Александр Мелихов: Разрушает красоту не масскульт, а образованные жулики
Интервью с Александром Мелиховым

Интервью:
Елена Елагина
Новая газета, 18.03.2009
№ 27
Досье: Александр Мелихов
        «Самое страшное происходит тогда, когда тупицы перестают слушаться гениев», — считает Александр Мелихов. В своих книгах он чаще всего пишет о людях, стремящихся преобразовать реальность. Его любимый герой — «человек фантазирующий», который стремится выстраивать отношения с людьми, поддерживая их мечты. Но его последний роман «Интернационал дураков» — о других, о тех, для которых любая мечта кажется вредным сумасбродством, любая фантазия — попыткой «нарушения устоев», любое проявление любви — постыдной слабостью, неуместной в «конкретном» мире. О заговоре, направленном не только против гениев, но и против всех нормальных людей, корреспондент «Новой» беседует с писателем.
        — Скажите, пожалуйста, что это за «Интернационал дураков»? Ведь не объединение же ментальных инвалидов в самом деле, хотя герои романа говорят и об этом, пародируя бесконечные фонды, кормящие и развращающие своими грантами?
        — Конечно, нет. Это — владыки сегодняшнего мира, занимающиеся утилизацией прекрасных грез, накопленных человечеством. Оплевывание — тоже форма утилизации. Собственно, утилизация прекрасной химеры — это, на мой взгляд, и есть определение пошлости. Символом такой пошлости, мне кажется, становится новгородская любовница моего героя. Прекрасная, словно Венера Милосская, она, дабы придать своей красоте сексуальную привлекательность, напяливает на свое божественное тело белье проститутки.
        — Ваш герой с наслаждением «разоблачает» — правда, в очень узком кругу — то, во что выродилась Нобелевская премия по литературе. Но события последнего времени заставляют думать, что вырождение коснулось практически всех сторон политической и экономической жизни.
        — Всестороннее поругание красоты — нежелание жертвовать ею даже малостью, стремление поставить ее на службу ординарности, комфорту — первый признак упадка цивилизации. Ведь все прекрасное — не только наслаждение, утешение для нас, оно еще и упрек, что сами-то мы недостаточно хороши. А современный человек, который всерьез возжелал сделаться мерой всех вещей, упреков не терпит. Все должно служить ему, высшее должно служить низшему. Я рад, что ментальные инвалиды, которым я бесконечно сострадаю, на этом зарабатывают, но сам принцип гибелен. Стремление распространить принцип равенства даже на врагов (как в Европе) — не личных, на врагов своей культуры — это всего лишь последовательно.
        — Несгибаемые проводники тотальной благостной политкорректности сами понимают, что они зачастую пытаются примирить интересы еды и едоков, или нет?
        — Наивные идеалисты не понимают. А циники предпочитают лучше заработать на господствующей тенденции, чем вступить с нею в борьбу и прослыть реакционерами. Раз уж ресторан все равно горит, надо хотя бы вынести какой-нибудь балычок. Или, развивая ваш образ, лучше быть с едоками, чем с едой.
        — Общество инстинктивно сторонится «других», в чем бы эта «другость» ни проявлялась. Как уравновесить интересы общества и группы, большинства и меньшинства? Возможно ли это в принципе?
        — Мне кажется, мой герой демонстрирует разумный подход: сильные и красивые должны сострадать слабым и некрасивым, но не служить им, не отказываться ради равенства с ними от своих представлений о силе и красоте. Тем более что на этом и слабые в конце концов ничего не заработают. Толерантность, щедрость, милосердие вопреки Ницше — удел сильных, а не слабых.
        — И еще момент, о котором невозможно не думать, — невыносимо хрупка грань между нормой и патологией, невыносимо «тонка пленка культуры над бурлящим хаосом». И буравят ее массовой культурой и всякой прочей дрянью охотники быстрых прибылей непрерывно. Выход есть? Есть почва для противостояния?
        — Почва есть, а выхода нет. Но главный разрушитель — не массовая культура, она хоть и в примитивной форме, но служит вечным культурным образцам. Какой-нибудь Джеймс Бонд постоянно демонстрирует храбрость, бескорыстие, верность родине, друзьям, мимолетным подругам... Разрушить эту красоту стараются как раз образованные жулики — режиссеры, изображающие короля Лира в одном презервативе, а Гамлета в курятнике.
        — Но у этих, как вы говорите, образованных жуликов в тылу такая мощная артиллерия в виде теоретиков от скурвившейся академической науки, что они практически неуязвимы. И вопить «Король голый!» — себя же обнаруживать как ретрограда и душителя свобод. Остается только смех? Вы уже ступили на эту свифтовскую дорожку, убийственно изобразив нынешних теоретиков литературы во всей их бесплодной постмодернистской красе. Поможет ли? И еще вопрос: почему общество покорно глотает эти постановки, опустив глаза и преподнося триумфальные букеты, а не забрасывая режиссера тухлыми помидорами?
        — Мой герой, как и положено романтику, объясняет это вековой завистью тупиц к гениям, уродов к красавцам. Но я думаю, есть много хороших людей, которые усвоили ту справедливую истину, что все новое когда-то не находило понимания, и на этом основании готовы рукоплескать любому шарлатану. В какой-то степени в этом повинны мы все: чтобы не пропустить нового Ван Гога, мы решили открыть дверь пошире — и в нее ворвалась орава прохвостов, которая затопчет любого гения еще более безжалостно, чем равнодушная толпа.
        — Если у Толстого «Власть тьмы», то все романы писателя Мелихова можно объединить подзаголовком «Власть грез». Проблематика каждого так или иначе говорит о движущей и единственной силе иллюзий. Но что касается «Интернационала дураков», где я уловила ту же линию, я уже не раз слышала возражение от читавших его женщин: «Но это же роман о любви!»
        — Любовь — самая могущественная из наших иллюзий. Мы всегда влюблены в какую-то собственную фантазию.
        — Любовная линия тоже касается ключевой темы романа: принципиальной невозможности примирения интересов. Выход один — разрыв либо смерть. Герой и героиня любят друг друга, но герой, как практически любой российский мужчина с нашим гигантским дефицитом мужского населения, не свободен. И каждый в этой изначально драматической для женщины ситуации понимает ее разрешение по-своему. Для героини в любви естественно, когда любящие всецело принадлежат друг другу: живут семьей и рожают и растят детей. А для нашего героя Протея любовь — это роскошный десерт к уже состоявшемуся обеду. Жертвовать ради любви? Чем? Для мужчины-любовника довольно нескольких телефонных звонков в день и регулярных соитий с объектом страсти. Он жертвует другими вещами: жизнью не по лжи. Желая осчастливить всех своих женщин, всех их втягивает в круговую поруку лжи. Но у героини хватает достоинства разорвать этот круг и исчезнуть.
        — Для моего Дон Жуана любовь вовсе не десерт, но едва ли не единственная сила, способная пробить кору нашего прагматизма, а в эту брешь уже проникают иллюзии гораздо более масштабные. Царство любви не от мира сего, считает он, в любви мы должны служить не друг другу, а чему-то гораздо более высокому. И стремление женщин из любви свить гнездо представляется ему таким же кощунственным, как стремление засунуть солнце в кухонную плиту. Однако его возлюбленная оказалась сильнее прочих, оттого что у нее была сказка более высокого полета — вера. Мой герой в отличие от классического Дон Жуана потерпел поражение в состязании с Богом. Дон Жуан все же соблазнил монахиню, остановило ее бегство лишь прямое насилие...
        — Когда на склоне лет вдруг из-за нахлынувшей любви оставляют женщину, с которой прожита жизнь, — это уж и вовсе край! Мужчины обычно тут же помирают от инфаркта, демонстрируя выход любым способом. Что же делать с нежданной, тем более поздней, любовью? Страдать и терпеть? До самыя смерти? Но нынешний человек так жить не хочет. Он, скотина такая, хочет быть счастлив. Здесь и сейчас. Так по сусалам его, по сусалам?
        — Если серьезно — я думаю, классический брак себя изжил. Когда семья была прежде всего хозяйственной ячейкой, она не строилась на романтической любви, на любви к идеальному образу. А когда мир возжелал запрячь в прежнюю хозяйственную повозку трепетную лань — романтическую любовь, это пошло во вред и хозяйству, и любви. Надо заниматься хозяйством в одном месте, а обретать порывы в иной мир — в другом. Не надо в храме устраивать прачечную. Нет, если у кого-то получается этот совмещенный хозузел, за него можно только порадоваться. Но не нужно казнить тех, кому не так повезло, кто не умеет совмещать мечту и реальность в одном флаконе.
        — А как же быть с детьми? Особенно в обществе с развитой частной собственностью и, соответственно, институтом наследования? Если следовать классику, семья и появилась одновременно с ним — мужчина-собственник хотел знать, что ему наследуют именно его дети.
        — Если брак, вернее, женщина перестанет требовать от мужчины «все или ничего», появится возможность воспитывать детей, приобщать их к собственным культурным образцам, к собственным грезам в одном месте, а витать в эмпиреях в другом. Наши грезы ведь и есть главное наше наследство. А скандалы, вражда между супругами убивают возможность преемственности куда надежнее, чем отлучки.
        — Цитата с последней страницы: «Вот, значит, я и побывал на месте Господа Бога: ни я их не слышу, ни они меня». Чистый атеизм. Полный разрыв вместо объединения. Ведь латинский глагол religare — связывать, объединять. Атомарный мир индивидуумов, где никакие связи не возможны? Назад к экзистенциализму?
        — По моему мнению, объединять людей могут лишь общие химеры, реальные интересы могут только разъединять. Поэтому стремление современного общества все утилизировать есть самое настоящее самоубийство.






Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service