В начале было слово, а потом сразу падеж. Когда слово пало, то глагол «упасть» стал временем, и так начался разговор. Разговор склеивается из сущности и действия, и этот клей синтаксис. Строя предложение, мы строим мир. Соединяя подлежащее и сказуемое, мы всякий раз не только называем субъект и не только характеризуем его действие, но осуществляем синтез субстанции и времени. Высказывание Ницше о том, что метафизика не будет завершена, пока существует грамматика, следует понимать не как призыв перестать следовать правилам правописания, а как утверждение, что от порядка в предложении зависит и строй всего сущего. Пока идёт разговор, мир существует. Каков строй предложения, таков и порядок в мире, построенном в нём. Так, например, в книге, озаглавленной «Грамматическая война», bellum grammaticale, изданной в 1511 году и сразу ставшей по тогдашним меркам бестселлером, Андреа Гуарна из Салерно описывает латинскую грамматику как войну между двумя братьями, существительным и глаголом. Существительное «Poeta» воюет с хрестоматийным примером латинского глагола, «amo». «Поэт любит»: и тут уж между частями речи разворачивается гигантомахия, так что только летят во все стороны щепки исключения из правил. Полтора столетия спустя немец Шоттелиус, вдохновлённый примером Андреа Гуарна, описывает немецкую грамматику, также используя в качестве метафоры войну, но Шоттелиус стоит по другую сторону этой метафоры. «Ужасная грамматическая война» Шоттелиуса рассказывает в аллегориях историю тридцатилетней войны, уже не мифологической войны в полисе римских братьев-близнецов, а христианского раскола под властью Священной Римской Империи. Два могущественных короля, Искусство и Похвала, воюют друг с другом не на жизнь, а на смерть, каждый вопия о бессмысленности войны и скорбя об утерянном единстве. По синтаксису можно учить строй, присущий тому или иному времени. Но дело даже не в истории. Для поэзии слова это не «только слова» и не «на словах», потому что в поэзии нет другого времени и пространства, кроме собственного u1089 синтаксиса, и нет других законов, кроме правил этого синтаксиса. Поэт живёт как «поэт любит», слово поэта его стены, окна, руки и тело. Но поэт не книга, его жизнь не вечна, и его слово склоняется перед временем, в котором он жив. Каково время и как говорить теперь? После войн и революций, катастроф, когда человек наткнулся на собственные границы, за которыми уничтожение мира; как говорить, когда все условно равны, когда каждый сам по себе и каждый, как когда-то Людовик собственное государство; как говорить, обращаясь к тому, кто не очень слушает, а если и так, то не очень доверяет, наученный ежедневным опытом науке отчуждения? Только что вышедшая в издательстве НЛО книга Ники Скандиаки «[12/7/2007]» не ставит таких вопросов и не даёт на них ответов, но стихи здесь говорят, и у них свой строй. Они говорят из своей даты и чертят пространство собственного дня. Вот одно предложение от 26/2/2007:
но то, в ковчеге, доверие к тебе, что ты ничем не станешь, а станешь; но то, вначале, доверие к тебе, что ты никем / никому не станешь, а станешь всем
Пространственная и временная координаты «в ковчеге» и «вначале» описывают жизнь в пути, без определённых границ сегодня и с обещанием завтра, жизнь среди таких же, как сам, оторванных от дома существ, положившихся на волю существования. Только в истоке жизни есть такое доверие, когда ничего не остаётся, кроме как течь вместе с ним, с истоком, куда вынесет, и писать дневник текущих дней. Так написаны и эти две строки. Вторая почти повторяет первую, как один день сменяет другой, но ни первая, ни вторая не начинают нового предложения, не возвращают к началу истока, а просто несут дальше упав в течение, ничего другого и не остаётся. Начавшись с неопределённого «но», не отмечающего начала, предложение не завершается точкой. Это не «Интернационал», не «кто был ничем, тот станет всем», это другая революция не восстание подавленных против подавляющих и не бунт сирого против сильного, тут другое понимание силы, и высказано оно в самой синтаксической структуре предложения. Синтаксис этого отрывка не столько паратаксис, провозглашающий равенство и братство частей предложения в противоположность гипотаксису, ставящему одно предложение в подчинение другому. За неимением готового термина, чтобы описать этот синтаксис, назовём его «кататаксисом», т.е. таким порядком, в котором властвует поворот, оборот грамматических структур, в котором части речи соединяются друг с другом более, чем одним возможным образом. В предложении, как в потоке, сила течения глагол закручивает грамматические водовороты. В процитированном фрагменте их два:
1. ты ничем не станешь, а станешь;
и
2. ты никем / никому не станешь, а станешь всем
Если читать первый отрывок, «ты ничем не станешь, а станешь», по правилам обычного линейного синтаксиса, получается, что в такой структуре либо второе «станешь» стоит не на месте (правильно было бы употребить другой глагол, например, «ничем не станешь, а умрёшь»), либо не хватает дополнения (правильно было бы, например, «ничем не станешь, а станешь ничтожеством»). Иначе, опять же по правилам линейного синтаксиса, здесь содержится анаколуф: предложение прерывается после «ничем», тогда как «не станешь, а станешь» является абсурдным неравенством по принципу «не А, а А». Но не так по закону кататаксиса. Кататаксис, переворачивая связи в предложении и выявляя более, чем одно возможное соединение его частей, основан здесь на двойственном прочтении соединения «ничем» и «станешь». Первый, напрашивающийся, вариант «ничем не станешь» в значении «ничего у тебя не получится» отвергается, в то время как акцент сдвигается с «не станешь» на «ничем». То есть, «ничем не станешь, а станешь» это свёрнутый вариант фразы, которая в обычном, линейном синтаксисе звучала бы приблизительно как «не ничем не станешь, а станешь ничем». «Ничем станешь»: это апофатический вызов конечного, смертного субъекта, гордость, радость и доверие которого в том, чтобы существовать, чтобы просто «становиться». Второй «водоворот», повторный виток первого, втягивает в себя и отношение субъекта с другими. В сочетании «ты никем / никому не станешь» косая черта главный знак препинания кататаксиса делит высказывание на два: «ты никем не станешь» и «ты никому не станешь». Каждое из этих двух высказываний завершает вторая часть, «а станешь всем». Первая комбинация, «ты никем не станешь, а станешь всем» это уточнение ситуации, описанной уже в первой строке, «ты станешь ничем». «Ты станешь ничем, т.е. никем не станешь, а станешь всем» выражает восприятие, не чуждое пантеистическому. Ты, субъект в мире, лишён восприятия себя как отдельного субъекта, ты «никто», и именно потому сможешь раствориться во «всём» и ощутить целостность существующего мира, утратив собственную целостность. Вторая комбинация, «ты никому не станешь, а станешь всем» описывает отношение субъекта с другими. Эта комбинация, образованная при помощи омонимической пары «чем? / всем» и «кому? / всем», добавляет ещё одно прочтение: «ты ни для кого не станешь [ничем], а станешь [ничем] для всех». Благодаря твоей потере себя в «ничто», т.е. твоему растворению в существовании вообще, ты станешь для другого не конкретным субъектом, а существованием вообще, человеческим субъектом как таковым. Потому и этот другой для тебя не конкретный «кто», а «никто», человек вообще, человек, конечное существование которого для тебя часть текущего сквозь тебя мира. Кататаксис, строй, оперирующий косой чертой и смывающий сам принцип подчинённости, подчиняет и склоняет субъект, открывая его потоку существования. Потерей субъекта спасена целостность мира. Именно это восприятие целого в потере себя описано тематически в завершающем книгу стихотворении:
как р приниженный и согнутый как б, открыт || ветрам / посередине тела ура, потеря уцелела и счастлив раб, и сердце обливается, и жив, и сердце об отворяется, я жив
В кататаксисе части речи не стремятся ни перехватить власть одна у другой, ни разделить её поровну, но теряют себя в этой власти, сливающей их в синтетическое целое. И субъект здесь настолько не раб, что его подвластность всем ветрам подрывает саму схему «один против другого». Не господин, раб своих рабов, тут торжественно гол перед оборванцами, а человек неприкрыт, доверился наготе ветра.
|