следующая публикация . Владимир Уфлянд . предыдущая публикация |
Живое тепло
|
Осознав, что нуждаюсь в напоминании о неумолимом ходе времени, я решил воспользоваться компьютером. Там для этой цели предлагается большой выбор бубнов, тимпанов и человеческих голосов. Я наугад выбрал какой-то голос и погрузился в работу. И вдруг вздрогнул: из компьютера заговорил Уфлянд. «It’s eleven thirty-y-y», — сказал он, причем тем особым голосом, которым говорил, будучи слегка навеселе, — немножко медленнее, басовитее и насмешливее, чем в трезвом состоянии. Прошло почти шесть недель со дня смерти Уфлянда, и вдруг время в моем компьютере заговорило его голосом. Это было удивительно еще и потому, что одно из моих ярких ранних воспоминаний об Уфлянде тоже связывает его с отсчетом времени. Мне уже случалось об этом рассказывать. Всей нашей компанией мы ночевали на чьей-то зимней даче. Наташе Лебзак, в которую были влюблены Леня Виноградов и Володя Уфлянд, надо было с первой электричкой вернуться в город, чтобы поспеть на репетицию в театральный институт. Будильника у нас не было, и вот Уфлянд c Мишей Ереминым, произведя на бумажке какие-то расчеты, положили булыжник в кастрюлю с водой, вынесли ее на мороз, а когда промерзло до дна, внесли в кухню и укрепили кверху дном над пустым тазом. Расчеты их оказались не совсем точными, и страшный грохот разбудил нас всех не в пять тридцать, а в три часа ночи, но какова смекалка! Уфлянд вообще был на редкость сообразительным и умелым. Столяр, монтер, художник, поэт, слесарь, водопроводчик — во всех этих областях он был не дилетантом, а профессионалом. Люди этих профессий в России известны склонностью к выпивке, и в этом отношении Уфлянд от них не отличался. Мы воспринимаем слова «веселие Руси» как иронические, но пьянство Уфлянда действительно было веселым занятием и таким же веселым состоянием. На заключительных страницах своего трактата «Двести лет вместе» Солженицын делает попытку взглянуть на Россию глазами интеллигентного еврея. К этому его подтолкнул известный в свое время самиздатский документ — донос группы литераторов властям по поводу творческого вечера в ленинградском Доме писатeлей, на котором выступали Бродский, Уфлянд, Довлатов и другие. Солженицын с презрением отзывается о доносчиках и симпатизирует участникам вечера — как ему кажется, «молодежи предпочтительно еврейской». «А меня как ударила, — пишет он, — ведь и верность этих просквозивших на том вечере еврейских настроений. «Россия отражается в стекле пивного ларька», — будто бы сказал там поэт Уфлянд. — И ведь верно! вот ужас. — Похоже, что выступавшие прямо — не прямо, может, в разрывах слов и фраз, но обвиняли русских, что они ползают под прилавками пивных и жены выволакивают их из грязи; что они пьют водку до потери сознания...» 1 Вот как опасно цитировать, не зная контекста! В стихотворении Уфлянда «Прасковья» (1967) герой натыкается в лесу на пивную будку:
Не слышно возле воплей комариных. Не видно ног из-под нее куриных. Там в будке кто-то рукоять качает и щедро пиво расточает. Виденье в современном стиле на древней и святой земле? Нет! Отражается Россия как в зеркале, в ее стекле.
Ни отвращения, ни презрения Уфлянд к завсегдатаям пивного ларька не испытывает. Он — один из них. Его ирония искренне добродушна. Мы имеем дело не с сатирой, а с идиллией.
Смех, пенье, дружескиe шутки всегда звучат у этой Будки. Свои благословенья дивной Бочке шлют Жены Русские и Дочки. Она ввиду таинственных причин влечет к Себе лишь Истинных Мужчин.
Более того, для Уфлянда веселие Руси — коммунальный обряд. Если угодно, даже соборное причащение.
Каждый Богу помогает, соблюдая свой обряд. Люди сена избегают. Кони мяса не едят. Гости пьют вино с закуской. (Тот под лавку загудел. Тот — еврей. Тот, вроде, — русский. (Кто какой избрал удел)). («Внешне бодр...», 1966)
И чуть дальше в том же стихотворении:
Там сомненье появляется: может статься, я — в раю?
Я не знаю ни одного поэта со времен Данте, который бы видел Рай столь отчетливо, как Уфлянд. Вознесeние в горние сферы начинатся для него с дружеской попойки. Он пишет в «Песне о моем друге» (1968):
Я становлюсь готов к любому подвигу, желаю страстно жизнь отдать в боях, когда ко мне с женой своею под руку мой лучший друг шагает на бровях; то ногами рисует круги, то за пазуху руку засунет. Знать, гостинец несет на груди в запечатанном круглом сосуде. Получка жжет карман ему и премия. А вкус закуски, как всегда, претит. И Небеса услышат наше пение. И Бог на нас вниманье обратит. Он скажет нам: — Спокойнее, родимые. Я вас и так, сирот моих, люблю. Берите все с собой необходимое и отправляйтесь отдохнуть в Раю. Вскрикнут матери, жены и тетки. Их на время охватит тоска. Выдаст нам Господь путевки и оформит отпуска. Тишь. Теплынь. Пахнет луком поджаренным. Это — Рай в представленье моем. Встретив Кеннеди с Гагариным, слезами обольем.
Я вспоминаю, как однажды мы сидели у Уфлянда в тесной, но изумительно им оборудованной квартире, он читал стихи, и я увидел, как у моего друга, пожилого художника Бориса Федоровича Семенова, при словах «Знать, гостинец несет на груди в запечатанном круглом сосуде» глаза наполнились слезами умиления. Эмоциональное воздействие этого перифраза, этого «приема остранения» на Б.Ф. было тем более удивительно, что смолоду он был дружен с Хармсом, его поэтический вкус воспитывался в обэриутском кругу, а Уфлянд — поэт принципиально другой, чем обэриуты. Хотя сам он порой и возводил генеалогию своих стихов именно к их поэтике, все-таки между ними не было внутреннего сходства. «Звезда бессмыслицы», радикальные семантические эксперименты, жесткий абсурдизм Хармса и Введенского были Уфлянду чужды. Что-то в его стихах напоминает Заболоцкого периода «Столбцов», но есть принципиальное различие: гротеск Уфлянда никогда не становится сюрреалистическим, как у Заболоцкого. Уфлянд мог бы написать: «один — язык себе откусит, / другой кричит: я — иисусик, / молитесь мне — я на кресте, / под мышкой гвозди и везде...», но не мог бы — предшествующих строк: «...по потолкам они качали / бедлам с цветами пополам» 2. Как раз в тех случаях, когда он сознательно имитирует обэриутскую поэтику, его стих начинает разваливаться и юмор казаться несколько нарочитым. Пример тому — «Ингерманландское чудо» и еще несколько стихотворений начала 1990-х годов. Впрочем, нельзя назвать неудачами тексты, если в них вcтречаются такие прелестные уфляндизмы, как, например, строки, в которых он говорит, что НЛО удаляется,
...Для зренья становясь тарелкой. Сперва глубокой. После мелкой.
Инопланетяне впервые появились в стихах Уфлянда в 1958 году:
В глухом заброшенном селе меж туч увидели сиянье. Никто не думал на земле, что прилетели марсиане. Они спросили, сев на поле: — А далеко ли до земли? Крестьяне, окружив толпою, в милицию их повели. Худых и несколько обросших. В рубахах радужной расцветки. Ведь это, может быть, заброшены агенты чьей-нибудь разведки.
В этом стихотворении, как и в других, Уфлянда увлекают не марсиане, а земляне — крестьяне, которые, допросив пришельцев «на трех наречиях: / мордовском, русском и на коми», быстро приходят к выводу, что «прилетевшие [—] веселые / и неопасные ребята». Видимо, сразу же за пределами стихотворения марсианам предложат присоединиться к веселию Руси. Помня, что ирония Уфлянда не обязательно означает отрицание, взглянем на еще одно стихотворение о крестьянах:
Крестьянин крепок костями. Он принципиален и прост. Мне хочется стать крестьянином. Вступив, если надо, в колхоз. Судьба у крестьянина древняя. Жать. В землю зерна бросать. Да изредка время от времени Россию ходить спасaть. От немцев, варяг или греков. Ему помогает Мороз. Я тоже сделаюсь крепок, принципален и прост. (1958)
Уфлянд родился на свет с выдающимся запасом добродушия. Перед сеансами в советских кинотеатрах показывали официальную кинохронику. Все терпеливо скучали, а Уфлянд вглядывался в сановных стариков и умилялся. Вот какую пару портретов можно найти у него:
Люблю особенно те кадры кинохроники, где снят товарищ Ворошилов. Седой. В дипломатическом костюме. Усы. В больших и черных мало проку. Я думаю — пусть он на время умер — в Союзе станет очень плохо. Кто стал вручать бы ордена? Старушкам руки целовать при этом? Насколько б хорошo решал дела Президиум Верховного Совета? Его большая нужность в этой роли не сразу умещается в мозгу. Мне, посмотрев такую кинохронику, обычно хочется в Москву. («Исповедь любителя кино» («Хотя в кино нередко плачут дети...»), 1957)
И о другом номинальном главе государства:
Ах! Лучше б умерла Елизавета, бельгийская старушка-королева. Бабуся мне не сделала худого. Но также и не сделала добра. Мне с нею было б даже неудобно под ручку выйти со двора. Тем более на танцы, на каток. Морщинистая, седенькая, хроменькая. Ее бы сразу свел с ума поток прохожих у кинотеатра «Хроника». А в королевской форменной скуфейке, в фамильных старомодных украшениях от пирожка за сорок три копейки старушка б отказалась с отвращением. («Смерть любимой», 1959)
Возможно, я перенасыщаю этот небольшой текст цитатами, но в том-то и дело, что, вспоминая стихи Уфлянда, трудно остановиться. Вот уж plaisir du texte так plaisir! Тридцать лет тому назад в Анн-Арборе мы сидели втроем у меня — я, Бродский и один наш тамошний знакомец, тоже недавний эмигрант, инженер на фордовском заводе. Я сказал, что собираюсь под эгидой «Ардиса» издать книжку Уфлянда. Иосиф тут же прочитал свое любимое:
Мир человеческий изменчив по замыслу его когда-то сделавших. Сто лет тoму назад любили женщин. А в наше время больше любят девушек. Сто лет назад ходили оборванцами, неграмотными, в шкурах покоробленных. Сто лет тому назад любили Францию. А в наши дни сильнее любят Родину. Сто лет назад в особняке помещичьем при сальных, оплывающих свечах всю жизнь прожить чужим посмешищем легко могли б вы. Но сейчас, сейчас не любят нравственных калек. Веселых любят. Полных смелости. Таких, как я, веселый человек, типичный представитель современности.
И мы уже не могли остановиться, и по очереди читали и читали на память Уфлянда, испытывая артикуляционное наслаждение от его изумительно остроумных рифм. Инженер смотрел на нас недоуменно и даже с огорчением и наконец неуверенно сказал: «Но ведь это же... как в любой стенгазете...» И ведь правда, Уфлянд вовсю пользуется словарем советской газеты: «типичный представитель современности», «готов к любому подвигу», «выдаст путевки и оформит отпуска», «заброшены / агенты вражеской разведки». Так как в этой ситуации Бродский и я представляли собой писателей (хотя и разнокалиберных), а инженер — народ, мне стало обидно, что Уфлянд непонятен народу, и я попытался объяснить: «Это как Зощенко, только в стихах». Это была мимолетная и неправильная обида, потому что я знаю, что стихи, по определению, — всегда для немногих. Только в утопическом будущем возможно всеобщее воспитание чувств, в результате которого возможно сказать: «Вот стихи, а все понятно, / Все на русском языке!» Ан нет, либо только кажется, что понятно, либо не стихи, а неумело зарифмованные байки. Но при этом невозможно не назвать Уфлянда народным поэтом. Уфлянд легко, непринужденно озвучивает то, что смутно чувствует, но не может высказать «простой человек» — его современник. В смутное время концa 1980-х он сочинял намеренно незавершаемую драму «Народ», составленную из монологов фольклорных персонажей и просто голосов улицы, как в поэме другого смутного времени, «Двенадцати» Блока 3:
1. — Эх, распустилась молодежь. 2. Куда, Россия, ты идешь? 3. 4. — Она идет вперед, папаша, 5. Россия дорогая наша.
В «Народе» находили отражение как злободневные темы, так и лексические новинки перестроечных времен:
Вострозубая гёрла, Не пей ночью кровь из моего горла. Во-первых, получишь СПИД, А во-вторых, надо же иметь и девичий стыд.
Фольклорными персонажами в этой поэме выступали не только Змей Горыныч и песенные девицы, но и Горбачев с Ельциным, и Толстой с Достоевским (вроде анекдотических «Пушкина и Лермонтова»):
Ехал Федор Достоевский По дороге столбовой. А потом свернул на Невский. Вдруг навстречу Лев Толстой. — А куда спешишь ты, Федя, Мимо ресторан-Медведя, Быстро едя, быстро едя, Горяча коня кнутом? — Я спешу в игорный дом. — Ну а я конец недели Провести хочу в борделе.
И так далее. Четверостишие, данное как пролог к «Народу», является изумительно емким определением понятия «народ»:
Народ есть некий интеграл отдельных личностей, которых Бог не зря собрал в таком количестве.
Вот чего не понимают народолюбцы, говорящие от имени народа, встающие на его защиту и требующие от искусства служения народу: не сумма отдельных личностей, а интеграл. Ни защищать интеграл, ни служить ему нельзя. Впрочем, поэт может его персонифицировать, и в последней ремарке неоконченной драмы читаем: «Народ ложится в тракторную колею и засыпает. Россия, пригорюнившись, садится на свернутый трактором электрический столб и ждет, когда народ проснется». Я все не могу остановиться цитировать Уфлянда и в то же время все сильнее чувствую, что мне не удается сказать, каким он был. Словно можно словами вернуть человека к жизни. Но, может быть, я беспокоюсь зря. Может быть, живой Уфлянд как раз и закодирован в его стихах, а мне остается только припоминать о нем милые пустяки. Как, гостя у нас, он уходил после завтрака смотреть детские мультики по телевизору и до нас доносился из телевизионной комнаты его счастливый хохот. Как навеселе он любил изображать контрабас. Не музыканта, а самый инструмент — чуть наклонялся, чуть покачивался и издавал густые назальные звуки: дынн-дынн-дынн... Как дома у него кошки дожидались, пока он ляжет, чтобы запрыгнуть ему на грудь...
* * *
Ты умер, а мы ишачим, но, впрочем, дело за малым. Ты спал под живым кошачьим мурлыкающим покрывалом. Всё, что намурлыкано за ночь, ты днем заносил на бумагу. А низколобая сволочь уже покидала общагу. Ты легко раздаривал милость растениям, детям, собакам. А сволочь уже притаилась в подъезде за мусорным баком. Не слишкoм поэту живется в краю кистеней и заточек. А кошкам не спится, неймется, всё ждут, когда же вернется живого тепла источник.
|
[1] Солженицын А.И. Двести лет вместе. В 2 т. М.: Русский путь, 2002. Т. 2. С. 464.
[2] Цит. по изд.: Заболоцкий Н. Столбцы. Л.: Издательство писателей в Ленинграде, 1929 [репринтное издание: Ann Arbor: Ardis, 1980].
[3] Фрагменты публиковались в: Митин журнал. 1987. #16; Континент. 1988. #55. С. 7—12; Континент. 1989. #60. С. 73—88, и др. — Примеч. ред.
|
|