|
Города России
Страны мира
|
|
|
|
следующая публикация . Все публикации . предыдущая публикация |
Выстреливший собою
Памяти Евгения Сабурова
|
Когда в 1995 году у Евгения Сабурова вышла первая книга стихов «Пороховой заговор», я написал на нее рецензию, где рассуждал о поэтике его творчества. Напечатать этот текст мне не удалось ни в одной из тогдашних либеральных газет. О причинах отказа мне подробно рассказали только в «Московских новостях»: их не интересует, объяснила мне сотрудница редакции, какие стихи пишет Сабуров, их интересует социальный феномен государственного чиновника, пишущего стихи. Сабуров для тогдашней культурной журналистики проходил по той же графе, что и Анатолий Лукьянов, публиковавший, как известно, стихи под псевдонимом Осенев. У журналистов не было ни культурных инструментов, ни желания, чтобы их различить. Не то чтобы они вовсе не могли отличить хорошие стихи от плохих - но само использование критерия качества применительно к стихам, написанным видным публичным чиновником, казалось им избыточным. В некотором смысле примерно такая же история получилась в 2009 году, когда Сабуров умер. Теперь и за пределами профессиональных сообществ (неподцензурных поэтов и либеральных экономистов) все вроде бы понимают, что умерший - совсем не Лукьянов. Но все-таки очень трудно объяснить - кто он такой. В некрологах говорится, что умер выдающийся поэт и экономист, но очень скупо объясняется, каков был его вклад в поэзию и науку. Чтобы дальнейшие мои рассуждения были понятнее, напомню основные события биографии Сабурова - «бурной засабурной жизни», по выражению поэта Всеволода Некрасова. Евгений Сабуров родился в 1946 году в Ялте. В 1970-м закончил механико-математический факультет МГУ. Работал в инженерно-технических и экономических институтах (в том числе в Институте экономики и прогнозирования научно-технического прогресса), был близок к команде, сложившейся в Центральном экономико-математическом институте (ЦЭМИ) - своего рода заповеднике «неправильно» мыслящих экономистов: завлабом там был, например многолетний старший друг Сабурова Евгений Ясин. Параллельно Евгений Федорович писал стихи, прозу и пьесы, став одним из активнейших авторов неподцензурной литературы в Москве. Еще в середине 1970-х он открыл талант Анатолия Маковского и Дмитрия Александровича Пригова, организовал одно из первых публичных чтений стихов Пригова - конечно, публичное по меркам того времени, то есть в художественной мастерской своих друзей. Публиковал стихи на Западе (журналы «Гнозис», «Время и мы» и другие). В 1970-1980-е годы был духовным сыном, многолетним прихожанином и другом отца Александра Меня. Читал лекции по догматике и истории раннего христианства в сети домашних богословских кружков под руководством отца Александра. Начиная со второй половины 1980-х Сабуров участвовал в выработке программ реформирования советской экономики. Первую написал вместе с Андреем Вавиловым и Андреем Илларионовым; самую известную, альтернативную гайдаровской, - в 1991-м. Она стала одним из элементов предвыборной кампании Бориса Ельцина, но впоследствии не была реализована. В 1990 году Сабуров был назначен заместителем министра образования РСФСР Эдуарда Днепрова, в 1991-м стал министром экономики, а после августовского путча - вице-премьером в правительстве Ивана Силаева. В конце 1991 года Сабурова на этом посту сменил Егор Гайдар. В 1994 году полгода был премьер-министром Автономной Республики Крым. Туда, на родину, Сабурова призвал пророссийский президент Крыма Юрий Мешков. За те месяцы, пока Сабуров был у власти, дефицит бюджета Крыма снизился с 80% до 20%. Союз промосковского, но местного Мешкова и прозападного, но пришлого Сабурова в коррумпированной автономной республике оказался недолгим - Сабуров был вынужден подать в отставку и вернуться в Москву. В дальнейшем он возглавлял различные аналитические институты и работал в структурах компании «МЕНАТЕП». После ареста Михаила Ходорковского вошел в совет директоров «ЮКОСа», чье имущество быстро делили государственные концерны. На протяжении 1990-2000-х публиковал стихи, пьесы, статьи и книги по экономике, часто выступал в либеральных медиа. С 2003-го по 2005 год - научный руководитель Института развития образования Высшей школы экономики, с 2006 года - научный руководитель Федерального института развития образования. С 2003 года - колумнист журнала «Неприкосновенный запас». Сабурова плохо понимали даже многие коллеги, потому что в нем соединялись качества, в русской культуре по умолчанию считающиеся несовместимыми: артистизм, склонность к игре, совершенно серьезная готовность к реформаторству и искренняя православная религиозность. Даже когда такие констелляции в русской культуре возникали (например, у раннего Вяземского), память о них «вытеснялась» (по Фрейду). Артистизм в России трудно приживается - не как психологическое качество, а как культурная позиция. «У нас тут горе, а ты все свои шуточки!» - «Да какое горе-то?» - «Вся жизнь - горе!» Александр Блок пророчествовал о грядущем человеке-артисте как о порождении совершенно иной, новой, эпохи, которая будет отделена от его времени стеной абсолютного апокалиптического преображения. Сталкиваясь с артистизмом в повседневной жизни, Блок воспринимал его носителей со смесью брезгливости и ужаса (см., например, его статьи «Русские денди» и «Без божества, без вдохновенья (Цех акмеистов)»). Реформаторам в России полагается говорить и действовать с пафосом или, на худой конец, с ледяным сарказмом. Лишенный пафоса, остроумный и легкий в разговоре, Сабуров, вероятно, казался правительственным чиновникам, у большинства из которых за спиной была карьера партийного или советского хозяйственного начальника, несерьезным человеком. Стихи его, с их внезапными переходами от дурашливой игры к трагической доверительности, вызывали растерянность - по крайней мере, такой была моя первая реакция, когда я прочитал их в возрасте восемнадцати лет. Сабуров очень ценил артистичных людей - видимо, как редких «братьев по разуму». Он с удовольствием изображал, имитируя интонации, суждения об искусстве Аркадия Штейнберга (неподцензурного поэта и переводчика «Потерянного рая» Джона Мильтона), с которым был знаком. (О склонности Штейнберга к игре и дендизму можно судить хотя бы по тому, что незадолго до ареста, в 1944 году, он расхаживал по оккупированному Бухаресту в штатском белом костюме со стеком - офицер Советской Армии! 1) В начале 1990 года я, будучи в гостях у Сабурова, смотрел вместе с ним телевизионное выступление отца Александра Меня. Мень, который умел быть разным, на непросвещенную телевизионную аудиторию воздействовал громовыми модуляциями голоса, представая на экране почти как демиург. «Артист высочайшего класса!» - воскликнул Сабуров. Не знаю, какой еще русский православный человек мог бы сказать такое в похвалу своему духовному отцу, - а это было сказано почти с восторгом. Артистизм спасал Сабурова от романтической аффектации. И в стихах его, и в бытовых разговорах с невероятной легкостью переплескивались друг в друга поза героического романтика-одиночки и сплошное над ней издевательство. Сабуров все время проблематизировал присущее ему сознание байронического странника, одинокого в литературе, в любовных и дружеских привязанностях. Он словно бы постоянно подчеркивал: да, это самоощущение клишированное, уже миллион раз опробованное и эстетизированное, устаревшее - но совсем без него я обойтись не могу. Такое отстранение от себя казалось позицией слабости и свободы. Аналогичная «духовная программа» описана в любимой советскими «семидесятниками» книге «Дао дэ цзин»: «Твердое и крепкое - это то, что погибает, а нежное и слабое - это то, что начинает жить. Поэтому могущественное войско не побеждает и крепкое дерево гибнет. Сильное и могущественное не имеют того преимущества, какое имеют нежное и слабое» 2 О «семидесятниках» я сказал не случайно: Сабурову, при всем его культе одиночества, было в высокой степени присуще чувство поколения. В 2004 году он даже попытался в РГГУ провести публичный диспут с Евгением Ясиным о различиях в восприятии мира «шестидесятников» и «семидесятников». Дискуссии не вышло - Ясин заболел. Сабурову пришлось одному рассказывать о том, как он представляет себе отличия своего поколения от предшествующего. Оборотной стороной артистизма и «психологического дендизма» Сабурова - а может быть, лицевой, но скрытой от невнимательного наблюдателя? - был острый интерес к людям, к тому, как они отличаются друг от друга, почему совершают те или иные поступки. Когда я показал Сабурову пьесу Владимира Сорокина «Дисморфомания», опубликованную в журнале «Театральная жизнь» 3 Евгений Федорович, прочитав ее, весело сказал: - Большой забавник! Будет иметь успех среди технарей. Вы замечали, что инженеры вообще любят сюр? Этот интерес к разнообразию человеческих вкусов и привязанностей был главным для Сабурова-экономиста. Если перечитать подряд его авторские колонки «Гуманитарная экономика» в «Неприкосновенном запасе», можно увидеть их сквозной сюжет: полемику со всеми экономическими доктринами, которые описывают человека как рационального субъекта (действующего исходя из критериев максимизации выгоды и минимизации издержек, поиска оптимальных соотношений цены и качества), и пропаганду теорий, которые предусматривают возможность совершенно не экономических оснований экономического поведения - например, концепции «ухода и протеста» Альберта Хиршмана. На таком же диалогическом интересе к людям была основана и его программа экономической реформы 1991 года: в ней было предусмотрено пять «точек бифуркации», после каждой из которых правительство должно было действовать по-разному - в зависимости от реакции людей на экономические реформы. На первом этапе правительство имело возможность проводить приватизацию по двенадцати сценариям, после каждого следующего шага количество возможных вариантов уменьшалось 4. Такого рода проекты также не укоренены в российской традиции: полагается, чтобы наши реформаторы осуществляли несмотря ни на что раз и навсегда выбранную программу, вздыхая о своей тяжелой доле (и ведь действительно тяжелой, без шуток!), - одновременно с точно так же вздыхающим населением вверенной им страны. На праздновании пятидесятилетия Сабурова (1996) в банкетном зале подмосковного санатория столы были установлены буквой «П»: посередине, опоздав, воссел Сабуров, прибежавший с очередных правительственных переговоров, за одной длинной «ножкой» разместились экономисты и экономические журналисты, за другой - неофициальные литераторы. Обе стороны смотрели друг на друга с интересом и легким удивлением. Потерявшийся Геннадий Бурбулис оказался за столом с поэтами. Завязалась шумная беседа, Сабуров кричал со своего председательского места, обращаясь к людям за обеими ножками «П». Казалось, что если подобные компании будут собираться не только по случаю дня рождения Сабурова, то в России удастся выработать общий язык, на котором образованное общество сможет говорить с политическими элитами и даже вести с ними плодотворную дискуссию. Как известно, этого не случилось. Диалог наладился, кажется, только в голове у Сабурова, иногда - чуть пародийно - высказывался в его стихах. Такой тип культурного и политического самосознания тоже не был понят современниками и доныне остается невостребованным образцом. Из-за тотальной непонятости и из-за крымского, все-таки чужого, немосковского происхождения Сабуров ощущал себя иностранцем на русской службе. 5 Его любимым героем и фигурой автопроекции в последние годы жизни стал Иоанн (Иоаннис) Каподистрия - сначала грек на русской службе, «европоцентричный» министр иностранных дел Александра I, затем - первый президент независимой Греции. Сабуров рассказывал о том, что хочет написать пьесу о Каподистрии, собирал для нее материалы, составлял библиографию книг, которые хотел бы прочитать. Хотя Сабуров несколько мифологизировал знаменитого дипломата, с Каподистрией его в самом деле роднило многое. Приехав с отсталой окраины Европы (да и была ли Греция в те годы Европой?) в куда более развитую Россию, Каподистрия попытался стать не только патриотически настроенным российским министром, но и, как выразилась исследовательница его биографии Патрисия Кеннеди Гримстед, международным гражданским служащим. Уйдя в отставку в 1821 году, так и не уговорив Александра I оказать помощь восставшей Греции, Каподистрия вскоре вернулся на родину и стал в 1827 году ее первым президентом. Для Сабурова его Грецией стал Крым. Отделять полуостров от Украины он совершенно не собирался (в отличие от многих российских «радетелей» Крыма), а вот просветить и поддержать очень хотел. Поэт и общественный деятель Игорь Сид, много лет проживший в Керчи, представляя Сабурова на авторском вечере в Москве - уже после его отставки, - сказал, что крымчане запомнят своего министра, который писал стихи. Сабуров, грустно усмехнувшись, заметил: - Надеюсь, меня запомнят потому, что в ту зиму, когда я был министром, в Крыму в домах был газ... Вероятно, именно из-за своей любви к разнообразию жизненных явлений, к эмпирике, из неприязни к ментальным клише в своих культурных вкусах Сабуров был англоманом: ведь именно британской культуре в наибольшей степени свойственна склонность к эмпирическим исследованиям и недоверие к общим теориям. Из всех поэзий мира после русской Сабуров больше всего интересовался английской, особенно модернистской: Джерардом Мэнли Хопкинсом, Эзрой Паундом, Томасом Стернзом Элиотом. С середины 1980-х и до самой смерти Сабуров много занимался проблемами школьного и высшего образования: сначала его экономическим обеспечением (на посту заместителя Днепрова), потом содержательными вопросами. 6 Он преподавал и, изредка рассказывая об этом, не мог скрыть радости: видно было, что преподавание, да и само общение со студентами, для него очень интересны. Для него было одинаково важно сообщить молодежи и свои экономические идеи, и свой опыт жизни в советскую эпоху (в одной из колонок в «НЗ» он писал, что нынешние молодые люди идеализируют то время потому, что не могут себе вообразить степени тогдашней несвободы), узнать, чем они живут. В 2000-е годы под его руководством прошло несколько семинаров для школьников, по результатам которых Сабуров предлагал радикальную реформу преподавания литературы, доказывая, что нынешним старшеклассникам мало понятна классика XIX века, зато очень интересен и доступен авангард первой половины ХХ - например обэриуты - и что любовь к чтению в век визуальных развлечений нужно прививать через инновационную литературу. Артистизм, христианство и готовность к социальному действию объединялись в сознании Сабурова двумя идеями: инновационного образования и личного участия человека в истории. Артистизм подразумевал готовность стать иным, новым в каждый следующий момент, готовность к социальному действию - право человека создавать действительность этого будущего момента по своему выбору для себя и для других. Манифестом Сабурова стала полемическая статья, опубликованная в «тамиздате» в 1973 году под псевдонимом Павел Зарницын, то есть «человек будущего». 7 Возражая распространенным в ту пору в устных беседах и неподцензурных текстах призывам к эскапизму и к максимальному внутреннему дистанцированию от советской власти, Сабуров доказывал, что духовное спасение на этом пути невозможно: «гниение идеологий» происходит в сознании не только лояльных режиму граждан, но и в сознании тех, кто над этими идеологиями издевается, и это следует осознать всем. Христианство Сабуров интерпретировал как призыв к посюстороннему социальному действию, к возрождению истории личным усилием в аисторическом мире «эпохи застоя» - парадоксально для того времени, но вполне логично для социально направленной русской и европейской христианской мысли ХХ века - течения, к которому можно причислить монахиню Марию (Скобцову), Симону Вейль, Клайва Стейплза Льюиса и отца Александра Меня. Вот что писал Сабуров-Зарницын: «Христианство не предлагает никаких безусловных общеобязательных проектов для истории, хотя и не обязательно их оспаривает. Оно требует от людей гораздо большего: ...прежде чем браться за историю, выбросьте из головы всякого рода идеализм, всякие утопии и фантомы. Прежде чем бороться с историческим злом, осознайте его природу. [...] Остановите силы разрушения, которые действуют в истории, начав хотя бы с самих себя. [...] Христианство есть возрождение и оправдание человека Богом, с которым [с человеком. - И.К.] Он, принимая этот крест, творит свою историю совместно с человеком и ради него». 8 Эта статья дает возможность увидеть важнейшую особенность поэзии Сабурова - черту, позволяющую понять его экзистенциальную позицию в целом. В значительной степени поэзия Сабурова по метафорике и по интонации восходит к Пастернаку, но является невозможным спасением пастернаковской традиции: если после Пастернака его «центробежную», психологически замкнутую поэзию можно было продолжать только эпигонски, то Сабуров предложил «антипастернаковское» прочтение традиции, заданной автором «Поверх барьеров». Пастернак показывал в своих стихах, поэмах, в романе «Доктор Живаго», что личное время человека важнее исторического, что только через личное время историческое и можно понять. Сабуров открыл, что личное время современного человека - интимные отношения и мыслительная работа, философские дискуссии и рассеянное ничегонеделанье - само может быть понято как «большая» история, протекающая в мировых координатах. И тогда, при такой установке сознания, человек может буквально творить историю - или ожидать ее возвращения в жизнь общества - не в какие-то специальные благоприятные моменты, а всегда, весел он или грустен, один или на людях. В этом открытии Сабуров - дальняя, двоюродная, но несомненная родня западноевропейским «семидесятникам» - детям 1968 года, которые, при всех своих марксистских и левацких перехлестах, открывали для себя и для нас, их потомков, глубинную связь эротического и политического, освобождения личности и изменения общества. 9 Бунтарским летом 1968-го во Фрайбурге на крыше телевизионного автобуса спорили с микрофонами в руках кумир студентов Руди Дучке и делегат проходившего в тот момент съезда Свободной демократической партии Ральф Дарендорф. Дискуссия транслировалась телевидением в прямом эфире. Вокруг автобуса стояли тысячные толпы студентов. - Нам надоели идиоты-профессионалы от политики! - кричал Дучке. - А нам надоели идиоты-профессионалы от протеста, - парировал Дарендорф. 10 Сабуров, благодаря своему артистизму, преодолел эту дихотомию, прорвался по ту сторону проблематики, которая обсуждалась в эмоциональной дискуссии двух молодых немцев. Будучи безусловным профессионалом в политике и экономике, он выработал новый (по крайней мере, для России - уж точно) модус отношения к профессионализму - чуть ироничный, но ответственный, - который был застрахован от чиновного идиотизма (если вослед Клайву Льюису понимать идиотизм как состояние добровольное). «...И выстрели собою вбок», - так закончил Сабуров одно из давних стихотворений. Он выстрелил. Может быть, когда-нибудь мы его догоним?
|
[1] См. свидетельства об этом: «Он между нами жил…»: Воспоминания об Аркадии Штейнберге / Сост. В.Г. Перельмутер. М.: Русский импульс, 2008.
[2] Перевод с китайского Яна Хиншуна.
[3] До чтения Сорокина, к тому времени уже известного «в узких кругах», у Сабурова, видимо, не доходили руки.
[4] Грабовский Р. Россия приступает к практическим действиям. На сцене появляется некто Сабуров // Коммерсант. 1991. № 26(76). 1 июля. С. 2. Уже в этой заметке автор констатировал, что подобная «система обратной связи» применяется впервые в истории советского экономического реформаторства. См. также: Сценарий Сабурова: драма в пяти кризисах // Коммерсант. 1991. № 38(82). 23 сентября.
[5] Всеволод Некрасов в частной беседе начала 1990-х произнес стихотворный экспромт, который я не нашел в опубликованном виде и вынужден привести по памяти: «Взял ты на себя этот крест / взял ты на себя это кресло / вот соображение / насчет Сабурова Жени». Вероятно, этот экспромт стал основой для опубликованного стихотворения Некрасова «Жизнь / и соображения…».
[6] Из его многочисленных публикаций на темы образования стоит назвать программное интервью: Блинова Е. Евгений Сабуров: «В нашей школе человека не учат просто жить» // Профиль. 2007. № 24/25. 25 июня.
[7] Зарницын П. Утопия и надежда (по поводу статьи С. Телегина) // Вестник РСХД. 1973. № 1(107). С. 153-159. Псевдоним был раскрыт Сабуровым в личной беседе со мной.
[8] Там же.
[9] См., например: Тевено Л. Вверх дном: сообщество и личность в дискурсивных кульбитах Мая 1968-го // Под ред. И. Прохоровой, А. Дмитриева, И. Кукулина, М. Майофис. Антропология революции. М.: Новое литературное обозрение, 2009.
[10] Этот многократно цитировавшийся обмен репликами был вновь воспроизведен в недавнем некрологе Дарендорфу, в 1980-1990-е - прославленному политологу: Langenbach J. Freiheit durch Konflikt: Ralf Dahrendorf gestorben // Die Presse. 2009. 19 Juni (http://diepresse.com/home/science/488457/index.do).
|
|
|
|
|
Герои публикации:
Персоналии:
27.11.2024
Канат Омар о языковой самоидентификации, петербургских литературных встречах, поэтах Казахстана и поэме «Зрачок замёрзшей». Беседовал Владимир Коркунов
06.12.2022
Михаил Перепёлкин
28.03.2022
Предисловие
Дмитрий Кузьмин
13.01.2022
Беседа с Владимиром Орловым
22.08.2021
Презентация новых книг Дмитрия Кузьмина и Валерия Леденёва
Владимир Коркунов
25.05.2021
О современной русскоязычной поэзии Казахстана
Павел Банников
01.06.2020
Предисловие к книге Георгия Генниса
Лев Оборин
29.05.2020
Беседа с Андреем Гришаевым
26.05.2020
Марина Кулакова
28.12.2019
Дмитрий Кузьмин
|
|
|