Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
Страны и регионы
Города России
Страны мира

Досье

Публикации

к списку персоналий досье напечатать
Ирина Кузнецова
«Бальзак, Готье, Аполлинер по-русски не писали!..»
Интервью с Ириной Кузнецовой

03.04.2009
Досье: Ирина Кузнецова
        Елена Калашникова: Когда Вы начинали переводить, кто для Вас был примером в переводческом отношении?
        Ирина Кузнецова:
Примеры были самые блестящие, и их было много: С.Апт, М.Ваксмахер, Л.Зонина, А.Штейнберг, Е.Солонович — я назвала далеко не всех. Возможно, я и увлеклась переводом благодаря им, очень уж хороши были в их исполнении иностранные авторы, может быть, даже лучше, чем на самом деле.
        В конце семидесятых, когда я начинала этим заниматься, перевод в России держал планку очень высоко. Не зря же говорят о высококлассной русской школе перевода. В советское время это во многом объяснялось внелитературными причинами — например, заведомой невозможностью печатать собственные тексты — но факт остается фактом. Цензура гнала талантливых поэтов в перевод — это всем известно. Кстати, когда я говорю о цензуре, я имею в виду цензуру не только тематическую, но и стилистическую. Соцреализм заковал литературный язык в такие цепи, что ни один дороживший своим местом редактор, без всяких высших инстанций, по собственной инициативе, не допускал к печати вещи, подпадавшие под определение «формализм». Как ни странно, писательская лояльность режиму часто выражалась даже не столько в содержании, сколько в стилистике текста. Шаг влево, шаг вправо в области формы считался побегом. Ну и наступил момент, когда стал очень остро ощущаться голод не только информационный, но и, я бы сказала, эстетический. Перевод, в этом смысле, оказался открытой лазейкой. Если не окном, то, по крайней мере, форточкой для свежего воздуха. В переводе стилистические новшества допускались — под тем предлогом, что это западные штучки, свидетельство грядущего со дня на день краха капиталистического мира и т.п. Мне кажется, хотя точно сказать не могу, что эта форточка открылась во время оттепели, а потом не закрылась, в отличие от всех остальных. Так или иначе, но на моей памяти перевод уже был необычайно интересным полем деятельности. Надо было искать русские эквиваленты для передачи новых приемов, разных литературных экспериментов. Этих эквивалентов действительно не было, их и сейчас очень трудно находить, особенно для современной поэзии и поэтизированной эссеистики.
        На мой взгляд, этот поиск и есть в переводе самое интересное. Он увлекал многих. Когда я начала этим заниматься, существовал целый круг людей, которые ходили на всякие переводческие «посиделки», — и профессионалы, и начинающие, и просто слушатели, которых было очень много. Переводческие вечера собирали большие залы. Л.В.Гинзбург, председатель объединения художественного перевода в союзе писателей, и Таня Луковникова, секретарь объединения, организовывали семинары, круглые столы, где и молодые, и уже состоявшиеся переводчики читали отрывки из новых работ, потом обсуждали их. При этом начинающие, вроде меня, все где-то еще работали.
        ЕК: А чем Вы занимались?
        И.К.:
Преподавала французский в Инязе, который только что тогда кончила. Как только получила первый большой заказ на перевод, я сразу ушла. Мне в общем нравилось, преподавать, но совмещать это с переводом стало просто невозможно, к тому же у меня был маленький сын.
        ЕК: А что это были за семинары при Союзе писателей?
        И.К.:
Семинаров было много, почти по каждому языку, по поэзии, по прозе. Их вели первоклассные мастера — и, между прочим, бесплатно. Им нравилось. Переводом прозы я занималось в семинаре Надежды Михайловны Жарковой. У нас была отличная группа, и почти все продолжают переводить: И.Радченко, М.Архангельская, Т.Чугунова, Н.Кулиш. Был блестящий поэтический семинар у Мориса Николаевича Ваксмахера, он не только сам великолепно переводил французскую поэзию, но и умел объяснить, как это делается, передать свое ощущение текста другим. Я его уроки вспоминаю до сих пор, это было необычайно интересно.
        Мне вообще очень многие помогали вначале, учили, давали советы — Ленина Александровна Зонина (она, кстати, была не только переводчик, но и литературовед, автор прекрасной книги «Тропы времени»), Самарий Израилевич Великовский — философ, ученый, специалист по французской поэзии.
        ЕК: Как Вы узнавали об этих семинарах?
        И.К.:
Все, кто занимался переводом, были так или иначе друг с другом знакомы. Таня Луковникова опекала нас, как маленьких, звонила, сообщала, что будет интересного и когда.
        ЕК: Долго Вы посещали семинары?
        И.К.:
Несколько лет. Там была чудесная атмосфера. Мы очень веселились. Разбирали переводы, смеялись друг над другом, и никогда никто не обижался.
        Кстати, журнал «Иностранная литература», где я сейчас работаю, по-прежнему привечает переводчиков: это, пожалуй, одно из немногих мест в Москве, где можно услышать «переводческие» разговоры. И уровень перевода у нас в журнале по-прежнему очень высок.
        В издательствах, которые создаются сплошь и рядом людьми, с трудом умеющими читать, редакторы, особенно если они не знают ни одного языка, кроме русского, очень часто не понимают, что от перевода во многих случаях зависит судьба книги. Читая перевод, они могут сказать (и говорят): «Черт побери, все-таки Бальзак (Готье, Аполлинер...) изумительно строит фразу!..» Конечно, но на другом языке. Ведь эти авторы по-русски не писали!..
        Объяснить им, что перевод — профессия, практически невозможно. Масса людей считает, что переводить литературу может каждый, кто знает иностранный язык.
        ЕК: Из того, что Вы перевели, какая работа оказалась самой трудной?
        И.К.:
Очень трудная работа — «Господин Тест» Поля Валери, труднее ничего не было. Потом я дала себе слово больше не переводить тексты, где лаконизм достигается за счет использования полисемии, которая в русском, естественно, иная. Из нескольких значений слова нужно выбирать одно, когда в оригинале важны все пять. Но у русского читателя это одно слово не рождает всех тех ассоциаций, что у француза.
        До этого фрагменты «Господина Теста» очень интересно переводил Вадим Козовой. Они много раз публиковались. Я была с ним не вполне согласна — не в трактовке, а в нюансах. Переводчики, в каком-то смысле, как актеры, которые играют одну и ту же роль по-разному. Мы, конечно, об этом с Вадимом поговорили.
        Трудно было переводить Натали Саррот. Но поскольку русский язык для нее все-таки родной (она родом из Иванова), это облегчало дело. Я переводила ее без напряжения, хотя непросто было «стыковать» обрывки фраз, из которых у нее складывается текст. Она настаивала на том, чтобы в переводе, как и в оригинале, «я», от лица которого ведется рассказ, было обезличено полностью, вплоть до того, что оставался бы неясен не только возраст, но и пол. В прошедшем времени по-русски это почти невозможно сделать — «я сказал» или «я сказала». Она попросила меня, прочитав мой перевод, убрать, если возможно, все окончания женского рода. А как? «Пусть тогда, на худой конец, будет мужской род». Я посидела и убрала род совсем.
        ЕК: И как там получилось?
        И.К.:
Сейчас уже не помню. Это «Дар речи», опубликованный в «Новом мире» в 1992 году. Потом он вышел в Иркутске, в «Восточно-Сибирском книжном издательстве», в сборнике под названием «Вы слышите их?». Но это какая-то таинственная история. Тираж там значится десять тысяч. Но книги никто никогда не видел. Издатели получили на нее субсидию от французского посольства, и, по условию договора, должны были прислать в посольство 100 экземпляров. У меня такое впечатление, что они только эти экземпляры и напечатали. Во всяком случае, где остальные, неизвестно. В Иркутске они не продавались. Подозреваю, что издатели, взяв субсидию на тираж в десять тысяч, решили сэкономить. Жалко книгу, там четыре романа Н.Саррот, она числится в картотеках, то есть как бы существует в продаже, и никто не берется за переиздание.
        ЕК: Если Вы были бы составителем БВЛ лучших отечественных переводов, какие произведения Вы бы в нее включили?
        И.К.:
Получился бы пантеон переводчиков. Разве всех перечислишь вот так, сразу?
        ЕК: Какие переводы последнего времени Вам запомнились?
        И.К.:
Необычайно интересная работа, правда, не последнего времени — перевод Василия Аксенова «Рэгтайма» Доктороу; прекрасные переводы Павича Людмилы Савельевой; Кундеры — Нины Шульгиной. Ведь это «неподъемные» авторы — если переводчик не попал в тон, вся работа насмарку.
        ЕК: Вы возвращаетесь к своим старым переводам?
        И.К.:
Никогда.
        ЕК: Какие собственные переводы Вы считаете наиболее удачными?
        И.К.:
До сих пор люблю переводы стихов Марселины Деборд-Вальмор — это прелестная поэтесса начала прошлого века — наверно, потому, что они были первыми; роман Альфреда де Виньи «Стелло», но, естественно, я его не перечитываю. Его боялись печатать в конце восьмидесятых, уже в перестройку, потому что тогда отмечалось 200-летие Великой французской революции, а Виньи представил Робеспьера не героем, а закомплексованным маньяком. Между прочим, «Стелло» вышел в 1832 году. Но взгляд Виньи на французскую революцию и на все, что за ней последовало, абсолютно сегодняшний и, я бы сказала, «наш». Как будто писал современник Оруэлла. Я в издательстве говорила: «Посмотрите в окно — у вас напротив, в ТЮЗе, репетируют «Собачье сердце», никто уже ничего не запрещает». А в ответ от редактора получала: «Я все-таки хочу доработать здесь до пенсии, поймите меня!» В итоге книгу все-таки издали, но с купюрами, а спустя полгода расхрабрились и напечатали без купюр, но на обложку сборника, в который этот роман вошел, «Стелло» не вынесли, он фигурирует там как «приложение», найти его ни в какой картотеке невозможно. Книга стоит у меня дома, и только я знаю, какой вариант полный, а какой нет.
        ЕК: Влияет на Вас атмосфера переводимого произведения?
        И.К.:
Я не перевожу тексты, в атмосфере которых мне неуютно.
        ЕК: Сейчас Вам интереснее переводить современную литературу?
        И.К.:
Раньше я любила переводить девятнадцатый век, а сейчас двадцатый.
        ЕК: А почему?
        И.К.:
Раньше было приятнее сидеть в девятнадцатом и ничего не видеть...
        ЕК: Еще, наверное, потому, что многие вещи тогда бы не напечатали?
        И.К.:
Какие-то вещи проходили, хотя, сколько я романы Гари по издательствам ни носила, ничего не получалось! Мне говорили: «Тут еврейская тема, не пойдет». Это о «Воздушных змеях». А там какая еврейская тема? Спасают еврейских детей от Освенцима!
        ЕК: Что Вы в итоге перевели из Гари?
        И.К.:
Только его признание в том, что он Ажар, оно называется «Жизнь и смерть Эмиля Ажара». А я хотела переводить «Воздушных змеев». Сейчас перевожу его роман «Повинная голова». Он выйдет в журнале «Иностранная литература» и в нашем издательстве «Иностранка».
        ЕК: Многое Вы так и не перевели из того, что хотелось?
        И.К.:
Многое. Не получилось потому, что либо кто-то уже перевел, либо не захотели издавать.
        ЕК: А Вы не хотели никогда переводить заново то, что уже перевел кто-то другой?
        И.К.:
Проку нет. Из двух переводов один наверняка сгинет, потеряется — и совсем не обязательно слабый. Будут переиздавать тот перевод, который окажется в подходящий момент на столе издателя. И только литературные археологи, возможно, когда-нибудь откопают другой перевод. А возможно и нет.
        Можно пере-переводить стихи, а гигантские романы — вряд ли стоит.
        ЕК: Вы переводите стихи. Как Вы вообще относитесь к переводам поэзии?
        И.К.:
Переводить поэзию — удовольствие. Мне нравится это занятие, но это не значит, что поэзия переводима.
        ЕК: Вы читали переводы русской поэзии на другие языки, например, на французский?
        И.К.:
Некоторые очень смешные. Французы ведь не сохраняют при переводе рифму, размер. Ахматову переводят без рифмы. А потом удивляются, что мы в ней нашли. Но переводы русской прозы бывают отличные. Во Франции есть замечательные переводчики, например Лили Дени. Когда я была у нее в гостях, я попросила разрешения посмотреть ее перевод «Смерти Вазир-Мухтара» Тынянова. Это было полное попадание, и интонационное, и лексическое. Потом я узнала, что Лили Дени из русской семьи, хотя родилась во Франции. По-русски говорит идеально. Есть там и другие прекрасные переводчики, очень одаренные и тонкие.
        ЕК: Есть, на Ваш взгляд, у нас интересные молодые переводчики?
        И.К.:
Есть, конечно. Но в основном это переводчики поэзии. Из тех, что переводят еще и прозу, и сложную эссеистику могу сразу назвать Алину Попову, Дашу Кротову. Есть и другие, просто сходу не вспоминаются имена. Литературный институт готовит переводчиков — и очень неплохо. Конечно, не все они потом занимаются переводом профессионально. Сейчас начинающим гораздо труднее, чем было нам. Раньше за перевод вполне прилично платили. На гонорары можно было жить, растить детей. Сейчас тоже, конечно, платят, но, чтобы на это прожить, надо переводить с невероятной скоростью. А на скорости некогда думать о тонкостях, что-то изобретать, искать. Надо гнать вал — и все. Что уж тут интересного! Просто механическая работа, все равно что строчить на швейной машинке или рыть котлован.
        Настоящий перевод — как раньше выражались, «художественный» — занятие бескорыстное. Переводчик не занимается самовыражением, он выражает автора. А сейчас это занятие стало бескорыстным вдвойне. Кто-то считает, что это даже хорошо, но я так не думаю. Если ничего не изменится, перевод прозы как вид литературной деятельности, по-моему, просто выродится. Стихи можно переводить для удовольствия. А для того, чтобы переводить крупную прозу, надо сидеть за столом часами, ежедневно. Не каждый может позволить себе роскошь заниматься этим всерьез. Поэтому — а может быть, впрочем, и не поэтому — переводную литературу теперь иногда просто невозможно читать. Особенно массовую. Одну книгу переводят 15 человек, а редактор потом сводит эти куски воедино. В каком-то детективе, который я читала, один из персонажей в середине текста поменял пол — был, скажем, Валентин, а стала Валентина. Редактор не досмотрел... А еще где-то мне попалась великолепная фраза: «У него было такое выражение лица, которого нет в словаре!»


Ирина Кузнецова

Герои публикации:

Персоналии:

Последние поступления

06.12.2022
Михаил Перепёлкин
28.03.2022
Предисловие
Дмитрий Кузьмин
13.01.2022
Беседа с Владимиром Орловым
22.08.2021
Презентация новых книг Дмитрия Кузьмина и Валерия Леденёва
Владимир Коркунов
25.05.2021
О современной русскоязычной поэзии Казахстана
Павел Банников
01.06.2020
Предисловие к книге Георгия Генниса
Лев Оборин
29.05.2020
Беседа с Андреем Гришаевым
26.05.2020
Марина Кулакова
02.06.2019
Дмитрий Гаричев. После всех собак. — М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2018).
Денис Ларионов

Архив публикаций

 
  Расширенная форма показа
  Только заголовки

Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service