая модель айфона, а потому, что за нас кто-то молится в Тибете и видит нас во сне в подземной Агартхе, качаясь в гробах хрустальных. Красиво изъясняюсь?
        — Красота — страшная сила. Притом непонятно — с твоей точки зрения, обилие новых имен в поэзии способствует ее девальвации или наработке чего-то нового?
        — Если поэзия — магическая практика, то что плохого, если молиться будет не один человек, а сто?
        Мы только что вернулись из Питера, где втроем с Игорем Вишневецким и Андреем Тавровым (при помощи фортепьяно Федора Софронова и флейты Сони Левковской) смогли заговорить дождь и установить солнечную погоду (проект «Гидромахия», есть в Сети). Полезная вещь.
        Филологической отсебятине, которой нынешняя поэзия и стала, должны быть благодарны только критики: появляется повод высказаться, показать себя, заработать денег или там репутацию. Вещь отчасти безобидная, но отталкивающая от поэзии нормальных читателей. Нельзя выдавать говно за конфетку, надоело уже.
        С другой стороны, что поделаешь, если медведь на ухо наступил? Это касается и поэтов, и ее пропагандистов. Культурные перекосы, наводки в информационном пространстве со стороны Запада и Востока в России — привычное дело.
        Я поначалу думал, что надо спасать ах-культуру, что мы теряем вкус к слову, интонации, фонетике-семантике, но это хотя и важный момент, но, по-моему, не самый главный.
        Вот этот хаос изначально природный в условиях рациональной культуры гораздо важнее сохранить, подлинность там всякую, естественность...
        Существовала такая мысль, что совок растоптал культуру, выхолостил, лишил мифологичности и глубины, превратив поэзию в голую песенность и публицистичность. Мол, вот были люди в наше время...
        Так вот, хотя немногие (будет много) поэты вполне даже научились ткать словесно-образную фактуру, работать со смыслами и стилями, музыка и ясность высказывания потеряны начисто.
        Это то, чему не научишь, наверное. А учить надо. Не верится, что люди впали в «глухоту паучью», столько оттенков, вариантов дыханий, способов извлечения звука…
        Обидно, что полифония эта звучит в основном под фанеру — непростительное упрощение жизни.
        — Поэтические книги, которые ты издаешь в серии «Русский Гулливер», направлены на «обучение» людей сложной современной поэзии?
        — Боже упаси! Научить людей чему-то можно только действием или, скажем, передачей опыта из уст в уста. «Возьми такую вот ноту, зарычи, заплачь и т.п.»
        Издательская политика сродни бесплодным увещеваниям, хотя я, конечно, имею возможность акцентировать внимание читателей на определенных именах и тенденциях.
        Публикация книг современников — всего лишь отражение ситуации на поэтическом фронте, и я, печатая тех или иных авторов, вовсе не присягаю их гению.
        Каждый пишет в зависимости от своих потребностей, и я свои заморочки никому не навязываю. В формулировке твоей о «сложной современной поэзии» высвечивается комический образ самовыраженца-второгодника, я иронию принимаю, но ты же знаешь, что разного рода имитаторов не люблю.
        Кто-то имитирует просодию Чарльза Буковски, кто-то Олсона или Палмера, кто-то вообще «имитирует оргазм», другие привычно шарят под Бродского или Мандельштама...
        Они нашли свои ниши, определились и, к счастью, за услугами в «Гулливер» не обращаются. Могу сказать, что, кроме кондово-корневого фолка в поэзии (ты знаешь мои песни), я больше ценю трагическое ощущение времени — я о той самой трещине, которая проходит через сердце поэта.
        — В русской традиции есть противопоставление поэта и издателя (книготорговца), которые ведут диалог у Пушкина и у Некрасова. А каково это — совмещать в одном лице две противоположные роли?
        — У меня счастливый случай — никакого надрыва. Что-то делаешь для себя, что-то для остальных.
        Разумное разделение труда, хотя одна деятельность может пересекаться с другой и даже ее заменять. Когда с Сашей Давыдовым три года назад мы замыслили «Гулливера», это было академическим, скажем, проектом: решили издавать крутые гуманитарные книжки — от полиграфии до содержания.
        Начинали с того, что просто хотелось помочь друзьям опубликоваться (Андрею Таврову, Александру Иличевскому, Валерию Вотрину, у нас, вообще-то, много друзей)...
        Но мы же не совсем издатели, литераторы как-никак, творческие люди. В конце концов начала нарабатываться идеология, каждый из авторов становился по существу членом гулливеровского клуба.
        Я люблю повторять, что наш проект — содружество одиночек, но что-то, кроме названия издательства и логотипа, нас ведь объединяет? Сейчас затея вошла в игровую фазу (перформанс, акционирование и т.п.), в которой я себя чувствую как рыба в воде.
        Традиционная моя деятельность типа строительства птичьего Иерусалима, организации кладбища божьих коровок в Южной Каролине или переливания воды из Белого моря в Черное обрела серьезную вывеску, ну и... новый смысл.
        Работая над своей языческой «Норумбегой», я перелопатил горы мифологической литературы и, заявляя, что «поэзия может изменить мир», в воззвании Гутуатров, не очень-то шутковал.
        Так что заговаривание дождя 30 октября сего года в Петербурге (Игорь Вишневецкий готовит сейчас сборник по материалам нашего действа) — одна из наших первых акций, а их я задумал множество. Например, всемирная акция поэтического воздержания.
        Пусть поэты замолкнут хотя бы на день. Представляешь, сколько накопится энергии. Готовим акции сопротивления, неповиновения, маскарадные штурмы и шествия.
        О планах пока помолчу. Скажу только, что «Гулливер» — в первую очередь герой детский, а в нашем «серьезном» мире только ребенок и может рассчитывать на какое-либо внимание.
        Почва и ветер, канон и релятивизм, традиция и дурь замкнули, я отбросил умничанья и претензии — благодарен жизни, и всё тут. Со Ждановым недавно беседовали, он послушал-послушал, говорит: «Это называется, у тебя есть цель».
        Правильно сказал. И цель эта не только в дописании книжек, не доделав которые помирать как-то неловко, и не только в процветании «Гулливера» или в воспитании детей, а в удержании этого ветра в себе как можно дольше.
        Оно на всё распространяется: от случайно открытой «Цитадели» или «Ригведы» на нужном месте до удачно припаркованной машины.
        Так что теперь «Гулливер» не только некоммерческое партнерство, издающее книги в «Науке» и мобильных типографиях (хорошая идея партнерства появилась с Сашей Еременко, например, — он купил издательскую технику), но и поэзия в действии.
        Мы ездим со стихами по тюрьмам, читаем перед студентами, налаживаем связи с музыкантами, наклевывается любопытный проект с видеопоэзией и т.п.
        В общем, башня из слоновой кости покинута, а ключ где-то у черепахи Тортилы на дне морском...






Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service