Москва Мурманск Калининград Санкт-Петербург Смоленск Тверь Вологда Ярославль Иваново Курск Рязань Воронеж Нижний Новгород Тамбов Казань Тольятти Пермь Ростов-на-Дону Саратов Нижний Тагил Краснодар Самара Екатеринбург Челябинск Томск Новосибирск Красноярск Новокузнецк Иркутск Владивосток Анадырь Все страны Города России
Новая карта русской литературы
Страны и регионы
Города России
Страны мира

Досье

Публикации

к списку персоналий досье напечатать
Олег Рогов  .  предыдущая публикация  
Олег Рогов. Свойства розовой глины

23.06.2008
Алексей Колобродов
Волга
1998, №7
Досье: Олег Рогов
Олег Рогов. Свойства розовой глины. — М.: Арго-Риск, 1998.


        Поэзия — всегда диалог со временем, всегда виртуальный, всегда в пугающем вакууме, всегда в одни ворота. Как если зайти по крайне важному и нужному в данный момент адресу, долго и безответно звонить, удерживая внутри ускользающий хвостик надежды; вокруг соседи — милые, в общем-то, люди, поначалу они сочувственно молчат, затем начинают говорить, все вместе и громко, доводить до твоего сведения последние известия из жизни того, кого ищешь... Только участие их (после четвёртого звонка и медленного счёта до десяти) — раздражает...
        Определение и иллюстрация, абсолютно ни на что не претендующие, являясь далеко не первыми в череде более удачных, но столь же излишних родственных, приведены мною для условного разделения поэтов на тех, кто приходит по конкретному адресу, и тех, кто, приходя по тому же адресу, приходит всё же к соседям; или — и к соседям тоже. Вторые, в зависимости от настроения, могут, неизменно получая удовольствие, соседей и обматерить, и бутылку с ними распить, заготовленную для адресата. Первые просто покажут удаляющуюся спину, какая тут бутылка... Они сосредоточенные, обособленные, скучные для большинства люди. Но речь моя пойдёт именно о них, вернее — об одном из них.
        Вакансия поэта, о которой так долго говорили Пастернак и Северянин, ныне отнюдь не пуста. (Если уж великие мыслили как опытные кадровики, то нам сам Бог велел.) Напротив, занявшему её навязывают ещё полставки, а где и полную ставку — аристократа. Который пока, возможно, не столь явно осознан социумом, но крайне ему необходим, — после того как в аттестации на знание аристократа провалились держатели политических и всех прочих акций. Социум, изведав собственное умирание, взыскует бессмертия — аристократ, своей статичной фигурой воплотивший эти мировоззренческие полюса, — здесь знак наступившего конца света, в котором самая страшная и привлекательная черта — протяжённость во времени, может быть, даже бесконечность. Поэт-аристократ отвечает этим требованиям на полторы сотни процентов. И пусть звучат застенчивые красивости вроде «аристократии Духа»: мы-то знаем, что иной аристократии просто нет.
        Оптимальный возраст поэта-аристократа — тридцать лет. Если даже это безапелляционное утверждение — мой произвол, контраргументов нам не найти. Не случайно известный литературтрегер и патрон «Арго-Риска» Дмитрий Кузьмин разбавил две свои издательские серии — «По когтям узнаёшь льва» (оригинал по латыни, но у меня только русский шрифт) и «Библиотеку молодой литературы «Вавилон» ещё одной — «Тридцатилетние». И дело тут, конечно, не в паспортных данных и не в совписовских поколенческих традициях, но в ощущении, которое для начала и на время хочется освободить от возраста Христа и знаменитых покойников из песни Высоцкого; оставить только то, что и имелось в виду — человека, родившегося в середине шестидесятых и до сих пор не бросившего писать стихи. Предельно эстетский дизайн роговской книжки логотип «тридцатилетние» не портит — напротив, он претендует на роль ключа к поэзии Рогова, и хотя это, конечно, не ключ, а отмычка, мы, поблагодарив издателя, им воспользуемся.
        Первые настоящие тексты, надо полагать, — середина восьмидесятых. Совок прочно осознан как зло, но как зло неизбежное («Хренландия снаружи и Колыма внутри»), оттого соблазна удариться в запойные певцы и гимнотворцы его конца просто нет, — к чему вновь переживать давно в душе пережитое. Но злопамятство на уровне подсознания, надоевшая «эзопова феня», звеньями капканов цепляющаяся за конечности, — присутствуют, куда от них деться. Можно вычеркнуть из памяти отчество тирана, язык прожитых эпох — никогда. («Всё, что за эти годы никто не смог отнять, // живой оградой всходит и падает с шумом вспять // сквозь гибель, подвиг, наследство — туда, в глубину страны, // где прорастает детство сквозь камень святой стены, — // до хвороста за плечами и сна в теремах тюрьмы — // от того, что было вначале — к тому, что не знаем мы, // — как будто сквозь сердце закона продета спасенья нить, // как будто мы снова дома, и всё равно как жить».) И осознание прошлого как нажитого богатства, как материала, позволяющего вывести лемму о мужании Духа, и в те (как раз в те!) времена — следующая закономерная ступенька (один из моих дюбимых текстов — «Как сообщает корреспондент «Голоса Америки» из Вифлеема»).
        Продолжая тему визитов. Мужчина молод и хорош собой, мужчина стучится в запертые двери и, дабы быть хорошо принятым за ними, на вопрос: «кто?», обещает: «свои», имитируя по очереди голоса обитателей квартиры. Про себя досадуя, что так похоже, сошло бы за оригинал, если не был оригинал настолько всем известен; подавляя понимание того, что не будь оригинала, нечего бы было и сказать... Таков обычный молодой поэт, не таков тридцатилетний поэт-аристократ. У Рогова кое-где глухо прослушивается Мандельштам (не ранний — слишком человек, каменщик и формотворец, и не поздний — застрявший крыльями в воронежской глуши полусумасшедший полуангел, но срединный, тридцатилетний); в первых строфах того же «Корреспондента «Голоса Америки»» — Бродский, местами — метафористы, но, как и Мандельштам, глухо и неявно — надобен текстологический анализ, рентгеновский нож критика, штука мне глубоко противная. Визитов у Рогова совсем нет, есть фрагментарные сумеречные заглядывания в окна — любимый спорт вуайеристов и поэтов-аристократов.
Странствия души, экскурсии как единственно возможная норма жизни, т.е. пресловутый постмодернизм, «внутренний Люмьер». Тут большинство дорог приводит на Ближний Восток, даже та, в преддверии которой «...после смерти нам покажут видик // и отправят на сырой вокзал». Время тоже вполне определено — кануны, предхристианство. «...отнеси после смерти // отраженье моё в золотой Иордан, // из небесной пробившийся тверди», но: «Выдохнешь, и ты опять в Египте, // и на вдохе — Красная земля». Ветхозаветные итоги, наступление новых прекрасных и страшных времён — это тоже сопрягается с тридцатилетием — год исполнения пророчеств, где-то со дня на день — начало служения. Тридцать лет — возраст, когда перестаёшь задумываться о первенстве яйца и курицы, остановившись на яйце, не потому, что так правильно, но потому, что так близко. Эстетический выбор сделан — оперённой, но не летающей, предпочитается структура, парадоксально сочетающая предельную уязвимость — неуязвимость. Курица, Постум, не птица, и земляк эпистолярных собеседников справедливо начинал от яйца... Стихи (настоящие — почти все, здесь — Рогова) — дагерротип души, душа — содержимое яйца-тела, потаённая суть стихов скрыта от взглядов за скорлупой слов. Отсюда в текстах Рогова — многоэтажность кодов, неяркая округлость рифм, беспримесность кальция формы — рискни, разбей. Внутри — шорохи и постукивания, хождения по окружности, по овалу, душа бродит, шепчет, молится, отдыхая в точках, давно для этого приготовленных и памятных по прошлым привалам.
        Когда изредка скорлупу пробивает клюв, слышно совсем понятное и достаточно громкое: «Если в нашей стране установят военный режим, // мы уедем в деревню и будем читать Ричардсона». Вот! — хочется воскликнуть. Вот почему поэт и вот почему аристократ, даже национальная традиция соблюдена. Возникает желание всемерно приблизить названный катаклизм, напроситься в попутчики, похвастать, что Ричардсон, какой кайф, отождествлён с обманами в некоей энциклопедии. Поэт-аристократ не ответит, даже если умилится процитированной архаикой собственного производства. Или ответит, но не нам, опять отсутствующему адресату: «Но бормочешь опять — или кровь, шелестящая вне, // или адрес размытый на сером прозрачном конверте? // — Знаешь, там, далеко, в жидком море на круглой волне // эти гады играют и гладкими спинами вертят».
        P.S. «Свойства розовой глины» — первая книжка Олега Рогова, после обширного списка публикаций, традиционно для тридцатилетнего включающего «сам» и «там», после свершённой, больше неволей, чем волей, неофициальной карьеры — ещё один кирпичик в его виртуальный аристократический замок.


Олег Рогов  .  предыдущая публикация  

Герои публикации:

Персоналии:

Последние поступления

06.12.2022
Михаил Перепёлкин
28.03.2022
Предисловие
Дмитрий Кузьмин
13.01.2022
Беседа с Владимиром Орловым
22.08.2021
Презентация новых книг Дмитрия Кузьмина и Валерия Леденёва
Владимир Коркунов
25.05.2021
О современной русскоязычной поэзии Казахстана
Павел Банников
01.06.2020
Предисловие к книге Георгия Генниса
Лев Оборин
29.05.2020
Беседа с Андреем Гришаевым
26.05.2020
Марина Кулакова
02.06.2019
Дмитрий Гаричев. После всех собак. — М.: Книжное обозрение (АРГО-РИСК), 2018).
Денис Ларионов

Архив публикаций

 
  Расширенная форма показа
  Только заголовки

Рассылка новостей

Картотека
Медиатека
Фоторепортажи
Досье
Блоги
 
  © 2007—2022 Новая карта русской литературы

При любом использовании материалов сайта гиперссылка на www.litkarta.ru обязательна.
Все права на информацию, находящуюся на сайте, охраняются в соответствии с законодательством РФ.

Яндекс цитирования


Наш адрес: info@litkarta.ru
Сопровождение — NOC Service