|
Авторостроение
О стихах Елены Фанайловой
|
Андрей Левкин
Русский журнал, 8 августа 2008 г.
|
|
|
Про нынешнюю Фанайлову, то есть ее книгу «Черные костюмы» и подборку в «Знамени» «Балтийский дневник», уже много написано. Точкой, на которой сразу же фокусируется внимание комментаторов, оказывается имеющаяся в стихотворениях фактура, воспринимаемая рецензентами как социальная. Разумеется, дело сворачивает на личные ощущения читателя, ощущения выталкивают оценки, конечно - социального свойства. Возникают темы личного пути женщины как таковой, а также функционирования женщины-поэта в рамке тенденций и традиций русской женской исповедальной лирики. Упоминается даже тема поиска места поэта - ну, какого-то места где-то. Разумеется, такой подход предполагает, что данное мероприятие (и книгу, и публикацию) Ф. затеяла с конкретной, обдуманной и рациональной целью. А сами стихи нужны лишь для достижения этой цели, что и было реализовано ею по мере сил.
Здесь предлагается не полемика, но восполнение семантической недостаточности такого подхода. Основной пойнт: автором (Ф.) предъявлен пусть и нетривиальный, но - ясный механизм, который (по неведомой причине) остался незамеченным. Разумеется, это произошло ровно потому, что была считана только социальная составляющая слов. А тогда - да, дальше идти некуда.
Не имеет смысла говорить о том, что Ф. хотела что-то такое выразить, а ей это удалось в той или иной (на вкус рецензента) мере. Она не подбирала слова, чтобы точнее сказать/записать то, что ей понадобилось сказать в данном месте текста. Это не к возвеличиванию автора, но описание механизма, производящего ее тексты. Формируется не месседж как таковой - введение, основная часть, заключение - с непременной обязанностью «автор хотел сказать то-то». Предъявляются ощущение, субстанция, конструкция, которые и формируются словами, - это не перевод уже возникших чувств в записываемую форму. Тут не фиксируется результат внесловесной работы (чувственной, гражданственной, какой угодно). Мало того, реализуемая через письмо субстанция еще и не улавливается романтически откуда-то, она создается именно тут. Писалось именно то, что написано.
Прагматическому читателю, желающему получить понятные ему смыслы, не надо думать о том, что автор хотел выразить, не следует рассуждать о том, в какой мере автору это удалось. Надо стать еще практичней и относиться не к автору, а только к написанному. Тогда он уже может рассуждать о том, что бы это, собственно, могло значить - например, именно для него.
Тогда вопрос: зачем эта субстанция отправлена Фанайловой в социальные местности? Она могла бы соотнестись хоть с горними структурами, хоть с личными ментально-физиологическими чувствами, тогда бы никакого недопонимания не возникло. А раз тут социальность, то и предполагается внешнее (внесловесное) целополагание и «что хотел сказать автор?». Конечно, обнаружив социальный дискурс, любой человек склонен встроить в него и себя - для чего связывает прочитанное с личными обстоятельствами. Он имеет право это сделать, но эти тексты не имеют ровным счетом никакого отношения к теме социальной справедливости и т.п. История другая.
Вообще, что тут за социальная среда? Нет тут социальной среды. Есть почти механическое воспроизведение элементов социума - он легко оживет в читателе, достаточно упомянуть пару социально отмеченных имен, слов и фраз. Но они только предъявлены, а не обсуждаются автором. Кроме того: кто тут автор? Да, бывают истории, когда непонятно, что такое автор конкретного текста. Не в смысле его политической ориентации, рода деятельности, пола, воззрений и обстоятельств. Даже вне антропоморфизма как такового - авторство изрядной части мировой лирики сомнительно сводимо к антропоморфному варианту. А кто в таких случаях пишет текст, какова структура этого организма? Кем сделался автор, когда это писал? Вопрос же связи автора с его тушкой тут чисто технический, по необходимости обслужить процесс. Так по какой причине в данной истории эта авторская анатомия потребовала себе социальных фишек из обиходного пространства? Автор оказывается тем, что он пишет, а здесь он решил прикинуться конкретным физлицом, к тому же - как бы даже и социально-озабоченным?
Лица, которым эта тема непонятна, могут вспомнить рассказ Брэдбери «Марсианин»: марсианин там все время становился - по своей воле - тем, кем его хотели видеть окружающие. В данном случае что-то похожее происходит с автором для читателя. Причем и сам автор этот механизм ощущает:
Я становлюсь каким-то Киркоровым
С его сиськами в розовой кофточке,
То ли обкуренным, то ли поддатым.
Таким нелепым стыдливым боровом
В пуху, в картузе с козырьком,
В розовой кофте фата.
А то и совсем неодетым
Трикстером, голым корольком.
Автор/некто пишущий субъект становится тем, кем должен сделаться в данных окрестностях, причем - никакого тут театра и актерства. В каждой такой точке свои пространство, мера и геометрия. И они могут быть предъявлены конкретно:
Эта возлюбленная нефть -
Всего лишь форма для того, что
Нам завещал великий Ельцин.
Никакого выстраивания текста по линии «чистой выразительности» не происходит, технология всякий раз применяется ровно та, которая требуется в конкретный момент. Автор строит письмо, не набирая, не суммируя локальные пункты - поэтому в любой момент может быть применен любой тип письма; их использовано много разных. Но все локальные штуки и приемы действуют в целом. Они не работают на уровне строки, потому что строки не имеют отдельного смысла.
Каждый message в этом случае не имеет отдельного смысла, это атональное письмо, что ли - если кому-то показалось, что он уловил мелодию, то уже на следующем такте мелодия опровергнет себя. Разумеется, никакого нанизывания последовательных цитат тоже нет. Постоянное набегание новых смыслов не даст цитате времени покрасоваться, как, допустим, это обычно у Кибирова.
Уточню: тут не о Фанайловой, а о той машинке, которая применена в данном комплексе текстов. При этом я говорю об этой машинке ровно потому, что работаю примерно с таким же механизмом, и необязательно, что Фанайлова применяет его же. Но эта машинка, похоже, может производить и такие тексты. А ее механизм может прояснить ситуацию с мнимой социальностью.
Машинка по пунктам:
1. В начале текста у автора нет анатомии, он не начинает его текст, считая каким-либо членом социума, он вообще без возраста, облика, склада и т.п. (Ф.: «ему кажется, что его тело течет»). Можно даже предположить, что он и затеял текст, чтобы выяснить - кто он тут и сейчас, но этот вариант считаем романтической лирикой.
2. Эта авторская субстанция попадает в конкретную - выбранную - среду, оказывается среди конкретных фактур и должно применить к себе правила этой среды, вызвав свою же реакцию. Это у нас тут что? Это Мария Шарапова, а вот - Модест Колеров.
3. В каждой среде автор примеряет на себя местные фактуры, соотносится с правилами среды и вообще соответствует ей - в куске текста дело выглядит так, будто речь идет о человеке, полностью в нее погруженном.
4. Без всякой паузы, мало того - продолжая интонацию или воздух, которые были в предыдущей фазе, начинается следующая. Вот написано «Басаев» - понятно про что, а нет - слово переходит уже в следующий пакет слов, где логика другая, и «Басаев» там надпись на стене или газетный заголовок. Интонация, фактура там другие, но - не было паузы, которая позволила бы читателю переключиться и воспринять следующую интонацию как новую.
5. Нет авторского «я», которое объединяет и связывает все эти элементы как события, которые относятся к этому «я». Это «я» было только там, где технически надо было отождествиться. Эта машинка проскакивает, проезжает границы между фактурными и семантическими средами, не тормозя на границе. В том и трюк, что при всем переизбытке произносимого «я» его нет.
6. В итоге получается, что ли, какой-то трип, который осуществляло не вполне антропоморфное «я». Эта нечеткая структура становилась то тем, то этим - отчего делается ясно, что все это производила вот именно она, а не какой-то физический «он».
Главное - не перепутать причину и следствие: да, машинка работает так, как изложено, но из этого не следует, что если руководствоваться данными пунктами, то машинка зафурычит. Это не алгоритм. В общем, все это действительно можно назвать каким-нибудь атональным письмом и закончить на этом с теорией. Теории там еще много, но тут речь о практике.
Практика же в том, что происходит постоянное изменение типа автора, который меняет свою анатомию, как род занятий: «...Катулл; его тушка готовится к операции, он волнуется». Могут измениться возраст, история, даже пол, автор как бы есть, но какой-то он дробный:
Его сексуальность немного печалится
От него отдельно. Он с нею соглашается,
Но не особенно заморачивается.
Итогом текста является последовательность перемен автора: не Е.Фанайловой, а того существа, которое объявилось в пункте 1 (см. выше) или в таком варианте:
Надо изучать работу шифровальщика
Уже изучена работа плакальщика
Шизофреника.
То есть итогом текста будет сам автор - каким он стал тут, а вот читатель может повестись на отрезках его message, машинально распознавая их в меру собственной социальности, - для него тогда получится буквенный отчет «субъективной камеры». Но тут не авторское «Где я, блин?!», но - «Я, блин, тут». Если это авторское существо отправилось в социальную среду - его оболочки и внешний вид будут прочитываться как социальные, но из этого не следует, что предъявлен социальный месседж. Для этого надо быть чрезмерно привязанным к стабильным вариантам собственного существования. А вот захотелось Ф. применить машинку к социальной, общественно-политической и бытовой действительности - она легко справилась.
И это хорошая идея: посмотреть, как машинка работает на бытовых реалиях, да еще и политического свойства. Конечно, имея такой механизм, с удовольствием применишь его ко всему подряд. Вообще, если уж такой механизм возник, то его не удержишь, сам попрет работать со всем подряд. А автор с удовольствием обнаружит, что может находиться тут, применяя себя к социальным и бытовым вариантам, не становясь определенным ими. И не отказывая себе в удовольствии сказать что-нибудь такое:
Какая-то ужасная все-таки сверху степень отчетливости.
|
|
